Только так. И никак иначе

Подмосковье. Январь 1999 года. Павел

Павлу больше всего на свете не хотелось сейчас прощаться со своей соседкой и одному возвращаться пусть и в очень любимый, но всё-таки пустой – реставраторы и помощница уже наверняка ушли – дом, и неожиданно для самого себя он предложил:

- А давай не будем откладывать знакомство с Домом на потом! Пойдём сейчас! – сказал, и сердце будто замерло в ожидании ответа. Или отказа? Но Злата внезапно легко согласилась:

- С удовольствием.

И было видно, что это не просто формула вежливости, что она и вправду говорит то, что думает. Что пойти с ним в его старый дом для неё на самом деле удовольствие и радость.

Он и забыл, как это бывает, когда с человеком, вернее, не просто с любым человеком, а с девушкой, которая так нравится, в которую почти влюблён (вот влип-то!), легко и просто, и не нужно ничего придумывать. Вернее, и не знал никогда. С Гулей ему не было легко. С ней приходилось постоянно думать над своими словами, прикидывать, что она поймёт, а над чем будет насмешничать, оценивать её реакцию, анализировать, просчитывать. Кажется, это называется «жить на вулкане».

С отцом Петром, матушкой Ольгой, верными друзьями Володькой Лялиным и Ясенем, а ещё с мамой, конечно, ему было легко, но это были совсем другие отношения. А тут вдруг девушка, но какой-то удивительной, ранее неведомой, диковинной формации. С которой можно говорить обо всём на свете и не подбирать мучительно слова. Можно смеяться, когда смешно, и грустить, когда грустно. Можно молчать, когда слов нет или они не нужны. И молчать тоже легко и удобно. Именно такой девушке он мог и хотел показать свой Дом, своего драгоценного Старика.

Когда он, поддерживая её под локоток на высоком крыльце, отпер дверь и сделал приглашающий жест, она осторожно шагнула вперёд и замерла. Лицо её, на которое он неотрывно смотрел, дрогнуло и на нём появилось такое восхищение, такой восторг, что Павлу захотелось сгрести её в охапку и расцеловать. За понимание, за умение видеть и чувствовать и за неумение или нежелание ничего скрывать под маской приличия. Но не сгрёб, конечно. Зато глаз отвести не мог, любуясь реакцией.

Она смотрела по сторонам и молчала, не сумев подобрать слова. И он смотрел и смотрел. На неё. И чувствовал, что и его Старик смотрит на неё. Вернее, на них. Пару минут было тихо. Потом соседка длинно вздохнула, а Дом ответил ей гулом ветра в дымоходе. Она улыбнулась и тихо сказала:

- Здравствуй, Дом! Вот и я!

И Павел был готов поклясться, что Дом ей ответил:

- Ну, здравствуй, девочка. Наконец-то!

А потом они вдвоём обошли и облазили весь дом, все самые дальние и самые тёмные уголки и закоулки. Павел рассказывал взахлёб, объясняя, как было и как будет, что сделали, а что только планируют. Злата гладила рукой стены, перила кованой лестницы, выщербленные изразцы (с ума сойти, настоящие изразцы!) печи и тусклые кирпичи камина. Даже садилась на корточки и короткими, изучающими, ласкающими движениями трогала серые, вытертые дощечки паркета, которому ещё только предстояло обрести вторую жизнь под инструментами реставраторов. Трогала и шептала:

- Так вот ты какой!

А Дом щурился от удовольствия и подставлял ей под тоненькие загорелые пальцы то одну свою стену, то другую. Павел же не мог отказать себе в наслаждении поделиться с неравнодушным человеком историей ремонта и реставрации, и показывал ей всё новые и новые места. Наглядевшись, наизучавшись, они, довольные друг другом и Домом, долго пили у камина чай с мятой, припасённой матушкой Ольгой, и слушали треск поленьев.

И Павел вдруг, совершенно неожиданно для себя тихо сказал:

- Спасибо, Злата… У меня давно не было такого чудесного вечера. И давно не было такой собеседницы. А уж соседки такой не было никогда, - с улыбкой закончил он и поднял свою чашку, большую, кобальтовую с тончайшим золотым рисунком. – Может, это нагло и преждевременно, но давай дружить?

