Подмосковье. Декабрь 1998 года. Злата

Моим подругам

обеим Ольгам,

Юлии и Ирине

посвящается


Электричка выехала за пределы Кольцевой и со свистом полетела в темноту. Злата стояла в ледяном прокуренном тамбуре, привалившись плечом к двери, и смотрела в проталинку, которую она только что продышала в обледенелом стекле, как уплывают в ночь огни Москвы. Казалось, что в груди нет сердца, а вместо него мрачно холодеет булыжник с острыми краями.

И мыслей тоже не было. Вернее, была. Одна. Билась в голове и горле одновременно горячим невыносимо давящим комком: всё не так… всё не так… всё не так...

Скорее к своим. Только бы добраться. А там всё будет хорошо, всё обязательно будет хорошо. Надо только успеть. Если бы её спросили сейчас до чего успеть, она бы не ответила. Просто успеть: доехать, доползти, забиться в тёплую спасительную нору, как умирающий зверь... И лежать в знакомой темноте, прислушиваясь к себе и тому, что творится там, наверху, за пределами норы с ужасом и одновременно облегчением: успела, доехала, доползла, забилась... А значит - спасена. Надо только зализать раны.

Три станции от столицы до старого дачного посёлка улетели в ночь вслед за огнями большого холодного города. Электричка в очередной раз затормозила и со вздохом распахнула двери. Уставший за долгий зимний день народ вывалился из почти битком набитых вагонов на белый, яркий, немосковский снег. Злате подумалось: как ягоды черноплодки рассыпались. Она любила у бабушки зимой искать на кустах оставленные специально для птиц ягоды, срывать их по одной и засовывать в рот, чувствуя ледяной холод и почти забытую с лета терпкость. Птицы угощением не брезговали, налетали целыми стайками, и потом под кустом на снегу оставалось много осыпавшихся ягод. И пассажиры электрички были похожи на те самые ягоды.

С тёмно-синего неба сыпал огромными хлопьями тихий снег, ветра не было, и снежинки невероятных размеров падали, покачиваясь из стороны в сторону. Совсем как в сказке… Настроение лучше не стало, но всегдашнее детское ожидание чуда всё равно робко копошилось в укутанной в блузку, тёплую вязаную кофту, а поверх ещё и в любимую дублёнку душе. Фонари горели через один, но было совсем не страшно, ведь небольшой подмосковный посёлок, в котором жили бабушка и дедушка, с детства - самое любимое место на свете. Самое уютное, самое спокойное, самое безопасное… Родное… Злата улыбнулась, сквозь длинные ресницы посмотрела вверх, на снежинки, медленно сыпавшиеся из темноты через яркий конус фонарного света вниз, на такие же снежинки. Зажмурилась, подняла плечи, вдыхая синий вкусный воздух, и резко выдохнула: «Хорошо!»


Удивительно, стоит только сойти по ступенькам с перрона и услышать шум удаляющейся электрички, как сразу попадаешь в детство. И снег кажется белее, и небо глубже, и фонари горят тёплым жёлтым цветом… И тишина, только собаки лают и гудят невдалеке электрички, с грохотом пролетающие мимо маленькой станции, на которой останавливается далеко не каждая.

Как хорошо, что в детство можно попасть так легко: тридцать минут по железной дороге от вокзала в центре города. Бабушка... Скорее к ней.

Перейдя около переезда пути, Злата повернула налево и оказалась, наконец, в тихом переулке. Когда до поворота на родную улицу оставалось совсем немного, она уловила на отходящей вправо аллее движение и повернулась к нему всем корпусом: капюшон дублёнки, засыпанный снегом, успешно выполнял функцию шор, и приходилось вертеться на месте, чтобы увидеть то, что хочется.

В глубине тихой улочки, перед невысоким забором, возились какой-то мужчина и пёс. Злата сначала не поняла, что они делают, и в удивлении остановилась, вглядываясь в происходящее. Губы непроизвольно растянулись в глупой улыбке. Парень, а, судя по ловким, быстрым движениям, лет ему было максимум тридцать, и основательно заросший ризеншнауцер лепили снеговика. Вернее, лепил, конечно, незнакомец, а пёс, радостно лая и забавно повиливая почти полностью лишённым хвоста чёрным задом, носился кругами.

