Ученица Волхва

Глава 20. Иллюзии и Истина

20 января 1547 года. Москва, заснеженный Кремль.

Морозный воздух звенел от колокольного звона, а солнце, низко висевшее над горизонтом, окрашивало снега в розовато-золотые оттенки. Ворота Спасской башни распахнулись, пропуская процессию, от которой замерли даже видавшие виды стрельцы. Арина ехала верхом на белом коне, чья грива была заплетена серебряными нитями, а копыта касались снега так легко, будто он боялся хрустнуть под их тяжестью. За ней следовала свита из двадцати всадников в доспехах, отливающих солнечным светом, хотя небо было затянуто облаками. Их плащи, расшитые символами Дажбога — спиралями и солнечными дисками, — колыхались в такт шагам, но тени под конями отсутствовали. Лишь самые наблюдательные заметили бы: там, где всадники проезжали, снег не таял, а их лица оставались неподвижными, словно маски.

Арина изменилась. Её рыжеватые волосы, некогда собранные в простую косу, теперь ниспадали волнами до талии, перехваченные обручем из червлёного золота с вкраплениями янтаря. Лицо, прежде мягкое и открытое, теперь обрамляли острые скулы, а в глазах светилась глубина, словно в них отражались звёзды Светлояра. Её одежда была шедевром: парчовый кафтан с вышитыми жар-птицами, крылья которых мерцали благодаря нитям из расплавленного горного хрусталя. Поверх — плащ из горностая, но вместо традиционных застёжек его держала брошь в виде солнца с лучами-сапфирами. Каждый шаг её коня сопровождал звон крошечных колокольчиков, сплетённых в гриве, — голос Дажбога, благословляющего возвращение.

Иван ждал её в личных покоях, где стены были обиты византийским бархатом, а воздух пропитан запахом ладана и воска. Он нервно перебирал четки, подаренные митрополитом, но при звуке шагов бросил их на стол. Дверь открылась, и Арина вошла, оставив иллюзорную свиту растворяться в воздухе, как дым от погасшей свечи.

— Аринушка… — царь шагнул вперёд, забыв о церемониях. Его руки обвили её талию, губы жадно прижались к её губам, словно пытаясь вернуть месяцы разлуки за один миг.

— Ванюша… — она ответила на поцелуй, но когда его пальцы начали расстёгивать застёжки кафтана, мягко отвела его руку. — Не сейчас. Бояре ждут доказательств.

Иван отпрянул, дыхание неровное, глаза горели.

— Какие доказательства?! Ты моя!

Арина провела пальцем по его щеке, где уже пробивалась щетина.

— Простынь с кровью девства. Иначе скажут, что я ведьма, укравшая твой разум. А трон шаток, как лёд на Москве-реке в марте.

Царь сжал кулаки, но кивнул. Его взгляд упал на окно, где за стёклами метель начинала завывать.

— Ты говоришь, как они… как будто всё продумала.

— Я научилась, — она улыбнулась, и в улыбке было что-то новое: холодная уверенность волчицы. — В Светлояре меня учили не только танцам и молитвам. Там… показывают, как свет может быть оружием.

Она сняла обруч с головы, и янтари в нём вспыхнули, проецируя на стену образы: толпу народа на площади, бояр в золотых кафтанах, митрополита с иконой.

— Они увидят то, что должны. А мы… — её губы снова коснулись его уха, — …у нас будет время.

Когда Арина вышла из покоев, иллюзорная свита вновь материализовалась, сопровождая её к опочивальне. Иван остался у окна, сжимая в руке ту самую брошь-солнце. В её отблеске ему почудилось лицо Чернобога, усмехающееся из теней.

— Играешь с огнём, Аринушка, — прошептал он.

Но за дверью уже звучали шаги слуг, несущих простынь с вышитыми двуглавыми орлами — символом, который завтра станет доказательством для мира и тайным смехом для богов.

Ночью, когда Кремль погрузился в сон, Арина вышла в сад. Её плащ растворялся в темноте, а за спиной материализовался Финист, уже не сокол, но ещё не человек.

— Долго будешь врать ему? — спросил он.

— До тех пор, пока ложь станет правдой, — ответила она, срывая замёрзший цветок с куста шиповника. — Или пока правда не перестанет иметь значение.

Ночь на 20 января 1547 года. Покои Арины в Кремле.

Сон начался с запаха гари. Арина стояла на стене Казанского кремля, но вместо могучих стен и башен вокруг зияли обугленные руины. Небо было красным, как рана, а в воздухе висел вой — не человеческий, не звериный. Словно сама земля кричала.

