Только так. И никак иначе

Подмосковье — Москва. Январь 1999 года. Порознь

Утром Злата, весёлая и позабывшая, казалось, о вчерашнем недоразумении с дверью на чердак, весело напевала на кухне, собираясь на работу. Павел с трудом заставил себя подойти к ней, когда она, уже одетая, с порога закричала:

- Я побежала! Буду поздно, не волнуйся. Да! Совсем забыла! Завтра бабуля с Батяней возвращаются из Малоярославца, так что я перебираюсь к себе. Вместе с Банзаем и Кезиком. И так мы твоим гостеприимством неприлично долго пользовались. Спасибо тебе!

Павел молча вышел в прихожую и посмотрел на неё. Вот и всё. Что-то ей было нужно, и она приняла его приглашение пожить у него. А теперь возвращается домой. Значит, получила, что хотела? Что же ей было нужно? Павел едва не застонал. Жить ему не хотелось.

Злата растерянно осеклась на полуслове – заметила. Наблюдательная. В глазах тревога, даже испуг. Правильно, пугайся. Павел был противен самому себе, но разочарование его было столь велико, что сдержаться не получалось. Размечтался. Идиот, наивный идиот. Каким был – таким остался. Хорошая девочка! Ха! Как можно быть таким дураком в тридцать лет?! Столько времени после развода держался, никто не смог пробить его оборону. А тут увидел нежное создание в валенках и поплыл. Фредькина смерть, что ли, так подействовала? И ведь всем раззвонил уже: невеста моя. И мастера, и Наталья знают. И Ясень! Как противно. Как невыносимо противно. Он глухо сказал:

- Иди, а то опоздаешь. – И распахнул дверь.

Она боком, с выражением такого отчаянья и непонимания на лице, что ему захотелось схватить её в охапку и никуда не пускать, протиснулась мимо него.

Вот сейчас она уйдёт, и ты её потеряешь. Останови. Пока она ещё смотрит на тебя, ожидая объяснений. Она поверит всему, потому что хочет поверить. Ну, соври что-нибудь про мигрень и проблемы на работе. Давай! Но Павел вспомнил про проклятую дверь на чердак и пятно на смуглой коже её левой руки, и молча кивнул: иди. Она тоже молча улыбнулась, губы страдальчески кривились, ходуном ходило нежное горло – шарф она ещё не завязала, и шея была видна. Павел смотрел на это горло, не отрываясь. Потом перевёл взгляд выше. Лучше бы он этого не делал!

Злата продолжала мужественно улыбаться, но смотрела в сторону. В глазах слёзы. Так много, что совершенно непонятно, как они ещё не пролились. Повернулась аккуратно – чтобы слёзы не расплескать – и пошла по дорожке. Как по раскалённым углям, - подумалось Павлу. Она ничего не понимала. Но и он тоже ничего не понимал. Кроме того, что происходит в его Доме и в его жизни что-то нехорошее. Что-то непонятное. Что-то, что сейчас сломало ему жизнь.

Когда он расстался с Глей, ему было плохо, больно, но вот пустоты он не чувствовал. Даже, как ни дико звучит, облегчение какое-то. А сейчас пустота, мёртвая, злая, пугающая, враждебная. Абсолютная пустота.

Он простоял на крыльце минут десять. Прямо так, в джинсах и тонкой фланелевой рубахе. И ушёл только тогда, когда просвистела за домами электричка, увозящая из его жизни лучшую девушку, которую он встречал. Девушку, оказавшуюся обычной обманщицей.

Его хватило ровно до шести вечера. До восемнадцати ноль-ноль, как любил выражаться Ясень, который был сейчас далеко, в командировке, и не мог помочь.

Весь день был непрекращающимся кошмаром. В офисе от него шарахались все, даже старая опытная секретарь Елизавета Фёдоровна, которую он переманил с ЗИЛа, где она проработала сто лет, а он проходил практику на третьем курсе института.

Тогда он вернулся из Чечни, придумал себе дело, а ЗИЛ как раз почти скончался. Павел нашёл королеву Елизавету и позвал к себе. Она помнила его ещё с тех, студенческих, времён. Потому что он один догадывался перед походом в магазин заскочить к ней и спросить, не надо ли чего купить. Все остальные боялись строгую секретаршу, как огня, и не думали, что она тоже может хотеть есть. А он совсем не боялся. Шутил с ней, что сначала повергало её в глубокий шок, а потом стало даже нравиться. Покупал ей булочки и даже пару раз подвозил на вишнёвой «копейке» отца до самого дома.