Его хозяин наклонился, руками без перчаток схватил горсть снега, споро вылепил снежок и сильным движением запустил его в дальний, совсем тёмный конец улицы. Крупный красивый ризеншнауцер, который весь процесс вылепливания снежного снаряда ожидал, сидя у ног парня, стремительно сорвался с места и мощными прыжками молодого, полного сил зверя понёсся в темноту, постепенно пропав из вида.

Оставшись в одиночестве, его хозяин надел варежки, упёрся ладонями в приличных размеров шар, который, судя по всему, должен был стать головой снеговика-богатыря. Не успел он водрузить дело рук своих на два предыдущих гигантских снежных кома, как из темноты материализовался его пёс. Парень сел на корточки и обнял ризена за мощную шею. Собака изловчилась и лизнула хозяина в лицо. Он не удержался и с хохотом повалился на спину, увлекая за собой чёрного волосатого хулигана. Торжествующий пёс навис над ним и принялся усердно вылизывать лицо парня. А тот всё хохотал и отпихивал собаку, весело покрикивая: "Фред, ну хватит! Федюха! Перестань! Фредька, ты что творишь?» Злата смотрела на волосатую заснеженную морду, счастливо заглядывающую хозяину в лицо, на раскиданные по снегу варежки и шапку, слетевшую с головы парня, слышала весёлый смех, и улыбка исчезла с её лица.

Гадкое чувство, которое она очень не любила в себе, шевельнулось где-то глубоко внутри. Злата, стараясь заткнуть мерзкий голос зависти и нереализованных надежд, молча повернулась и пошла дальше. Следующий поворот был её. Ещё чуть-чуть, и она дома.

Кот завозился в переноске. Ему не нравилось, когда хозяйка забывала, что он предпочитает перемещаться в пространстве мордой вперёд. Злата бессильно улыбнулась, похлопала ладонью по переноске: ну-ну, не шали, скоро придём, - поудобнее перехватила её и заторопилась дальше.


Поднявшись на цыпочки, Злата просунула руку сквозь просвет в калитке и дотянулась до щеколды. Калитка чуть скрипнула, из глубины сада раздалось шумное пыхтенье, и под ноги Злате бросилась крупная лохматая тень.

Злата отставила в сторону переноску и наклонилась к бородатой морде. Собака извивалась из стороны в сторону, будучи не в силах выразить своё счастье только помахиванием короткого толстенького купированного хвоста. Зависть скукожилась и замолкла, уступая место детскому счастью:

- Сладкая моя, девочка моя любимая, - Злата с трудом отбивалась от бурного проявления собачьей радости, - Гера, Герася! - она села прямо в сугроб, обхватила собаку руками за шею и выдохнула. Всё. Добралась.

Вообще-то Геру завела себе Злата. Но в возрасте двух лет у собаки вдруг обнаружилась сильнейшая аллергия на жизнь в мегаполисе. Шерсть с кудрявых чёрных боков лезла клочьями, обнажая сухую тёмно-серую кожу на месте чепрака и нежную трогательную розовую на подпалинах. Долго не могли понять, в чём дело. А потом наступило лето, и студентка Злата уехала на все каникулы к бабушке с дедом, вместе с ней в Подмосковье переселилась и Гера. Вскоре на месте проплешин у собаки выросла новая густая шерсть. Через неделю после возвращения домой животное снова стало лысеть. Пришлось вернуть Геру для её же пользы в подмосковный собачий рай. С тех пор она жила здесь, дожидаясь хозяйкиного приезда, почти целыми днями просиживая на ступенях высокого крыльца дома.

Мокрый тёплый язык старательно вылизал смуглые хозяйкины щёки, сразу стало холодно.

- Я тебя тоже люблю, моя хорошая, но, позволь, облизывать тебя не буду, ограничусь объятьями, - Злата хмыкнула: странно, что хватило сил на подобие шутки. - Гера с готовностью отозвалась: нежно проворчала что-то и ухмыльнулась в лохматую рыжую бороду.

Переноска опять затряслась: Банзай требовал свободы и еды. Он прекрасно знал, куда приехал, и жаждал снега, простора и бабушкиного печёночного пирога. А вместо этого его держали взаперти. Банзай интеллигентно, но настойчиво мявкнул и прижал морду – щёки разъехались в стороны, как у Чеширского кота - к сетчатой вставке: ну, где вы все, свободу мне, свободу!