Внизу, в дымящихся развалинах, метались тени. Русские воины в рваных кольчугах добивали раненых, их лица искажены не яростью, а страхом. Кто-то в железной маске — Иван? — волок за волосы тело в роскошных шелках. Меч сверкнул — и голова казанского хана упала в грязь. Кровь брызнула на сапоги царя, но он не моргнул.

— Несите её в Москву! — заревел Иван, и голос его был глух, будто из-под земли.

Голова зашевелилась. Глаза хана открылись, губы прошипели:

— Ты следующий.

Сцена сменилась. Теперь Арина бежала по коридорам Кремля, где стены плакали чёрной смолой. Иван, постаревший на двадцать лет, с седой бородой и впалыми щеками, метался из покоев в покои. Его корона, та самая — с символами Христа и языческих, — светилась кровавым туманом.

— Где они?! — он бил кулаком в двери, выбивая замки. — Все предатели! Все!

В каждой комнате лежали тела. Боярин Морозов — друг Василия III — сидел в кресле, его кожа прилипла к костям, как пергамент. Княгиня Оболенская, бывшая фрейлина Елены Глинской, висела на сводах, обмотанная собственными кишками. На стене кровью было начертано: «Царь-паук плетёт паутину».

Арина очнулась в тронном зале. Иван пировал за столом, уставленным гнилыми яствами. Рядом — гости: тени с пустыми глазницами, в одеждах, истлевших за века. Корона на царе пульсировала, выпуская щупальца, которые впивались в гостей.

— Ешь, Аринушка! — Иван протянул ей кубок. Внутри копошились черви. — Это мёд Светлояра!

Она отшатнулась, и зал рассыпался.

И вновь кошмар показал Арине новую сцену. Теперь она стояла в подземелье, где в цепях билось существо с лицом Ивана и телом, покрытым чешуёй. Корона вросла в его череп, превратившись в третий глаз.

— Он не виноват, — прошептал за спиной голос Финиста. Его тело было прозрачным, как дым. — Корона съедает его душу, чтобы накормить Навь. Скоро он станет… этим.

Чудовище рвануло цепи и завыло. Звук разорвал сон.

Арина вскочила на кровати, обливаясь холодным потом. За окном ещё царила ночь, но в воздухе висел знакомый запах — горелой плоти. Она подбежала к зеркалу: на шее краснели следы от щупалец, которых не было вечером.

Из глубины коридора донёсся крик. Выбежав, она увидела тело боярина Вельяминова — ближайшего советника. Его кожа была сухой, как осенний лист, а на груди зияла руна, выжженная короной.

— Началось, — прошептала Арина, сжимая оберег Макоши.

Где-то в Кремле зазвучал колокол, но его звон напоминал смех.

Москва, январь 1547 года. Боярские палаты Кремля.

Воздух в гриднице был густ от запаха воска и страха. Бояре, съехавшиеся со всех уделов, толпились у длинного стола, покрытого алым сукном. На нем лежало тело Вельяминова — иссушенное, словно его вековую старость сжали в неделю. Пальцы покойного сжимали обрывок пергамента с кровавой печатью: символом, напоминающим глаз с тройным зрачком.

— Колдовство! — прохрипел отец Игнатий, архимандрит из Новгорода, тыча костлявым пальцем в Арину. — Она принесла в Кремль бесовщину! Её Светлояр — логово еретиков!

Арина стояла у высокого окна, её серебряный наряд мерцал в свете люстр, но лицо было бледнее снега за стёклами. Иван сидел на троне в конце зала, его корона — та самая, с зубом Чернобога — отбрасывала багровые блики на стены.

— Ваши доказательства, святой отец? — царь говорил тихо, но каждый слог резал воздух как нож.

— Доказательства? — священник закатил глаза, показывая желтые зубы. — Она ходит с амулетом языческой богини! Её «свита» — призраки, пляшущие под дудку Сатаны! А этот… — он швырнул на стол иссохший цветок белены, найденный у тела Вельяминова, — трава, коей ведьмы отравляют праведников!

— Молчи! — Иван вскочил, скинув с плеч горностаевую мантию. — Ты смеешь называть мою жену ведьмой? Ты, который три года назад золотил купола на деньги казанских шпионов?!

Толпа ахнула. Отец Игнатий побледнел, но за него вступился молодой дьякон:

— Царь-батюшка, не гневи Бога! Вспомни, как отец твой, Василий…

Удар кулака по столу заглушил речь.

— Отец мой не терпел клеветников! Стража!

