Ученица Волхва

Глава 6. Прибытие купца и неожиданный ухажер Арины. (есть сцена 16+)

Струги Владимира Севастьяновича скользили по Кокшеньге бесшумно, будто призрачные ладьи. Ночное небо, подёрнутое дымкой, отражалось в воде, как потускневшее серебро. На носу первого судна, завернувшись в плащ из волчьего меха, стоял сам купец. В руке он сжимал талисман — клык неведомого зверя, оправленный в бронзу с выгравированными рунами. На одном боку — крест, на другом — лик Велеса. Двоеверие, как змея, жило в его душе, но здесь, у границ Чернобора, важно было лишь одно: магия древних богов всё ещё слушалась его.

— Близко, — прошептал кормчий, указывая на участок реки, где туман сгущался в плотную пелену. — Полог.

Владимир кивнул. Зачарованный полог, сплетённый волхвами, скрывал Чернобор от чужих глаз. Христианские миссионеры годами искали деревню, но их лодки кружили на месте, а разумы затуманивались. Однако купец знал путь. Он поднял талисман, и клык засветился тусклым синим пламенем. Руны на бронзе ожили, закрутившись, как воронки.

— Велес, открой врата. Перун, рассеки тьму, — произнёс он, и туман разорвался, словно ткань под ножом. За ним открылась гавань — частоколы домов, огни в окнах, силуэты амбаров. Воздух запахло дымом и смолой.

Струги причалили к скрипучим мосткам. Черноборцы уже ждали, молчаливые, с факелами в руках. Среди них выделялся Еремей, его посох с рунами отсвечивал в такт талисману Владимира.

— Опять ты, двоевер, — проворчал старик. — Твой бог-распятый не предупредил, что торговля с язычниками — грех?

Владимир усмехнулся, спрыгивая на берег. Под плащом мелькнул нательный крест, но на груди висел и молот Тора — «на удачу».

— Мои боги гибки, как ива, — ответил он. — А грехи я искупаю серебром. Покажите товар.

Мешки выгружали под присмотром молчаливых лесных духов, чьи глаза светились в кустах. Из Белоозера Владимир привёз ткани, окрашенные в цвета заката, ножи с руническими клинками, соль — белое золото Севера. Из заморья — янтарь с застывшими в нём тварями, шёлк, который мерцал, как кожа змеи, и сушёные травы, пахнущие чужими морями.

Но главное сокровище Чернобора ждало его в амбарах: соболиные шкуры, мягкие, как ночь, самоцветы из глубин земли — тёмные аметисты, в которых плескалась древняя кровь, и коренья мандрагоры, выкопанные под полной луной.

— Цена? — спросил Еремей, когда купец осматривал шкуры.

Владимир достал из складок плаща мешочек. В нём лежали бронзовые пули — отлитые из осколков старого треснувшего церковного колокола.

— Для ваших духов, — ухмыльнулся он. — Говорят, нечисть боится этого металла. Или… — он кивнул на Арину, которая стояла в тени, — может, вашей ученице пригодится?

Еремей сжал посох, но взял мешочек. Сделка была заключена.

Михаил Меньшой из Вадаболья широкими шагами шел по главной улице Чернобора. Он прибыл на струге купца вроде как для охраны его товаров. Мало ли какие ушкуйники позарятся, но на самом деле он давно слышал о богатом селе в которое тяжело попасть. Он Вадабольский и земли эти должно было взять по свою руку, а в слухи о бесах и язычниках он не верил. На дворе просвещенный 16 век. Русь давно верна завету божьему.

Его плащ из червлёного сукна, подбитый соболем, развевался за спиной, как крылья хищной птицы. Под плащом — кольчуга, звенья которой отливали синевой под редкими лучами солнца, пробивавшимися сквозь хмурое небо. Лицо его, обрамлённое чёрной бородой с проседью, было словно высечено из гранита: высокие скулы, острый нос, густые брови над холодными глазами цвета речного льда. На поясе — кривая сабля с рукоятью, обёрнутой кожей гадюки, а на груди поблёскивал серебряный крест, пригвождённый к кольчуге, словно вызов древним богам.

Сзади, брели двое подручных. Гридя — плечистый детина с лицом, напоминавшим прокопчённый окорок, — носил рваный кафтан и медный топор за поясом. Его пальцы, толстые, как корни, судорожно сжимали рукоять нагайки. Лютый — худой, с лицом крысы и жёлтыми зубами — был облачён в кожаную куртку, утыканную стальными бляшками. В руках он вертел нож с зазубренным лезвием, будто точил его взглядом на спину Михаила.