- Я только за. – И она тоже подняла свою чашечку, точно такую же, сине-золотую, но поменьше. – За тебя, - немножко запнулась, стесняясь назвать его по имени, но продолжила, - за тебя, Павел, и за твой Дом. За то, чтобы всё у вас было хорошо.

Проводив Злату, но отказавшись от приглашения поужинать у них, Павел долго стоял у её калитки, глядя, как она добежала до крыльца, остановилась, помахала ему и скрылась за дверью. Мелькнула и пропала яркая полоска света от двери. В доме приглушённо заговорили, засмеялись, и Павлу стало вдруг хорошо и спокойно. Как будто за этой дверью жили близкие ему люди. Его бабушка, его дед, его… Кто? Он и сам не знал ещё, кем Злата могла бы стать для него, но чувствовал странное, непривычное: вот эта девушка, почти девочка – совершенно его человек. Он сунул руки в карманы, потянулся и повернулся, чтобы идти домой. Но тут в спину ему ударило:

- Напрасно вы к ней таскаетесь, Павел Артемьевич!

Он постоял пару секунд спиной, потом медленно повернулся, уже понимая, кого сейчас увидит:

– Добрый вечер, Римма Трофимовна! К кому же я, выражаясь вашими словами, таскаюсь? И почему напрасно?

- Здравствуйте-здравствуйте, Павел Артемьевич! – пропела она. Павел смотрел на толстые красные лоснящиеся щёки, на крохотные глазки, посаженные так глубоко, будто кто-то слепил колобок из теста, приложил к нему две изюминки и вдавил их вглубь этого самого колобка пальцами, на мелкие завитки седоватых волос, неопрятно торчащие из-под свекольного цвета ангорского берета, и с трудом сдерживал омерзение. Но их общая со Златой соседка ничего не заметила и взахлёб, почти восторженно затараторила:

- Да-да! Напрасно! Она ведь недостойная, падшая девица, распутница и куртизанка!

Павел заледенел и, с трудом сдерживаясь, чтобы не послать явно насмотревшуюся сериалов тётку туда, куда следовало, медленно и насмешливо заговорил:

- Да что вы говорите? Это правда? Она – куртизанка? Распутница? Падшая девица? – каждое слово он произносил раздельно, будто точки ставя, и чуть повышая голос.

- Да-да-да-да-да! – словно пулемётную очередь выпустила Трофимовна, явно наслаждаясь своей ролью разоблачительницы. – Она такая. Она недостойна такого чудесного молодого человека как вы! Она же замужем! А уж поведения какого! Она моему сынуле сердце разбила, мерзавка! Бедный мальчик её любил, уж как любил! Песни ей пел… эти, как их? Серенады! Вот. А она?.. – Трофимовна захлебнулась желчью и на секунду замолчала.

- А что она? – презрительно спросил Павел. – Воспользовалась его наивностью и невинностью? Скомпрометировала бедного юношу?! Поматросила и бросила?!! Оставила прямо у загса?!! Сделала ему ребёночка и ушла к другому?!!! И алименты не платит? А теперь собралась проделать то же самое и со мной? Какова распутница! – он с ледяным спокойствием посмотрел в растерянные глазки злобной сплетницы и тихо уточнил:

– На сколько лет она младше вашего драгоценного сынули?

Трофимовна моргнула и безропотно ответила:

- Да лет на десять…

Павел покачал головой:

- Да-а, хороша растлительница малолетних отроков! – развернулся и пошёл, морщась, как от невыносимой гадости. А Трофимовна так и осталась стоять под фонарём.

Через пару десятков метров крохотная женщина раннего пенсионного возраста боролась с огромной сумкой на колёсиках, застрявшей в сугробе. Павел подошёл, мягко отстранил её и рывком высвободил из снежного плена ярко-зелёный баул.

