Ученица Волхва

Глава 18. Договор Тьмы и Света в Кремле

Арина заснула под мерный звон кремлевских колоколов, но сон её был неспокоен. Вместо покоев с резными ставнями она оказалась в поле, где небо сливалось с землей в багровом зареве. Воздух дрожал от зноя, хотя под ногами хрустел иней.

— Снова ты, волшбица, — голос Чернобога пророс из-под земли, как корень старого дуба.

Он стоял на кургане, обвитый дымом. Его рога, испещренные трещинами, теперь напоминали корону из обгоревших ветвей. Глаза, угли в пепле, следили за Ариной без злобы — словно мастер оценивал работу.

— Почему не оставишь меня? — Арина сжала оберег Макоши, но сила богини спала, будто усыпленная.

— Потому что ты слушаешь, — Чернобог спустился, и сорняки под его шагами превращались в пепел. — Другие… — он махнул рукой, и в воздухе возникли тени бояр, шепчущихся в углах, — слышат только себя.

Он провел ладонью над полем. Пламя вырвалось из-под земли, сжигая плевел, но не тронув мак, что алел, как капли крови.

— Видишь? Огонь не убивает. Он… выбирает.

— Как ты выбрал Ивана? — Арина попятилась, но спина уперлась в невидимую стену.

Чернобог рассмеялся, и треск костра слился с его голосом:

— Он выбрал себя сам. Как и ты. Я лишь подсказываю путь.

Тень его рогов удлинилась, обняв горизонт. Где-то вдали завыли волки — или люди.

— Русь — поле после зимы. Кажется, сорняки душат всходы. Ты думаешь, солнца хватит? — Он наклонился, и в его зрачках отразились армии с крестами на знаменах. — Латиняне придут не с плугом, а с мечом. Их бог жаждет крови, а не хлеба.

Арина вспомнила рассказ матушки Марфы о Сатане. Чернобог уловил мысль:

— Не сравнивай меня с ним. Я — буря, вырубающая слабые деревья. Сатана — чума, гниль изнутри.

Он сжал кулак, и пламя взметнулось к небу, выстроившись в лики Перуна, Дажбога… и Богородицы.

— Ваши светлые братья и сестры — пахари. Но кто защитит ниву, пока зреет урожай?

— Ты хочешь стать щитом? — усмехнулась Арина.

— Нет. Мечом.

Ветер разнес пепел, и Арина увидела Москву: Иван в доспехах, ведущий рать, но за ним, как тень, шел Чернобог, и каждый шаг князя оставлял на земле росчерк пламени.

— Он будет великим. Но лишь если переживет свою юность.

Сон начал таять. Чернобог, превращаясь в дым, прошипел последнее:

— Договор, волшбица. Встреча с государем. Приведи тех, кому доверяешь… если смеешь. И последнее. Пусть Государь распорядится доставить пред его лицо Исидора сына Василия урожденного в Торжке, а сейчас послушника в Белозерском монастыре. Пусть хулу на него близко к сердцу не держит. Только такой человек и гож для меня. На черное тьма не портит.

Арина очнулась с криком. В келье горела лампада, а у окна стоял Финист, точа кинжал.

— Опять он? — спросил гонец, не оборачиваясь.

— Он хочет говорить с Иваном. Через нас.

Финист резко обернулся. В его глазах мелькнуло синее пламя — дар Светлояра.

— Чернобог и договор — как волк и капкан. Ты веришь ему?

— Нет, — Арина встала, поправляя платок с знаком Макоши. — Но он прав насчет врагов. Если латиняне сожгут Русь…

Дверь распахнулась. На пороге стоял Иван, бледный, с пергаментом в руках:

— Курьер из Нижнего Новгорода. Проклятый казанский хан Сафа-Гирей смог вернутся в Казань. Он наш враг и слуга крымскому хану. Надо помочь друзьям Москвы.

— Государь. Мне явился во сне древний бог русичей Чернобог. Он желает говорить с тобой. Можно совместить с визитом монахинь, которых ты ждешь. Повели доставить Исидора Васильева сына рожденного в Торжке из Белозерского монастыря. — вымолвила Арина в ответ.

За окном завыл ветер. Где-то вдалеке, на границе сна и яви, смеялся старый бог.

Конец июля 1546 года. Белозерский монастырь.

Скрип гусиного пера нарушал тишину кельи. Исидор Васильевич Любомудров отложил перо, втирая в виски каплю лавандового масла. Запах напоминал о лаборатории в Москве — о медных ретортах, о дыме, что клубился, как мысли в его голове. Сейчас вместо реторт — чернильница из обожжённой глины, вместо книжных полок — каменные стены, пронизанные сыростью. Но даже здесь, в монастырском заточении, ум его не знал покоя.

