Когда Высоцкий уходит, я смотрю ему вслед и пытаюсь понять — поверил он мне или нет?
Наверное, всё-таки поверил, и я должна чувствовать облегчение. Но вместо этого накатывает удушающая тоска, от которой я снова плачу, спрятав лицо в ладони.
Вот и всё. Конец истории. Теперь точно.
Мне нужно строить новую жизнь. В новых реалиях.
Вычеркнуть из памяти Максима и постараться быть счастливой.
Я обязана это сделать ради ребёнка. Ведь малыш не виноват, что у нас с его отцом не сложилось. Он заслуживает любви и будет окружён ею. Мне нужно сделать для этого всё возможное.
— Вик, — присаживается рядом Мила.
И, ничего больше не сказав, обнимает меня за плечи, давая возможность выплакаться.
— П-прости, — всхлипываю виновато. — Ис-портила тебе п-праздник.
— Ничего ты не испортила. Это всё Высоцкий. Как же он уже достал! — со злостью выдыхает подруга.
Никак не комментирую её гневный выпад. Заставляю себя успокоиться, чувствуя вселенскую усталость.
— Я, наверное, домой пойду. Не обижайся только, ладно? — жалобно прошу.
— Конечно не буду. Яр тебя проводит.
— Тут две улицы пройти.
— Ну и что? Уже темнеет.
— Перестань, Мил. Правда, — сжимаю её ладонь, тронутая заботой подруги. — У вас с Яром праздник. Я сама дойду. Первый раз, что ли?
— Ну смотри. Только обязательно отзвонись, как домой зайдёшь.
Киваю, и мы синхронно поднимаемся с дивана. Выходим в главный зал.
Заметив, что Мила грустит, пытаюсь её растормошить.
— Что у вас с Яром? — легонько пихаю подругу в плечо. — Я хочу всё знать.
— Всё сложно, — краснеет она, смущённо улыбаясь. — Но я, кажется, люблю его, Вик. То есть… Я всегда его любила, но как брата. А сейчас… всё изменилось.
Да, действительно, изменилось. Вижу это по сияющим глазам Милы и по тому, как она вся светится. Это настоящая любовь.
Мне знакомо.
Лишь бы подруга не обожглась так же, как я. Ведь парни жестоки. Им нельзя доверять, иначе будет очень больно. А ещё возможны последствия в виде беременности. Такая она — слепая любовь.
Стараюсь не впадать в тоскливые мысли. Натянув на лицо улыбку, прощаюсь с Миланой и выхожу из кафе.
На улице хорошо. Людей на улицах немного, машин тоже — комфортное время для прогулки. Вдыхаю свежий вечерний воздух.
Неторопливо иду мимо магазинов, разглядывая витрины. Прохожу мимо детского отдела и вдруг вижу за стеклом крохотный детский костюмчик. Останавливаюсь, внимательно рассматривая его.
Прелесть! Хочу такой для своего малыша. Или малышки. Цвет нейтральный и фасон. Подойдёт и мальчику, и девочке.
Надо зайти сюда в часы работы и купить. Может, ещё что-нибудь присмотрю.
Думаю об этом, и на душе становится легче. Светлее. Сердце наполняется внезапной радостью. И приходит понимание, что я не одна. И я справлюсь.
Как ни странно, беременность оказалась моим спасением от душевной боли. Моим лекарством от разрыва с Высоцким. Вторым дыханием.
Сейчас я это понимаю…
— Виктория Лисовец? — внезапно врывается в мысли мужской голос.
И я испуганно поворачиваю голову к незнакомцу, застывшему в двух метрах от меня.
Он одет в джинсы и толстовку. Возрастом чуть младше моего отца, но на висках уже седина. Мужчина серьёзен и хмур, а его глаза похожи на сканеры, которые заглядывают в самую душу.
— Да, это я, — выдыхаю, не успев подумать.
— Следователь по особо важным делам Деев Анатолий Владимирович, — суёт он мне в лицо раскрытое удостоверение и тут же захлопывает его. — К вам есть несколько вопросов.
— Ко мне? Но я… ничего не нарушала, — уверяю с глупым видом.
— Вопросы касаются не вас, а человека, с которым вы состоите в близких отношениях.
— Я… состою?.. — мямлю растерянно.
— Высоцкий Максим Андреевич знаком вам, не так ли? — прищуривается он.
— Знаком, но мы…
— Очень хорошо, — перебивает он, кивая. — Прошу вас, Виктория, проехать со мной в районный отдел полиции.
Воспользовавшись моим ступором, мужчина сокращает расстояние между нами и, положив руку мне на спину, слегка подталкивает к припаркованной неподалёку машине.
— Подождите! — встрепенувшись, отшатываюсь. — Это незаконно… Я никуда с вами не поеду!
— Будете препятствовать следствию? За это есть отдельная статья, Виктория.