— Где эта ведьмица? — рявкнул Михаил, останавливая коня у поваленного ствола лиственницы, который местные использовали вместо скамьи. Его голос звучал, как скрип железа по камню. — Слышал, твой старый хрыч научил тебя шептать. Хочу послушать… поближе.

Арина стояла у края огорода, сжиная в руке серп. Её взгляд скользнул по подручным, но остановился на Михаиле. На его правом плече, притаившись в складках плаща, сидел анчутка. Маленький, с кожей цвета болотной тины, он скалил игольчатые зубы, а его крылья, тонкие, как паутина, дрожали от смеха.

— Уходи, боярин, — сказала Арина, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Твои угрозы здесь — пустой звон.

Михаил соскочил с коня, шагнув к ней так близко, что запах конского пота и железной крови ударил в ноздри. Его рука, в кожаной перчатке с серебряными шипами, схватила её за подбородок.

— А я люблю звон, — прошипел он. — Осогда он исходит от цепей… или стонов.

Гридя заржал, а Лютый щёлкнул ножом, подходя сбоку. Анчутка на плече Михаила замер, его глаза сверкнули жёлтым огнём, словно подстрекая хозяина.

Михаил осклабился: «хороша девка, пойдем со мной. Мой уд по твоей пещерке взъярился, — властно схватил девушку за руки и добавил, — пойдем, я тебе плат шелковый подарю. Не ломайся. Я князя Белозерского кровь. Почту за честь.

Лицо Арины вспыхнуло краской. Она видела в Черноборе всякое. Девицы тут вовсе не блюли честь до свадьбы, а на девичьих посиделка, куда ее охотно звали, и вовсе обсуждали у какого парня достоинство по мощнее, но росла то она в батюшкиной усадьбе под Тотьмой и воспитывали ее как приличную купеческую дочь, нет она не была слишком уж верующей и в церковь ходила редко, но нельзя же вот так без любви. Она почувствовала, как по спине бегут мурашки. Она вспомнила уроки Еремея: «Страх — нить. Разорви её». Свободной рукой она коснулась веретена с намотанной на него незримой для крещенных серебряной нитью Макоши.

— Последний раз говорю: отпусти, — её голос зазвучал глубже, отливая эхом. Воздух вокруг замер, и даже анчутка нахмурился.

Михаил рассмеялся, но смех оборвался, когда земля под его ногами дрогнула. Из-под опавших листьев выползли корни, обвивая его сапоги. Гридя и Лютый отпрянули, но Арина уже шептала слова, которым научил её Еремей:

— Кровь земли, свяжи врага. Леса тень, скрой следы…

Михаил вырвался, рассекая корни саблей, но лицо его исказила ярость. Анчутка взвизгнул, впиваясь когтями в плечо.

— Ведьмина порода! — проревел боярин, отступая назад. — Но я вернусь. И тогда твои крики услышит даже твой гнилой божок!

Он резко развернулся, а подручные последовали за ним, бросая испуганные взгляды на Арину. Анчутка же, сидя на плече Михаила, обернулся и показал ей язык, длинный и синий, как пламя адского костра.

Арина опустилась на колени, дрожа. Веретено выпало из руки, а на ладони которой она сжимала его, остался кровавый след. Она знала — это была лишь первая ласточка. Михаил не отступит. И анчутка, этот посланник тьмы, уже вплел свою нить в его судьбу. И все же, почему так тянуло что-то в низе живота. Ее душа, ее воля всем противилась сальному взгляду наглого мужлана, но почему же ей казалось, что ее телу не терпелось ощутить тяжесть его тела. Подобрав веретено, Арина стремительно убежала за избу деда Еремея. Ей хотелось плакать…

Купец собирался отправится дальше на следующий день, и чтобы быть подальше от наглого боярина Арина пошла в лес за корнями мандрагоры. Сегодня было самое время их собирать. Учитель еще вчера вечером говорил ей об этом.

Туман стелился меж деревьев, цепляясь за ветви, как седые пряди. Арина шла по тропинке к реке, сжиная в руке пучок зверобоя. Его жёлтые цветы мерцали в полумраке, будто хранили последние лучи солнца. Еремей отправил её за корнями мандрагоры — теми, что растут только у старого валуна, где когда-то пролили кровь в жертву Велесу. Но едва она свернула к камню, услышала за спиной хруст веток.

— Ну что, лесная ведьмочка? — раздался хриплый голос. Из тумана вышли трое. Впереди — тот самый грубый самец — Михаил Меньшой, сын вадабольского боярина. За ним — его подручные. Ну что же шептать ты умеешь, но я же видел, как щечки алели, слышал, как дышишь ты. Ты же хочешь меня. Не можешь не хотеть. Волошба твоя меня не возьмет. В рукоять моей саблю вкован гвоздь из креста спасителя. Он любые чары рубить насквозь.