- Потерпи, страдалец! Сейчас выпущу.

Боком прижимая извивающуюся от счастья собаку к забору, Злата дотянулась до переноски и открыла молнию. В образовавшуюся щель сразу высунулась любопытная крупная рыжая кошачья морда. Банзай любил Никольское, бабушкины печёночные котлетки и снег. Даже здоровущую шумную собаку он тоже любил. Ему здесь было хорошо. Здесь его любили, жалели, разрешали дрыхнуть на тёплом телевизоре, не ругали и не бегали за ним по дому с сумасшедшим лицом и пустым взглядом. Но самое главное, здесь никто не обижал его обожаемую хозяйку. Не то что там, в городе. Поэтому Банзай счастливо вздохнул и вылез прямо в снег.

Снега оказалось много, кот сразу провалился до подмышек, рванулся сильным молодым телом и выскочил на дорожку, брезгливо отряхивая лапы. Сзади на него надвинулась улыбающаяся в рыжую бороду Гера и ласково лизнула, обдавая горячим дыханием. Оказавшись на тщательно чищенной, но уже чуть припорошенной снегом дорожке, кот недовольно потряс задними лапами, отряхивая с шерсти несколько прилипших снежинок, и вдруг с боевым кличем "мийау!" боком прыгнул в огромный сугроб и понёсся по участку гигантскими скачками, оглашая всё вокруг ликующими завываниями. Злата с Герой переглянулись и понимающе улыбнулись: засиделся, бедолага. Булыжник в груди вдруг стал нестерпимо горячим, сжался и почему-то переместился в горло. Сразу стало больно. До слёз. Злата села в тот же сугроб, куда минутой раньше скаканул кот, закрыла ладонями лицо и заплакала. Впервые с тех пор, как всё рухнуло. Гера сразу испугалась, засуетилась, стала беспомощно тыкать носом в ладони хозяйки и пытаться заглянуть в глаза.

Прибежал встревоженный Банзай и начал тереться об сапоги и громко урчать. Гера возмущённо отпихнула его от хозяйки. Вообще-то они дружили, собака и кот. Он был моложе и появился у них, когда Гера уже переехала в профилактических целях из Москвы к бабушке. Но Гера, жизнерадостно гонявшая для галочки всех окрестных кошек, к своему, принесённому любимой хозяйкой, отнеслась с добродушной иронией: страшненький, пузатый, да ещё и блохастый.

Злата подобрала его где-то в Москве на подступах к Курскому вокзалу, да так и привезла к бабушке. Котёнок был крошечный, недель трёх от роду, и ужасно, просто невероятно грязный. Злата с бабушкой вымыли его, накормили, и он улёгся спать прямо в любимом дедушкином кресле, разметав тоненькие лапки. Почти голое розовое отъевшееся пузичко сыто выпирало вверх, а среди редких белых шёлковых волосков нагло ходила блоха. Именно ходила, чувствуя себя абсолютной хозяйкой этого тёплого нежного животика. Злата с бабушкой, умилённо склонившиеся над сонным найдёнышем, дружно ахнули и принялись, сталкиваясь лбами, ловить наглую зарвавшуюся зверюгу. Потревоженная блоха ускорилась, и поймать её оказалось делом непростым.

Через пять минут бесполезных попыток Злата вспомнила услышанный где-то совет по ловле блох, гласивший, что следует узурпатора намочить и тогда прыгучесть его, то есть узурпатора... или её, то есть блохи, уменьшится и поймать, якобы, станет не в пример легче. С криком: "Банзай!" Злата принялась поливать тёплой водой, срочно принесённой бабушкой, пузичко ничего не понимающего сонного котёнка и изловила-таки вражину, нахально решившую устроить себе резиденцию на её, Златином, коте! Блоха была выдворена за пределы дома и участка и милосердно отпущена на волю. Дедушка хохотал, бабушка умилялась, а Злата торжествовала.