Поэтому, когда уже взрослый, прошедший войну Павел появился на пороге и сразу заявил, что пришёл забрать её к себе, она его тут же вспомнила и поверила ему. Павел был готов уговаривать и упрашивать её, ведь ему нужна была именно она. Но долго уговаривать не пришлось. В том сумасшедшем, тревожном, пьянящем девяносто пятом году, когда он только демобилизовался, она даже не поинтересовалась ни зарплатой, ни графиком, ни перспективами, а просто спросила:

- Я тебе очень нужна?

Он убеждённо кивнул:

- Очень, - и улыбнулся.

Она тоже улыбнулась в ответ, неожиданно молодо, озорно и залихватски, и упитанная сверх меры бухгалтерша Пивоварова, которая присутствовала при разговоре, потом долго бегала по коридору и рассказывала всем, кто пожелал её слушать, что Елизавета, оказывается, умеет улыбаться. Но ей никто не верил.

Королева перешла в его зарождавшуюся только тогда фирмочку и с головой окунулась в дела. Они с Ясенем дневали и ночевали почти весь тот год в их первом крошечном офисе в Свиблове. А Елизавета Фёдоровна пошла ещё и на курсы бухгалтеров, и в первое время лихо справлялась не только с делопроизводством, но и с бухгалтерией. И Павлу было тогда спокойно, очень спокойно от того, что их дела в таких надёжных руках.

А вот теперь даже королева Елизавета, его верная, надёжная, как автомат Калашникова, проверенная бедами и победами, шарахается от него и старается не попадаться на глаза.

Нет, он, конечно, не кричал, не топал ногами, не кидался кофейными чашками и документами. Это было не в его стиле. Но в глазах его была пустыня. И все, кто хоть немного знал его, пугались сразу же, стоило ему поднять на них больные мёртвые глаза.

В мастерских у лучшего специалиста по аэрографии Вадика Зимина впервые за годы работы дрогнула рука, когда за его спиной стоял Павел. Вадик молча отложил аэрограф, повернулся к начальнику и сказал:

- Павел, я тебя прошу, уйди. Ты знаешь, я люблю, когда ты рядом, потому что ты сам суперпрофи. Но сейчас с тобой что-то не то.

Павел холодно вскинул бровь.

- Не то. – Твёрдо кивнул Зимин. – Ты похож на Кая из сказки, которого поцеловала Снежная Королева.

«Как поэтично», - мрачно думал Павел, поднимаясь в офис.

Снежная Королева. Не было никакой Снежной Королевы. Была лучшая девушка на свете, оказавшаяся обманщицей и трусихой.

Без десяти шесть в его кабинет влетел в распахнутом длиннополом пальто Ясень, вернувшийся из командировки и собиравшийся прийти на работу лишь завтра, но срочно вызванный Елизаветой Фёдоровной спасать шефа. С грохотом отодвинул стул, плюхнулся на него и помахал на себя здоровенной лапищей – устал, упарился. Павел мрачно смотрел на него.

- Так. Всё ясно. Не зря меня наша королева Елизавета вызвала. Что стряслось, грозный ты мой?

Павел скривился и отвернулся к окну.

- Что? Со Златой своей поссорился? Она что? Отказалась за тебя замуж выйти? И правильно сделала, пойду-ка, позвоню ей, предложу свою кандидатуру.

Павел так посмотрел на него, что Ясень со стуком захлопнул рот и несколько секунд молча смотрел на друга. Потом сказал:

- У, как всё запущенно! Слушай, Рябина стоеросовая, ну ты ж никогда страусом не был, съездил бы ты к ней, что ли, поговорил. Может, фигня на постном масле, а не ссора у вас?

- Мы не ссорились.

- Ну, тем более! – обрадовался Ясень. – Тем более съезди. Даже если виновата женщина, прощения должен просить мужчина. Это ж аксиома! Вот увидишь, как она рада будет. Ну, купи цветочки, конфетки…

- Ясень, заткнись.

- Ой, какие мы грозные сегодня! Паш, не дури! – Ясень вскочил, забегал, топоча, по кабинету. Заглянул в шкаф, порылся в нём – в шкафу что-то падало и шуршало – извлёк куртку Рябинина, потряс и полез по карманам.