— Я ничему не препятствую, — испуганно машу головой. — Высоцкий мне никто. У нас с ним нет никаких отношений. Тем более близких.
— У меня другая информация, — чеканит следователь. — И я настаиваю, чтобы вы поехали со мной в отдел для дачи показаний.
Он подхватывает меня под локоть и уверенно тянет всё к тому же автомобилю. Но я не собираюсь так просто сдаваться.
Пытаюсь выдернуть руку из крепкого захвата. Тщетно.
— Я ничего не знаю! — кричу.
— Разберёмся, — парирует мужчина спокойно. — Сядьте в машину.
— Но я ни в чём не виновата! За что вы меня задерживаете?
— Я вас не задерживаю. Пока. Просто приглашаю на беседу.
— Нет! Вы не имеете права!
— Не надо сопротивляться и шуметь. Иначе мне придётся применить силу.
Он её уже, по сути, применяет. Хватка на локте становится болезненной. Жилистые пальцы впиваются в кожу, оставляя синяки.
Я задыхаюсь и испытываю ужас от мысли, что меня могут затолкать в машину и увезти неизвестно куда.
— Вы делаете мне больно! — продолжаю упираться. — Отпустите!
В отчаянии вцепляюсь ногтями в держащую меня руку, отчего следователь кроет меня трехэтажным матом.
— Это нападение на сотрудника при исполнении! — рычит он. — Я сейчас на тебя браслеты надену и в обезьянник отвезу.
От его угроз меня начинает трясти. К горлу подкатывает паника, а ноги подгибаются, отказываясь идти. Но мужчину это не останавливает. Он обхватывает меня за талию и продолжает тащить к машине.
— Эй! Ты кто такой?
Папа!
Бросив взгляд через плечо, вижу стремительно приближающегося к нам отца и всхлипываю от облегчения.
А следователь, наоборот, заметно напрягается и нервно дёргает дверь машины.
— Ты меня не услышал? — гневный голос папы разносится по всей улице. — Руки от неё убрал, урод!
В этот момент Деев, видимо, понимает, что его план терпит неудачу, резко выпускает меня и поворачивается к отцу.
— Девушка проходит свидетелем по уголовному делу, — сообщает он официальным тоном. — Не советую вмешиваться в процесс расследования…
— В жопу свои советы засунь! — бешено рявкает отец и, встав между мной и следователем, нависает над ним горой. — Фамилия, должность, звание! — требует, набирая чей-то номер.
— Послушайте… Я просто выполняю свою работу. Не надо нервничать.
— Если я начну нервничать, у тебя не останется ни одного зуба в пасти. Алло… Вадик! — рычит в трубку телефона. — Я не понял, чё за беспредел в твоей песочнице? Детишки твои совсем берега попутали?
И пока ему что-то отвечают, он суёт мне в руки ключи от машины и кивает в нужном направлении.
Понимаю его без слов. Разворачиваюсь и на деревянных ногах ковыляю к нашему авто.
— …Ксиву доставай! — слышу рык отца прежде, чем спрятаться в салоне.
Наблюдаю за всем со стороны, потихоньку приходя в себя. Сжимаю и разжимаю онемевшие от страха пальцы, пытаясь понять, что это сейчас было.
Папа садится в машину уже спустя пару минут, продолжая разговор по телефону.
— …Наведи порядок в кадрах, Вадик. Если ещё хоть один следак полезет к моей дочери, я буду решать вопрос через твою голову. Не говори потом, что я не предупреждал.
Выслушав ответ, папа, не попрощавшись, прерывает звонок и откидывает телефон в сторону.
Он не торопится заводить машину. Чувствую его сверлящий взгляд на щеке.
— Испугалась?
— Испугалась конечно! Что ему было нужно? Кто это вообще?
— Следак по делу Высокого. И с завтрашнего дня в органах он не работает.
— По делу Высоцкого? — переспрашиваю, бледнея. — Максима хотят посадить?
— Думаешь не за что?
— Я… не знаю. В чём его обвиняют?
— Тебе вникать необязательно. Но это ещё один весомый повод держаться от него подальше.
— Я хочу знать, что происходит, — настаиваю. — Меня хотели допросить как свидетеля.
— Это больше не повторится, — уверено заявляет папа. — Вопрос улажен, тебя не тронут.
Слова отца должны успокоить меня, но я переживаю еще сильнее.
То, что Максим под следствием, вызывает тревогу.
Я не хочу, чтобы Высоцкий попал в тюрьму. Мне даже думать об этом страшно.
— А он знает, что ведётся расследование?
— Я не в курсе. Да и какая разница?
— Тебе плевать, что он может сесть? Ты же был его тренером.
— Высоцкий пошёл не по той дороге, и это его осознанный выбор, — отвечает папа без тени жалости. — Если он виноват — пусть отвечает. А ты не смей его жалеть! Лучше думай о ребёнке, которому нужен нормальный отец, а не уголовник.