Михаил медленно с поганой улыбочкой приближался к ней, раскинув широко руки, то ли силясь обнять ее, то ли не дать бежать. Арина пятилась от него до тех пор, пока за ее спиной не оказался широкий ствол старой лиственницы. Мужчина прижал ее телом с стволу и буркнул: «Гридя, подержи-ка ее руки за стволом, а ты Лютый рок ей прикрой, чтобы не шептала», — скинул с себя плащ и начал стягивал кольчугу.

Бессильные слезы стали литься из глаз Арины, а волю парализовал ужас и … нетерпеливое ожидание. Тем временем, боярич, оставшись в штанах и поддоспешной фуфайке стал нетерпеливо шарить руками по ее телу, приговаривая: «Ай хороша ты девица. Сиськи как два холма, брови как соболя, лицом погожа, стан тонкий». Когда его руки стали судорожно мять грудь девушки, Арина с ужасом почувствовала твердый мужской уд уже торчавший как сук из тела воина.

— Лютый, руку убери, — скомандовал насильник, — Хочу расцеловать ее, как следует. Когда Казань брали, меня одна татарочка знатно порадовала, да поучила.

Его губы прильнули к губам девушки, а язык вторгся как властный хозяин в ее рот. Рука Михаила грубо задрала сарафан и оторвавшись он воскликнул: «Ха, потекла. С собой заберу в Вадаболье. Моей девкой будешь».

Арина перевела дух, сердце бешено стучало. Она вспомнила слова Еремея: "Страх — это топливо. Преврати его в гнев".

— Уходите, — прошипела она, с такой яростью, что если бы взгляд мог жечь, боярич осыпался бы пеплом на месте. — Здесь не место вашей погани.

Михаил рассмеялся. Его смех был резким, как скрип ржавых ворот.

— Ого, кусается! — он левой рукой облапил ее монхнатку. — Думаешь, твои духи помогут? Мы с тобой поиграем, а потом сожжём твою избёнку вместе со старым упырём.

Его рука стала проникать туда. Внутрь. В этот момент мир для Арины распался на нити.

Она увидела их — тонкие, переплетённые волокна, тянущиеся от каждого человека к бесконечности. Нить Михаила была чёрной, иссечённой узлами злобы и багровыми сполохами похоти. Арина, не думая, мысленно вцепилась в неё. Горячие слова проклятий, которым учил Еремей, вырвались из её губ, как стая ворон:

— Пусть твои кости станут хрупкими, как первый лёд на болоте! Пусть твоя кровь застынет от страха, который ты сеешь!

Нить дрогнула. Михаил вскрикнул, отпустив её. Его пальцы скрючились, кожа покрылась синевой, будто мороз проник под кожу.

— Ведьма! — заорал он, но голос дрожал. — Добить её!

Подручные бросились вперёд, но Арина уже рвала нити. Один из мужчин схватился за горло — его собственная ненависть, словно змея, обвила шею, перекрывая дыхание. Второй упал на колени, крича, что его рвёт на части невидимая паутина.

Михаил, пятясь, споткнулся о корень. Его лицо, теперь сине-багровое, исказил ужас.

— Это не конец! — выдохнул он, выползая в туман. — Ты… ты заплатишь…

Арина хотела броситься за ним, но замерла. На плече Михаила, цепляясь когтями за кафтан, сидел анчутка. Маленький, сморщенный, с крыльями летучей мыши, он обернулся и скорчил ей гримасу, полную ненависти и торжества. Потом исчез вместе с Михаилом в серой пелене, а слуги прихватили брошенные своим господином и последовали за ним.

Лес снова погрузился в тишину. Арина упала на колени, дрожа всем телом. Её руки пахли дымом — нити судьбы оставили на ладонях обожжённые полосы. Она поняла, что анчутка не просто подстрекал Михаила. Он искал её. Искал слабое место в обороне Чернобора.

— Учитель… — прошептала она, сползая спиной вниз по дереву. — Он снова здесь.

Туман сгущался, пробираясь под одежду холодными пальцами. Странно, но его холодные струи были похожи на тонкие изящные руки и их касания успокаивали ее слезы, охлаждали тело и придавали твердости. Арина встала, привела в нитями в порядок платье и повернула к деревне, зная, что теперь её путь будет иным. Она больше не жертва. Она — волхвица. И анчутка скоро это узнает.