- Так, права на месте… Ключи от «Ауди» тоже… А это что за верёвка? Вешаться собрался?! Ах, нет! Пардон! Это шнурки. Шнурки я изымаю до лучших времён… Ключи от дома… Где ключи от дома?

- В машине. В бардачке, – в голосе Павла впервые за этот длинный день мелькнуло что-то, похожее на эмоцию.

- Ага. Вот и хорошо. – Ясень, конечно, уловил «положительную динамику» и забегал ещё резвее. Подскочил к Павлу, выдвинул кресло прямо с седоком из-за стола и вытряхнул друга на пол. Павел с трудом удержался на ногах и рявкнул:

- Ты что, ополоумел?!

- Я – нет. А вот ты, ясен пень, – да. Ты впервые за столько лет… Да что я говорю?! За какие «столько лет»? Ты впервые в жизни по-настоящему влюбился! И так всё хорошо шло! А тут взял и всё собрался порушить!.. Ой, вот только не надо мне, что она сама виновата! Я уже сказал, что на то ты и мужик, чтобы свои амбиции засунуть… ну, куда-нибудь подальше! Ты давай сам придумывай, куда ты свои амбиции в придачу с гордыней засовывать будешь! Что она такого натворить могла, чтобы ты вот таким стал?! И ведь не поговорил, небось, с ней даже? Ты хоть разберись сначала, Рябина! Поговори со Златой! А потом уже помирать собирайся! Понял меня?

Павел мрачно кивнул.

- Ну и молодца! – обрадовался верный друг. – Так что надевай свою передергайку… - Ясень силой напялил на Павла куртку, похлопал, потряс, ловко застегнул, как маленькому, молнию, чуть не прищемив кожу на шее, сунул в руки борсетку и выпихал в коридор.

- Иди, иди! Иди, я сказал! – одной рукой он подталкивал друга в спину, другой послал воздушный поцелуй королеве Елизавете, ставшей похожей на каменное изваяние с острова Пасхи, ногой захлопнул дверь. – Ну! Шевели поршнями, мон ами! Едем мириться!

И Павел поехал. Ясеня,с собой, разумеется, не взял. Хотя тот и порывался. Но Павел вероломно заблокировал двери, пока друг обегал «Ауди», собираясь плюхнуться на переднее пассажирское сидение, и злорадно показал язык потрясающему кулаками миротворцу.

Он страшно торопился. Ему казалось, что, если он не застанет Злату в школе и не поговорит с ней, всё станет совсем плохо. И он нёсся вперёд, ныряя в малейшие просветы между другими машинами, проскакивая на мигающий жёлтый, разгоняя слякоть по обочинам. И успел.

В окнах Златиного кабинета на третьем этаже горел тёплый жёлтый свет. Павел выскочил из машины и бегом взлетел по ступеням. За столом у входа сидел худой охранник с неподобающе интеллигентным лицом. Павел знал о нём из рассказов Златы. Она этого Василия Сергеевича очень любила, жалела и отзывалась только в восторженных выражениях.

Раньше работал Василий Сергеевич технологом на химическом заводе в маленьком городе километрах в двухстах от Москвы. И всё ему нравилось, всё его устраивало. Но потом завод закрыли. И пришлось, чтобы прокормить жену и двух обожаемых дочек, химику с высшим образованием устраиваться работать вахтовым методом в Москву. Как ни странно, оказался добрейший Василий Сергеевич в школе совершенно на своём месте. Все его любили за интеллигентность, заинтересованность в людях и неравнодушие. А со Златой они так просто стали друзьями, пятидесятилетний охранник и двадцатитрёхлетняя учительница.

- Вы к кому? – смело преградил путь высокому крепкому Павлу субтильный Василий Сергеевич.

- Я к Злате Андреевне, она здесь?

- Здесь-здесь. Где ж ей ещё быть-то? Третий этаж, направо.

- Спасибо. Я знаю.

- Только осторожно там!

Но Павел уже не слушал, он нёсся вверх по лестнице, перепрыгивая через ступени, и не сразу сообразил, что в школе что-то изменилось. А сообразив, остановился на минуту. Он тяжело дышал, всё внутри почему-то дрожало, а мозг лихорадочно работал. В школе шёл ремонт. И он знал об этом. Но, когда он был здесь в прошлый раз, ремонт только начинался. Сейчас же отчётливо пахло краской, ступени были покрыты замытыми белыми разводами, и вдоль стен на втором этаже стояли упакованные в плёнку новые окна. Павел пошёл выше уже медленнее.