Гера же в это время воспользовалась переполохом, осторожно взяла найдёныша в зубастую пасть и утащила к себе на подстилку. С того исторического вечера котёнок, потом кот, а ещё позже здоровенный котище стал носить гордую кличку Банзай и считать Геру мамой номер два. Потому что мамой номер один он решил назначить Злату. И искренне недоумевал, почему мама номер один не такая ярко-рыжая и красиво мохнатая, как он, а мама номер два, хоть местами и рыжая, но какая-то уж очень крупная для порядочной кошки, да ещё и бородатая. Кроме гордого клича «Банзай», котище вполне откликался на мирные «Зай», «Зая», «Зайчатина», а так же «Кролик», чем повергал всех гостей в полное недоумение…

Утирая слёзы, Злата встала, отряхнулась, подышала часто и коротко, как Гера в жару, и посмотрела на окна. Внизу горел свет, и на ярких весёлых шторах шустро мелькала невысокая бабушкина тень.

Кот и собака дружно копошились неподалёку. Злата прошлась по дорожкам, ожидая, когда окончательно высохнут слёзы и спадут некрасивые красные пятна. Плакать красиво и незаметно Злата не умела, а бабушку с дедом тревожить раньше времени не хотела.

Продышавшись, Злата закрыла калитку, подхватила переноску и увидела, как Гера и Банзай дружно направились к освещённому крыльцу.

- Бабуля, дедуля! Мы приехали! – лицо пришло в норму, и Злата побежала по припорошенной снегом дорожке, размахивая сумкой. Надо, чтобы бабушка ни о чём не догадалась. – Бабуля, я на все праздники!..


Потом был тихий вечер, непередаваемо мирный и тёплый. Как же она отвыкла от тишины, уюта и чувства защищённости. Таких, что окружали её в детстве!

Объевшись тончайших бабушкиных блинов, ажурных и прозрачных, Злата лениво и благостно сквозь щёлочки глаз (она почти физически ощущала, как моментально налились от бабушкиных разносолов щёки) поглядывала по сторонам. Вот Гера потопталась около стола, выпросила свою порцию блинов и, довольная, покрутившись на месте, с грохотом улеглась на коврик около камина, с любовью сложенного дедушкой.

- Герася, что ж ты, как неродная? Неужели своих костей не жалко? – это бабуля…

Злата опять с усилием разлепила веки: вот Банзай, абсолютно счастливый, развалился на каминной полке, блаженствует, даже не умылся после ужина, на усах крошки от печёночных котлет – лентяй! На спинке кресла дремлет старая приблудная бело-серая пятнистая кошка с неоригинальным именем Мурка, давным-давно пришедшая неизвестно откуда и регулярно пропадающая, но всегда возвращающаяся обратно. Бабушкина любимица. Вот дедушка тащит плед, укрыть… Кого, собственно, укрыть? А-а-а…, её, Злату…

- Тщщ, - снова бабуля, - не разбуди, пусть поспит… - про кого это они? – Заботливые руки, пахнущие ванилью, подсовывают под голову подушку, накидывают плед… Ммм, хорошо… Спасибо, бабуля. Сил, чтобы раскрыть рот уже нет, и Злата лишь благодарно улыбается, поудобнее обнимая подушку… Как хорошо… Как в детстве…


Она проспала до ночи, потом, провожаемая бабушкой, полусонная и разнежившаяся, поднялась на второй этаж, в свою маленькую уютную комнатку и рухнула в заботливо подготовленную постель. На душе было ощущение бесконечного счастья и лёгкого удивления: как здесь здорово, и почему только она так давно не была у бабушки?

- Бестолковая… - отругала себя Злата и моментально заснула.


Гера разбудила Злату, лишь только забрезжил серый декабрьский свет.

- Гера-а-а-ся, имей совесть! - простонала хозяйка. - У меня каникулы, дай хоть немного отоспаться.

Гера задумчиво поцокала когтями по доскам пола, зевнула, состроила своё фирменное невинное выражение под кодовым названием "А я что?! А я ничего!", скучила мохнатые давно не стриженные брови умильным домиком, положила голову Злате на подушку и вздохнула. Злата тоже вздохнула, потянулась и замерла под одеялом, сладко пахнувшим детством, прислушиваясь к себе. Булыжник в груди никуда не делся, но, похоже, значительно уменьшился в размерах, уже не так мешая дышать.