- Спасибо, - с достоинством произнесла женщина, и добавила, - вы простите, что я лезу, но пока я тут с сумкой сражалась, невольно ваш разговор слышала. Так вот, не могу не сказать, потому что знаю, что такое быть оболганной. Вы очень правильно сделали, что не стали слушать Трофимовну. Она несчастный человек, жизнь не задалась, муж умер давно, сын в тюрьме по собственной дурости, внуков нет. Существование бессмысленное. Сериалов про красивую жизнь насмотрится, а у самой-то никакого просвета. Вот и исходит злобой, сама сплетни сочиняет и сама же распространяет, да ещё и верить в них начинает. Никто не верит, а она очень даже. Всё, что она про нашу Злату несла, и правда, и неправда одновременно.

Они с Павлом медленно пошли по улице, и женщина продолжила:

- Злата, действительно, замужем. Только это не муж, а одно название. Она по глупости да молодости за него выскочила, теперь мучается, а порядочность не позволяет его бросить. Хотя, сдаётся мне, дело до развода всё-таки дошло. Он тут сразу после Нового года приезжал, так она его даже во двор не пустила, и разговаривать не стала. Мне Надежда Владимировна рассказывала, мы с ней случайно в магазине встретились. Вот и поболтали: я ей о своих внуках, она мне о внучках... Да и живёт Злата здесь уже давно, в Москве не остаётся ночевать. Такого раньше не было никогда, она обычно сюда только на выходные и праздники приезжала. А тут уж и каникулы закончились, а она на работу отсюда ездит. Так что про мужа Трофимовна зря. Да потом Злата вам наверняка не врала ничего, ведь так?

Павел медленно кивнул и почему-то ответил, а не отмолчался:

- Так… Не врала… Про мужа не говорила ничего, ну, так у нас и отношения не те, чтобы о личном распространяться. Да я и сам догадался, что есть муж. Или был. След от кольца на безымянном пальчике заметен. У неё руки загорелые, а полоска белая видна.

- Ну вот, видите! – отчего-то обрадовалась женщина, и продолжила объяснять ему, как маленькому. – А ведь если бы хотела скрыть, другое какое колечко надела бы – и всё. Не заметили бы вы ничего. А она не таится. Потому что ей стыдиться нечего. Если и разводятся они, то уж точно причина не в ней. Она хорошая девочка, умная, добрая, воспитанная. Да и порядочная, что не так часто встречается.

Про Витьку Трофимовна тоже зря плела. Он вообще парень непростой. В школе плохо учился, в армию не ходил, потому что Трофимовна тогда уже на пенсии была, он у неё поздний. Так его как единственного сына матери, достигшей пенсионного возраста, не взяли. Отец умер давным-давно, а мать его баловала бесконечно. Вот он и распоясался.

Злата в этой истории с тюрьмой совершенно ни при чём. У нас тут ведь ничего не скроешь, весь посёлок наблюдал за Витькиными выкрутасами. С чего ему это в башку втемяшилось, не знаю, но он и вправду девчонке проходу не давал лет с шестнадцати. Мне кажется, что сначала он вообще решил поразвлечься так, начал к ней приставать. Она от него аж шарахаться стала, не знала плакать ей или смеяться. Дед её хотел с Витькой поговорить по-мужски, но Злата не дала. Сказала, что ничего страшного, покуражится сосед, да уймётся.

На слове «сосед» Павел поморщился. Кто сосед, какой сосед? И ревниво подумал: это я сосед. А этот так, шелупонь. Подумал и хмыкнул. Попал ты, друг, уже сцены ревности готов закатывать. Докатился. Женщина его усмешку поняла по-своему и продолжила, согласно покивав головой:

- Ну да, конечно. Ничего он не успокоился, только хуже стало. Начал ей серенады петь под окнами. По-моему, не умеешь петь – так не берись, или пой, когда никто не слышит. Так нет, Виктор как выпьет, так его на подвиги тянет. Идёт к Лесновым, благо недалеко, соседний дом, и ну горланить. А у него ни слуха, ни голоса. – Она скорчила забавную рожицу и засмеялась. Павел улыбнулся. – Всех вокруг достал. Тут уж мужики наши не выдержали, поговорили с ним, он вроде попритих. Как раз и Злата замуж вышла.