В кабинете Златы играла музыка и раздавались голоса, дверь была приоткрыта. Павел заглянул внутрь. Злата и несколько её учеников, сидя кто на корточках, а кто прямо на полу, оттирали лезвиями от пола пятна краски и какой-то бежевой грязи. Кабинет смотрел на Павла новыми стеклопакетами, обильно залитыми по периметру монтажной пеной.

У Павла в голове стучало: вот дурак, вот дурак, вот дурак. Так вот где она испачкалась! Так вот откуда у неё на руке пятно от пены. А он! Как он её обидел! И не объяснил ровным счётом ничего. И отпустил на работу одну, растерянную и потрясённую. Правильно сказал Ясень – ополоумел он. С ума сошёл. И сволочь он порядочная.

Он стоял в дверях, никем не замеченный и смотрел внутрь. Ученики, среди которых Павел узнал уже знакомых ему Мишу Хабарова, Катю Барышева, Серёжу Иванова и Колю Толюшкина, болтали, смеялись. А его Злата, его бедная, обиженная им девочка, сидела в старых джинсиках среди них на полу и старательно тёрла линолеум обломком лезвия. Рукава её синего в белую полоску узенького свитера были поддёрнуты до локтя. Павел уже знал эту её привычку. Она не любила длинных рукавов, они всё время мешали ей – тёрлись манжетами о доску, когда она писала, лезли в воду, если мыла руки. И поэтому, наплевав на задуманную первоначально длину, Злата их всегда немилосердно подворачивала или подтягивала. Поэтому и пятно от монтажной пены было у неё на коже. Был бы длинный рукав – испачканным оказался бы он.

Ребята то и дело обращались к ней, она рассеянно кивала, иногда отвечала: а… да, да… - и сосредоточенно тёрла дальше. Дети встревожено переглядывались, растерянно смотрели то на Злату, то друг на друга и теребили её опять. Павлу стало ещё горше: он, взрослый мужик, ничего не понял, обидел её, даже не разобравшись, перестал доверять после первого же недоразумения. А эти подростки так всё понимали, так старались помочь, отвлечь.

Он шагнул вперёд, будучи абсолютно готовым к самому холодному приёму. Дети оглянулись, Злата подняла на него карие совершенно замученные глаза и несколько секунд сидела, не произнося ни слова, будто не узнавая. Потом вдруг точно какая-то пружина подкинула её, и она вскочила одним стремительным движением. Он снова шагнул навстречу, ожидая получить звонкую оплеуху и ощущая себя последним негодяем. Но она с каким-то глухим не то хрипом, не то стоном бросилась к нему, вцепилась в его свитер и прильнула всем телом, уткнувшись носом чуть выше солнечного сплетения. Он закрыл на секунду глаза, а когда открыл, то увидел, что Златины дети сосредоточенно скоблят заляпанный нерадивыми строителями пол, не глядя на них. В этот момент Павел вдруг отчётливо понял, за что Злата так любит этих смешных нескладных подростков. И ему страшно захотелось тоже иметь к ним хоть какое-то отношение.

Потом они дружно чистили пол. И Павел сидел вместе со всеми на новом линолеуме, который какие-то специалисты умудрились положить раньше, чем поменяли рамы и покрасили стены, и не догадались закрыть при этом, и скоблил упорно сопротивляющуюся высохшую краску и пятна монтажной пены. Им всем: и Злате, и её детям, и ему – было весело, несмотря на то, что теперь из-за этих горе-специалистов они проводили вечер за невыносимо творческим делом – оттиранием пятен.

Домой они ехали долго, Павел, говорил и говорил о словах Эдуарда Арутюновича, о своих ужасных подозрениях, периодически останавливался на обочинах и утыкался лицом в колени Златы. Ему было больно от собственного тупого свинства. Она робко касалась его волос пальцами и тихо шептала:

- Ничего. Ничего. Конечно, ты подумал на меня. Тут любой бы подумал. Ты просто в следующий раз не молчи. Ты говори. Мы поговорим – и всё решим. Вот увидишь. А так смотри до чего плохо вышло. Ведь день потеряли. Целый день.

- Целый день, - шептал он. – Да, моя хорошая. Да, моя маленькая мудрая девочка. Да.