Злата оглянулась: почти рассвело, и в незашторенное окно был виден сад и угол заброшенного соседского дома. Соседи не жили здесь уже много лет, и одинокий дом, уставший бороться со своей ненужностью, давно уже сдался на произвол времени, ссутулился и смиренно ждал смерти. Дома, они ведь как люди, - думала Злата, с грустью глядя на старика. Пока есть ради чего жить – хорохорятся, бодрятся. А нет - и жизни нет. Вот и этот дом умирал.

Ей дом было очень жалко. Когда бабушка с дедом купили участок, соседний «надел», примыкающий к их территории сзади, был уже заброшен. Злата не помнила, чтобы он был обитаем, но сам дом знала очень хорошо. Подростком она частенько забиралась в соседский сад и любовалась узорчатыми наличниками, резным балконом второго этажа и замысловатыми окнами мансарды.

Соседний сад уже тогда почти утратил следы присутствия человека, зарос бурьяном и крапивой выше человеческого роста. Тем интереснее было бродить по выложенным булыжником дорожкам, вглядываться в пыльные окна Старика, как Злата называла его про себя, и мечтать. Ах, как он ей нравился, этот обломок старины. Он был очень красивым, очень большим и... породистым, если можно так, конечно, говорить о домах.

Их собственный дом был гораздо скромнее, стоял на участке в несколько раз меньше и был похож на маленького симпатичного пони, милого, изящного, но не утончённого. А Старик был сродни орловскому рысаку. Злата его обожала и втайне мечтала, что когда-нибудь сможет его купить. Мечты пока оставались лишь мечтами. Дом чах. Злата страдала, видя его угасание.

Но сегодня что-то в Старике ей показалось странным. Вроде бы те же посеревшие стены, ржавое железо крыши, замысловатый переплёт большого окна с потрескавшейся и свисавшей лохмотьями краской... Но... Не может быть!

Злата одним движением вскочила на ноги и подбежала к окну. Она так хорошо знала Старика, что не могла ошибиться. Дом ожил. Злата непонимающе смотрела в сторону соседнего участка и вдруг увидела, что между кривыми ветвями спящих яблонь из кирпичной трубы её обожаемого Старика тонко и прозрачно поднимался дым: в доме впервые на её памяти топили печь. Булыжник в груди Златы опять вырос и перекрыл кислород. Верно, всё верно, беда не приходит одна. Вчера она потеряла одну свою мечту, а сегодня лишилась и другой, чистой и пронзительной до боли, мечты детства и юности. Теперь Старик для неё потерян...


Бабушка с грохотом орудовала внизу, на кухне: варила холодец к Новому году и пекла свои знаменитые пироги. Невероятный запах ватрушек и фирменного бабулиного макового рулета преодолел лестничный пролёт, коридор, просочился под дверь златиной комнаты и выманил на первый этаж Геру, а следом за ней и совершенно убитую Злату. Но беда бедой, крушение мечты крушением, а молодой организм хотел не просто есть, а лопать, трескать, поглощать бабушкины сногсшибательные пирожки: тоненькая Злата обладала хорошим, здоровым, несказанно радующим заботливую Надежду Владимировну аппетитом. Никакие жизненные неурядицы не могли заставить её голодать.

Услышав, что босые Златины пятки прошлёпали по лестнице, бабушка закричала:

- Ну, что, внученька? Выспалась? Какие планы?

- Бабуль, я уже здесь, не кричи так, - Злата подошла к бабушке со спины и чмокнула её в родной тёплый затылок. Бабушка повернулась, её светло-карие глаза весело блестели:

- Помнишь, как я тебя на закорках таскала? А теперь ты на меня сверху вниз смотришь…

- Конечно, помню, - Злата уселась на стул, подтянула колени к подбородку и поплотнее закуталась в тёплый платок. По детской привычке она следила глазами за хлопочущей бабушкой.

Та была крохотная, курносая, с озорными ореховыми глазами и большими руками, сильная и ловкая, стремительная, несмотря на семьдесят шесть прожитых нелёгких лет. Злата её обожала.

Вообще-то она обожала обеих своих бабушек, но бабушка Александра умерла пять лет назад. Бабушка Надежда тогда страшно затосковала: они дружили, эти две абсолютно разные женщины, свекровь и тёща. Злата не видела такого никогда и даже не слышала о подобном.