Мне вообще тогда показалось, что Витька стал одной из причин этого замужества. Может, и не права я, но вот почему-то возникла такая мысль: он так её измучил, что она, похоже, решила таким образом от его ухаживаний навязчивых избавиться. Кстати, для него-то белый свет клином не сошёлся на нашей Злате. Он с девицами встречался. То с одной, то с другой. А с Татьяной, продавщицей из продуктового, даже жил больше года. Как раз до ареста своего. Жить - жил, но Злате нервы всё равно трепал. Ну, вот характер у него такой. Пакостный характер. Весь в маменьку. Прости меня, Господи, за слова такие!

- А в тюрьму он как попал? – они уже миновали поворот на его улицу, но Павел не распрощался с женщиной. Следовало разобраться в ситуации, да и помочь надо было, потому что непослушная тяжеленная сумка так и норовила застрять при малейшей возможности.

- Ой, Злата здесь-то совершенно ни при чём! Она как раз замуж только вышла, а Витька тридцатилетие своё отмечал. Он не работал почти никогда, не перетруждался, дома сидел, да на Трофимовнины самогонные деньги ел, пил, гулял. Делать нечего, скучно ему, небось, при такой жизни было, вот за неделю до юбилея и начал праздновать, да так и гудел с дружками. А у нас места-то хорошие, красиво, удобно – до Москвы рукой подать. Сейчас стало модно тут селиться, люди не бедные появились.

Вот дом одного из новых жителей и обворовали они с дружками. Да уж больно неудачно вышло. Хозяйку с детьми в подвале закрыли. Вещи и ценности в простыни увязали, сложили на выходе, а сами решили из бара бутылки собрать. Больно много уж там чего хорошего было. Сначала просто хотели с собой взять. Потом додумались из красивой посуды выпить, да разносолами хозяйскими закусить. Выпили, а выпивка на недельный запой хорошо легла. Они быстро разомлели, им уже трава не расти. Захотели красиво пожить хоть чуть-чуть. Вот и разбрелись по дому. Кто телевизор смотреть пристроился (их в доме несколько было, они один и пропустили, не увязали для выноса), кто на кухне у холодильника остался. А Витька прямо в одежде в джакузи забрался. Хозяин приехал, в дом зашёл, а у порога узлы с вещами навалены. Ну, он, не будь дураком, сразу милицию вызвал. Так их, балбесов, и повязали. Говорят, когда Витьку из джакузи доставали, он вопил и сопротивлялся: пустите, мол, хорошо лежу, никого не трогаю, дайте удовольствие получить. Вот, сидят теперь любители удовольствий за чужой счёт.

А Трофимовна наша, эту дурь сынули своего объясняет страданиями «деточки» от того, что Злата замуж вышла, ему взаимностью не ответила. В общем, не знает уже в чём ещё девчонку обвинить. Совсем уж из ума выжила!..

Ну, вот я и пришла, - женщина остановилась и взялась за ручку тележки. - Спасибо вам, молодой человек. Вы мне очень помогли, а то вот нагрузилась, да не учла, что снегу-то навалило столько, что тут на тракторе надо ездить, а не с этим недоразумением, - она весело махнула рукой на свой ярко-зелёный баул. – Меня, кстати, Ольгой Васильевной зовут. А вас, я слышала, Павлом? – Он кивнул, не скрывая лёгкого удивления. – Да вы не удивляйтесь, у нас же, как в деревне, все на виду. Если нужна буду – милости прошу. Рада буду такому гостю. А Трофимовну не слушайте. Поверьте мне. Я здесь всю жизнь живу, всех знаю. У нас народ неплохой, но она – это что-то невероятное. Понятно, что не от хорошей жизни злобствует, но всё равно иначе как невыносимой её и не назовёшь. Не повезло Лесновым с соседкой, – Ольга Васильевна положила ему на рукав свою маленькую ручку в пушистой белоснежной варежке. – До свидания! Заходите, Павел, когда будет время и желание. Она зашла во двор, и Павел, уже повернувшись спиной, услышал, как весёлые детские голоса закричали:

- Баба! Бабуля! Ты где так долго была?!

- Тише! Тише, мои хорошие! Где была, там нет меня уже, с вами я теперь…

«Ну вот, я, кажется, начинаю обзаводиться знакомствами и получать приглашения», - Павел улыбнулся, покачал головой и пошёл к своему дому.