Он перевел взгляд на стопку исписанных листов. «О превращении металлов… О влиянии звёзд на судьбы… О травах, что лечат и убивают…» Строки, написанные тайно, под свечой, украденной из часовни. Исидор усмехнулся: монахи считали его покаявшимся, но он лишь притворялся, чтобы сохранить последнюю свободу — свободу мысли.

«Василий… брат…» — шепнул он, глядя на крошечное окно, зарешеченное железом. Вспомнился тот день, когда дядя ворвался в его лабораторию с солдатами. Разбитые колбы, растоптанные рукописи. «Ересь! Колдовство!» А потом — суд, где архимандрит, тыча пальцем в схему движения планет, кричал: «Это дьявольские круги!»

Но разве дьявол — это знание? Исидор сжал кулак, ощущая под рубахой шрам от ожога — след неудачного опыта с ртутью. Нет. Дьявол — это страх. Страх тех, кто не может понять.

В углу кельи лежал сундук с тремя замками. Внутри — пергамент, найденный им в подвале монастыря. Обряд призывания Чернобога. Текст, написанный на смеси древнеславянского и латыни, словно сам бог тьмы смеялся над церковными запретами. Исидор перечитал его десятки раз:

«…кровь на чёрный камень… свеча из воска мёртвых пчёл… жертва, дарующая силу…»

Сначала он сжёг бы эти строки, но теперь… Тело Елены Глинской, синее от яда. Шёпот монахов о том, что ливонцы у границ. «Русь — как больной, что истекает кровью, а лекари спорят, каким отваром его спасать», — думал Исидор. Может, Чернобог — не враг, а скальпель, отсекающий гниль?

За дверью послышался топот. Исидор прикрыл рукопись монастырским уставом. Ключ скрипнул в замке, и в келью вошел настоятель, отец Гермоген, с двумя воинами в кольчугах.

— Гонец из Москвы, — бросил Гермоген, брезгливо оглядывая стол с травами. — Князь требует твоих книг.

Исидор встал, пряча дрожь в пальцах. Иван Васильевич… Юный государь, чьи глаза на смотринах видели не только невест, но и тени заговоров.

— Все здесь, — он указал на сундук. «De Alchimia», «О звёздах и судьбах», рецепты с чистотелом и полынью…

Воин открыл крышку, швырнув внутрь связку ключей. Исидор заметил на его перевязи герб Захарьиных — волк с мечом в зубах. Значит, Михаил Юрьевич уже шепчет князю о «пользе древних знаний»…

Когда сундук вынесли, Исидор подошёл к окну. Во дворе грузили в переметные сумы на заводных лошадях, обёртывая книги в холстину. Рядом — всадники с подменными лошадьми, их плащи пыльны от дальних дорог. Один из них, молодой, с лицом, загорелым под шлемом, поднял голову. Их взгляды встретились.

«Финист…» — мелькнуло в памяти. Слухи о гонце, что оборачивается соколом, ходили даже здесь.

— Собирайся, — сказал воин, хватая Исидора за плечо. — Князь желает беседы.

Перед выходом Исидор сунул руку под соломенную подстилку. Там лежал чёрный камень с выцарапанными рунами — фрагмент алтаря из найденного обряда. «Возможно, пригодится…»

На пороге он обернулся, глядя на келью. Стены, испещрённые формулами, пучки сушёной мяты, тень от свечи, что годами лизала камень… Все это оставалось здесь, как старая кожа, сброшенная змеёй.

— Едем, — толкнул его воин.

Исидор сел на коня, сжимая в кармане камень. Где-то впереди, за лесами, ждала Москва — с её интригами, надеждами и тьмой, что манила, как бездонный тигель.

«Чернобог… или Свет?» — подумал он, всматриваясь в дорогу. Ответа не было. Только ветер нёс запах полыни — горький, как правда.

Москва, август 1546 года.

Солнце клонилось к закату, когда к Спасским ворота подъехал отряд, от вида которого замерли даже привыкшие ко всему московские сторожа. Впереди — три монахини в белых плащах с вышитыми золотом змеями-берегинями. За ними — десять витязей в доспехах, отлитых словно из лунного света. Их щиты украшали молнии Перуна, а секиры дышали древней магией, от которой дрожали лошади у торговых рядов.

— Батюшки… Да это ж сами богатыри из сказок! — прошептал калачник, крестясь.

Монахиня в центре, игуменья Марфа, подняла руку, и отряд остановился у Лобного места. Толпа расступилась, как вода перед ладьей.

— Великому князю Московскому — весть от Светлояра, — голос её звенел, как колокол, заглушая гомон площади.

В Кремле Иван Васильевич стоял у карты Казанского ханства, где красным воском был помечен лагерь Сафа-Гирея. Известие о возвращении хана-изгоя жгло сердце:

— Он смеет угрожать Руси, как тать под окном?

— Государь, гости из Светлояра, — доложил стражник, и дверь распахнулась.