Почти тридцать лет назад они скрепя сердце благословили своих двадцатилетних детей на ранний студенческий брак и стали дружно помогать им во всём. Дети доучились, встали на ноги, родили двух дочек. И молодые бабушки также дружно принялись нянчить девочек. Постепенно между сватьями, именно так, старинным тёплым словом называли они друг друга, сложились поразительные отношения. Их часто принимали за сестёр и очень сильно удивлялись, если узнавали, как обстоят дела на самом деле.

Когда неожиданно умерла Александра Сергеевна - тромб оторвался - Надежда Владимировна горевала страшно, изо всех сил держалась, но однажды, когда они в очередной раз приехали на кладбище, всё же сказала внучке:

- Как же мне её не хватает! Теперь мне приходится жить за себя и за неё, – и они тогда, обнявшись, долго плакали. А Злата думала о том, что надо бы постараться прожить жизнь так, чтобы и о ней кто-нибудь когда-нибудь сказал: как мне её не хватает…


Бабушка ушла ненадолго и вернулась с яркими полосатыми носками, бросила их на колени внучке:

- Надень-ка, я вчера довязала для тебя, как чувствовала, что приедешь, Златулькин-пикулькин.

Злата засмеялась: бабушка любила образовывать непонятные формы от её имени

- Ты надолго к нам?

- На все каникулы, бабуля! – набитый уже напечёнными бабушкой пирогами рот, разъехался в довольной улыбке. Злата работала учителем в школе и обожала каникулы. – До десятого, буду прямо от вас на работу ездить, мне и надо теперь только пару раз там появиться: на педсовет и с документами поработать. Так что Новый год встречать будем вместе. Родители в Париже, Славянка в Праге с друзьями. А я с вами, мне у вас лучше, чем во всяких заграницах. Бабуль, можно я ещё пирожок стрескаю?

Надежда Владимировна кивнула, удивлённо подняла брови, но промолчала: раз внучка не упоминает о муже, значит, не время для расспросов. Ну, ничего, впереди ещё почти две недели, они ещё успеют поговорить, и Злата всё расскажет. Ведь они дружат, бабушка и внучка…

- Ты умойся сначала, учительница! – бабушка схватила внучку за хорошенький конопатый нос. – И садись нормально за стол, есть будем. Дедушка уже поел и ушёл к Трофимовне, ей помочь с чем-то нужно опять.

Злата, кряхтя, поднялась и пошла приводить себя в порядок.

Когда она, умытая, причёсанная и аккуратно одетая, вышла к завтраку, Надежда Владимировна довольно улыбнулась: она не терпела расхлябанности и неизменно требовала того же от внучек. Никаких халатов на ночную рубашку и растянутых линялых пижам. Умытые лица, причёсанные головки, брючки или юбочки с аккуратными кофточками, на столе всегда салфетки, на хозяйке разноцветные весёлые фартучки, а у порога ещё в прежние времена тотального дефицита симпатичный коврик с ярко-красными фетровыми ступнями и надписью «Добро пожаловать!»

Злата и Славяна тогда дружно пыхтели, вырезая ножницами буквы, пока бабушка обводила мелом свои ноги, чтобы потом получившиеся ступни пришить на задуманный ею коврик. Ах, как он всем нравился, как весело было смотреть на оказавшиеся почему-то огромными, с признаками явного плоскостопия, ступни и как хотелось зайти в этот гостеприимный дом, в котором всегда пахло ванилью и корицей, а ещё чем-то неуловимым, но таким вкусным, таким манящим…

Злата сидела, подперев подбородок рукой и задумчиво глядя в окно. Бабушка коротко глянула на неё и ещё усерднее захлопотала у стола:

- Ну что, Златуля, давай-ка поешь. - Подвинула к внучке огромное блюдо с горкой ватрушек. Злата не удержалась и улыбнулась. Блюдо имело забавную историю: Надежда Владимировна купила его много лет назад по случаю во время их очередной с дедом поездки на рыбалку. Купила, полюбовалась, да и положила на переднее пассажирское сидение. Как-то получилось, что блюдо накрыли овечьей шкурой, приспособленной в качестве накидки на кресло, да и забыли. Вспомнили только через двести километров, когда бабушка, потягиваясь и разминая косточки встала со своего места уже у дома. Ахнув, Надежда Владимировна откинула шкуру и облегчённо увидела целое и невредимое блюдо, на котором умудрилась преодолеть весь путь домой.