— Нормальный отец? — переспрашиваю с сарказмом. — Намекаешь на то, чтобы я начала его поиски?
Меня разбирает нервный смех от одной только мысли об этом. Я не то что искать — думать в эту сторону не могу.
По понятным причинам любовно-романтические отношения для меня даже в теории невозможны. Ни с кем. Сомневаюсь, что я вообще когда-нибудь смогу подпустить к себе кого-то.
Болезненно усмехаюсь, размышляя об этом, но папа не разделяет моего веселья.
— Я не намекаю, — заявляет он строгим тоном. — И ничего смешного здесь нет. Ребёнку нужен отец.
Открыв рот, смотрю на него в недоумении.
— Ты не серьёзно, надеюсь?
— Похоже, что я шучу? — сурово хмурит брови. — Пацан родится — как воспитывать будешь одна? Ему твёрдая рука нужна, авторитет, пример. Чтобы с характером вырос, а не тряпкой.
— Если родится мальчик, то за примером далеко ходить не надо — у него будет уникальный дедушка. С таким дедом никакой отец не нужен…
— Это плохая стратегия, Вика.
— …А если девочка родится, — продолжаю рассуждать, — то и вовсе переживать не стоит. Ты прекрасно справишься и с её воспитанием. Тебе не впервой.
Улыбаюсь собственным словам, потому что папа у меня и правда замечательный. Мне повезло с ним.
— Я-то справлюсь. А ты? — звучит внезапный вопрос. — Как свою дальнейшую жизнь видишь? Ребёнок, ты и немощный престарелый дед с вами?
— Это ты немощный и престарелый?! — восклицаю. — Пап, ну смешно, правда! В тебе энергии больше, чем у многим моих ровесников.
— Не всегда так будет, — отец напряжённо стискивает руль, глядя прямо перед собой. — Я хочу быть уверен, что рядом с тобой надёжный человек. Если вдруг что.
— Вдруг что? — теперь хмурюсь я. — О чём ты? Мне не нравится наш разговор, — кладу голову на папино плечо. — Ты будешь жить вечно.
Тишина в ответ заставляет внутренне сжаться. Кажется, отец что-то не договаривает. От этого в моей груди зарождается тревога.
Вопросительно смотрю на суровый профиль. Папа вдруг нарушает молчание:
— Сейчас скажу кое-что. Ты только не волнуйся.
После этих слов я, конечно же, начинаю волноваться. Затаив дыхание, вытягиваюсь струной.
Ожидание кажется вечным.
— Что? — нервно выдавливаю.
— Я на днях медкомиссию проходил. Меня отправили на дообследование ну и… нашли там кое-какие поломки в системе, — он усмехается, поймав мой испуганный взгляд. — Ничего страшного, — качает головой, — просто небольшие отклонения.
— Где?..
— В сердце. — Прикрываю рот ладонью, готовая зареветь в любую секунду. — Сказал же: не волнуйся! — строго напоминает папа. — Я был в профессиональном спорте. Поэтому неудивительно, что сейчас идёт откат. Хорошо, что не Альцгеймер, — невесело усмехается.
Я же не вижу в этом ничего смешного.
— И что теперь будет? — спрашиваю, не в силах справиться с накатывающей паникой.
— Мне показана операция. Ничего сверхсложного. Самая обычная операция, которую наши кардиологи щелкают, как семечки.
— Обычная операция, — киваю, пытаясь успокоить себя и с надеждой смотрю на отца. — Никаких рисков, да?
— Ну… — тянет он, отводя взгляд, — риск есть в любом оперативном вмешательстве. Но, — ободряюще улыбается, — как ты правильно сказала, во мне куча энергии. И сил тоже хоть отбавляй! Так что… немного подлатают, и буду огурцом.
— А когда, пап? Когда операция?
— Как только сдам все анализы, — отвечает, немного помолчав. — Максимум — через месяц.
Сглотнув тугой комок, не могу оторвать от папы взгляда.
Я всегда считала его сверхчеловеком. Он таким и был всю жизнь. Никакие болезни его не брали. Никакие инфекции и простуды.
Настоящий богатырь. Могучий. Крепкий.
А сейчас я вдруг внезапно понимаю, что жизнь моего отца под угрозой. И то, что он многое недоговаривает, — тоже понимаю.
Было бы это что-то неопасное, не торопились бы так с операцией, поставили в очередь, которая длится годами. В нашем же случае — это что-то экстренное. Не терпящее долгого ожидания. И папа неспроста со мной поделился заранее.
На всякий случай хочет подготовить меня, да?..
А я не хочу! Не хочу об этом думать! Не хочу даже мысли об этом допускать!
Всё-таки начинаю реветь. Повисаю у отца на шее, не в силах принять такую реальность.
Господи… Если ты и его заберёшь, я сойду с ума!