Игуменья Марфа вошла, не склоняя головы. За ней — две сестры, и витязи, чьи тени на стенах казались больше их самих.

— Благословенны грядущие во имя света, — произнесла Марфа, но в её глазах горела не молитвенная кротость, а сталь.

Совет Света и Тени

Игуменья развернула свиток с чертежами вологодского подземелья. На пергаменте кровавой охрой были выведены перевернутые кресты, а рядом — заметки на латыни: «Ave Satanas».

— Церковь Сатаны, государь. Не Чернобога, чья тьма — часть мира, а того, кто сеет распад, — её пальцы коснулись символа козлиной головы. — Их вера — ложь. Их войны — бойня. Их священники… — она вскинула ладонь, и в воздухе вспыхнуло видение: ливонский рыцарь в доспехах с крестами, рубящий детей у алтаря.

Иван сжал рукоять меча. Захарьин, стоявший за троном, прошипел:

— Чернокнижие!

— Правда, — оборвала его вторая монахиня, Агафья. — В Европе жгут ведьм, но сами стали слугами тьмы. Они вырвали магию с корнем — и теперь их души пусты.

Третья сестра, молодая, с лицом, закрытым вуалью, выступила вперед:

— Светлояр предлагает путь. Школы для одарённых. Воины-хранители, — она кивнула на витязей. — Они неподкупны. Они узрят отраву в твоей трапезе государь, их мечи различают правду и ложь.

Иван встал, подойдя к витязю. Тот снял шлем, открыв лицо, иссечённое шрамами-рунами:

— Мы — дружина Светлояра, укрытого покровами от нечестивого Батыя. Нас двенадцать, как месяцев в году. Где один падёт — восстанет другой.

— Что вы хотите взамен? — спросил князь.

— Подворье в Кремле. Чтобы свет Светлояра освещал ваш трон, — ответила Марфа. — И… отпустите Арину Сухонскую. Чернобог начал её обучение, но закончить его должна Макошь.

Тишину разрезал крик ворона за окном. Иван повернулся к Арине, стоявшей в тени:

— Ты согласна?

— Если это убережёт Русь от участи Европы… — она коснулась оберега на груди.

— Пусть будет так, — князь ударил жезлом по полу. — Но к смотринам невест она вернётся. С достойной родословной.

Марфа кивнула, и вуаль третьей монахини упала. Под ней оказалось лицо Арины — точь-в-точь, но без шрама на щеке.

— Личина Макоши обережёт её, — улыбнулась игуменья. — А ваша невеста будет там, где надо.

Когда гости ушли, Иван взглянул на карту. Сафа-Гирей отметиной алел, как рана.

— Готовьте войска, — сказал он Захарьину. — Казань ждёт.

А в подворье Светлояра, что уже строилось у Никольской башни, витязь в доспехах поднял чашу с мёдом:

— За Русь. И за тех, кто сражается в тени.

В ответ зазвенели мечи. Где-то за Москвой-рекой, в чаще, смеялся Чернобог, точа когти о судьбу.

….

Четыре дня спустя в Грановитой палате собрались те, кого Арина рискнула позвать: Иван, Финист, витязи Светлояра и матушка Марфа с сестрами. На крепком дубовом столе Исидор Любомудров приготовил все для обряда обращения к Чернобогу.

Когда тени удлинились, Чернобог явился не во сне, а в плоти: рогатые, обугленный, но в его ауре не было лжи — лишь холодная ясность стали.

— Государь, — голос бога потряс стены, — давай договоримся. Я уберу твоих врагов. А ты… позволь мне жечь их.

Иван поднялся, и в его глазах горел тот же огонь, что и в поле видения:

— На каких условиях?

— Никаких, — Чернобог рассмеялся. — Война — сама по себе плата.

Макошь шагнула вперед, и её плащ затмил свечи:

— А если ты обратишь пламя против Руси?

— Тогда они, — бог указал на сестер из Светлояра, — сожгут меня.

Тишина повисла, как лезвие на волоске. Иван взглянул на Арину. Она кивнула.

— Начинай, — произнес князь. — Но знай: предашь — найду способ стереть даже тень.

Чернобог склонил голову, впервые за тысячу лет выказав уважение.

— Договор заключен. Готовь крепкое войско к зиме года 1647. Рубите деревянную крепость. Ее надо будет сплавить вниз по Волге и поставить на острове у впадения Свияги в Волгу. Оттуда будет взята Казань. Пошли надежного посла в Ногайскую орду. Я помогу…

Когда он исчез, оставив запах пожарищ, матушка Марфа перекрестилась:

— Господи, помилуй нас.

Арина же смотрела на звезды, где уже кружили вороны. Война началась. И среди её искр только Макошь видела, как в договоре Чернобога спряталась иная цель — сплести судьбу Арины и Ивана в единый факел, которому суждено либо осветить Русь, либо спалить её дотла.