- М-да, не принцесса на горошине ты, бабка! Ты - старуха на блюде, - шутил не страдавший избытком деликатности дед. А бабушка хохотала и отмахивалась.

Злата эту историю любила. Как, впрочем, и многие другие, постоянно случавшиеся и продолжавшие происходить и по сей день с её непоседливой бабулей. Эту неистребимую тягу к "попаданию в истории", как называла её сама бабуля, Злата унаследовала от неё. Как и абсолютно непобедимое жизнелюбие, безграничный оптимизм и любовь к своему дому.

Сказать, что Злата с бабушкой дружили - значит, не сказать ничего. У них были те редкие отношения, которые так любят показывать в латиноамериканских сериалах и которые порой встретишь в жизни, во всяком случае, у нас в стране. Бабушка была Злате подругой, советчицей и верной помощницей во всех начинаниях. Жизнерадостная, постоянно фонтанирующая идеями бабушка-авантюристка внучку-искательницу приключений обожала, внучка бабушку тоже. И понимали они друг друга без слов.

- Златик, ты о чём-то спросить хочешь? – бабушка, как всегда, уловила колебания внучки.

- Да, бабуль, - голосок грустный, карие глаза печальные, ох, что же ещё её девочку беспокоит? – А что, дом генеральский продали?

- А, да! Я тебе рассказать забыла совсем. Ещё осенью. Да неожиданно так. Ведь стоял сколько лет. Его внуки генеральские ещё в восемьдесят пятом продали. Они ж тогда их огромный участок разделили на части. Две доли мы купили. Ещё по участку тогда же приобрели Вечкановы да Кузнецовы. А вот ещё четыре части, которые они одним целым участком продавали, тоже купил, по слухам, какой-то местный бандит. Да так и не жил в нём ни дня. Мы думали, что он старый дом снесёт да дворец себе на тридцати сотках отгрохает, а у него то ли руки не дошли, то ли денег не хватило. Ну, он дом на продажу и выставил. Да давно уж, год-то назад точно. Только никто не покупал почему-то. То ли дорого, то ли мороки со старым домом много. Но всё же ещё осенью новый хозяин объявился. Мы заволновались, конечно. Всё же задние соседи, что ни говори. Но парень на редкость хороший, новый хозяин-то…

Пёстрый комок с глухим стуком появился вдруг на подоконнике со стороны улицы, это нагулявшаяся Мурка решительно требовала впустить её в дом. Злата от неожиданности вздрогнула и, потянувшись, открыла форточку. Кошка ловко запрыгнула в неё и, упираясь передними лапами в стекло, а задними в раму, длинно вытянулась и аккуратно спустилась внутрь. Злата взяла гулёну и посадила к себе на колени. Кошка немедленно заурчала, потом резко замолчала и стала судорожно кашлять.

- Что это с ней, бабуль? – внучка озабоченно посмотрела на маленькую пёструю кошечку.

- Не знаю, первый раз слышу, – бабушка обернулась.

- Не нравится мне это. Давай понаблюдаем за ней денёк, и, если лучше не станет, отвезу-ка я Мурёну к ветеринару, а то разболеется ещё.


В старом «Форде Скорпио» сидели двое. Гудела печка, за окном роились снежинки, улица, на которой стоял интересующий их дом, была бела и благостна, этакая рождественская открытка – тишь да гладь да Божья благодать.

Водитель раздражённо сплюнул, приоткрыв дверцу.

- И ты до сих пор считаешь, что овчинка стоит выделки?

- Конечно, стоит. Думаю, всё выгорит, надо только постараться.

- Тащились из благословенных мест в эту дыру. Я отсюда выбраться мечтал, думал, никогда не вернусь. Ан нет, принесла нелёгкая, - он раздосадованно стукнул по рулю - ладонь соскользнула, возмущённо хрюкнул сигнал.

- Не заводись, даже если не выгорит дельце…

- Что?!

- Не заводись. Я же говорю, даже если не выгорит, погостим на родине. Такой зимы давно не видели: снежно, бело, морозно – красота.

- Вот уж меньше всего я по зиме скучал… - он был сердит, и ничто его не радовало.

Всё оказалось не так просто, как они планировали. Дом много лет стоял без хозяев, не продавался. Надеялись приехать и просто поискать в почти заброшенном доме. Но выяснилось, что недавно старую развалину купил какой-то молодой выскочка, который умудрялся жить в не отремонтированном старье, да ещё и не один, а вместе со здоровенной свирепой псиной. И как теперь внутрь пробраться?

– Давай договоримся на берегу, так сказать. Если не найдём до конца января, всё бросаем без ссоры, без спору и возвращаемся домой. Будем считать, что провели зимние каникулы в экзотических условиях, чтоб их нелёгкая разодрала.

- Найдём, точно найдём. У нас все карты на руках!

- Да какие там карты! Фантазии одни… И что я тебе потакаю?

- Ты не мне, ты жадности своей потакаешь. Дело-то не на грош. Если выгорит, мы разбогатеем.

- Твоими бы устами да мёд пить… - он мрачно повернул ключ в замке зажигания, и машина медленно проехала мимо старого дома. Две головы дружно повернулись в сторону серого со следами старой краски здания. Водитель пробурчал:

- Да-а, искать не переискать, начать и кончить… - он посмотрел в окно, по улице шла довольно быстрым шагом странного вида девица в телогрейке и огромных валенках, рядом семенила лохматая, рыжая с чёрным, собака. Водитель поморщился:

- Вот чучело! Надо ж так вырядиться!

- И ничего не чучело, вполне симпатичная. Просто она или не в курсе, что красива, или наоборот знает, поэтому и не заморачивается.

- Да ну! Слишком сложно это, – водитель сразу же завёлся, – Чучело – оно чучело и есть!


Плотно позавтракав, Злата сунула ноги в любимые свои валенки, повязала платок, накинула маленькую, по размеру, телогреечку, где-то раздобытую дедом, и пошла гулять с Герой.

На улице сонно падали снежинки, Злата брела, загребая носками валенок пушистый покров. Гера радостно носилась вокруг, периодически оглядываясь на хозяйку, куда, мол, дальше? Ноги сами понесли на параллельную улицу, захотелось глянуть на соседский дом.

- Мазохистка бестолковая! - вслух ругмя ругала себя Злата, поворачивая тем не менее за угол. Видеть дом её мечты навсегда потерянным было мучительно, но и не взглянуть на него, не поздороваться она не могла.

Забор был тот, который она так хорошо помнила. Серые покосившиеся штакетины почти начисто утратили следы весёлой зелёной краски, покрывавшей их когда-то, и плясали во все стороны. Калитка и вовсе оказалась распахнута настежь. Злата не удержалась и заглянула. В глубине, прямо под окнами Старика, её обожаемого дома вчерашний парень и его ризеншнауцер наряжали невысокую ёлочку. Так вот кто купил её Дом! А она накануне в потёмках и не поняла, что они как раз около него и резвятся.

Ёлочку Злата не помнила. Не иначе новый хозяин посадил. Ризен радостно носился кругами вокруг деревца, изредка приостанавливаясь рядом с хозяином и тыкая ему бородатой, покрытой ледышками мордой то в руку, то в карман. Парень совал собаке в дышащую паром пасть, как Злата поняла, сухарики. Даже от калитки был слышен жизнерадостный хруст. Она грустно улыбнулась, глядя, как новый хозяин дома, легко нагибаясь, достаёт из ящика яркие-яркие мандарины – Злате показалось, что даже запах можно услышать – быстро обвязывает их верёвкой и вешает на тоненькие веточки. Ёлочка на глазах приобретала кокетливый новогодний вид. И Злата поймала себя на мысли, что ей приятно и весело смотреть на парня, его пса и их ёлочку.

«Гарри никогда бы не стал наряжать ёлку,» - неожиданно для себя подумала она. Подумала и удивилась: камень в груди, снова ставший большим после известия о продаже Старика, перестал давить, мучить... Тихонько свистнув шумно фыркающей где-то в придорожных кустах Гере, Злата повернулась и пошла домой. К Старику и его молодому хозяину она подойти не решилась.

Загрузка...