Двери распахнулись, ворвался отряд опричников в чёрных кафтанах.

— Этих… — Иван указал на священников, — в кельи на хлеб и воду. Остальных, кто шепчет про колдовство, — в ямы!

Пока опричники волокли кричащих бояр, Арина смотрела, как пергамент в руке Вельяминова медленно обугливается. Знак глаза превратился в пепел, но на миг ей почудилось, что зрачки повернулись к ней.

— Ваня… — она коснулась руки царя, когда зал опустел. — Это не они. Это… Оно.

Он обернулся, и в его взгляде не было прежней страсти — лишь ледяная ясность.

— Знаю. Но страх — лучший союзник. Пусть боятся меня больше, чем призраков.

Ночью Арина прокралась в покой, где лежало тело Вельяминова. При свете краденой свечи она развернула пепел пергамента — руна проступила вновь, теперь на её ладони:

За спиной хрустнула дверь. Обернувшись, Арина увидела Финиста — его лицо было скрыто тенью капюшона.

— Ты сама впустила Чернобога в сердце руси. Ты только ты во всем виновата.

На следующее утро в темницах нашли мёртвыми трёх священников. Их тела были иссушены точно так же, как у Вельяминова. На стене кельи кровью было начертано:

Иван приказал сжечь трупы, но Арина знала — это лишь начало. Корона на его голове светилась чуть ярче, а в зеркалах Кремля всё чаще мелькали тени с рогами.

Ночь на 25 января 1547 года. Тайная часовня в Кремле.

Свечи горели синим пламенем, отражаясь в слезах на щеках Арины. Она стояла между двух алтарей: слева — икона Богородицы с младенцем, справа — каменный идол Макоши с прялкой из лунного света. Воздух дрожал от напряжения, словно сама реальность ждала решения.

Макошь появилась первой. Её волосы, сплетённые в бесконечную косу, касались пола, а глаза светились мудростью тысячелетий. За ней, словно тень от свечи, возникла Богородица — в голубом плаще, усыпанном звёздами, с лицом, полным скорби.

— Ты видишь теперь, дитя, — голос Макоши звучал как шелест ткацкого станка. — Сила требует времени. Сотни лет наши жрицы прядут нити, чтобы однажды Русь увидела солнце без тени.

Арина упала на колени, сжимая оберег:

— Но что делать сейчас? Он гибнет…

— Свергни его, — из тьмы вышел Финист, его плащ пахнул дымом и полынью. — Юрий, брат Ивана, глуп и слаб. Идеальный марионетка.

Богиня судьбы подняла руку, и в воздухе возник образ Светлояра — город дрожал, как мираж, под натиском чёрной короны.

— Принеси артефакт в святилище. Но знай: его сила разорвёт полог, открыв нас всем. Ливонцы, турки… даже твой Иван примет Светлояр за угрозу.

Арина содрогнулась. Вспомнила слова Чернобога: «Ты откроешь врата, пытаясь их закрыть».

Богородица коснулась плеча Арины. Её прикосновение было тёплым, как летний ветер, но глаза оставались печальными.

— Есть иной путь. Я верну тебя в прошлое — к моменту выбора. Ты избежишь встречи с Чернобогом, не узнаешь Еремея… Иван станет тем, кем должен: грозным, но цельным.

— А память? — выдохнула Арина. — Умения?

— Сохраню, — кивнула Богородица. — Но это будет бремя. Ты будешь помнить всё… и не сможешь ничего изменить.

Голос Финиста

— Беги от страданий! — засмеялся гонец, оборачиваясь вороном. — Давай убьём Ивана вместе. Я научу тебя править страхом…

Арина закрыла глаза, видя лица:

Иван, пожираемый короной, с глазами-безднами.

Светлояр, горящий под знамёнами ливонских рыцарей.

Себя, стоящую над колыбелью сына, чьи глаза светились красным.

Решение

Арина замерла, чувствуя, как время вокруг неё замедлилось. Воздух наполнился звоном колоколов, которых не существовало, а тени на стенах затанцевали в ритме её сердца.

— Верните меня… туда, где я выбрала тропу к топи кикиморы, — выдохнула она, глядя в глаза Богородице. — Но дайте мне последнюю ночь здесь. Одну ночь… чтобы попрощаться.

Макошь кивнула, её прялка замерла, выпустив серебряную нить.

— Иди. Но рассвет разорвёт все связи.

Последняя ночь

Иван спал беспокойно, его лицо искажали тени кошмаров. Арина вошла беззвучно, как дух, но он проснулся сразу — будто её присутствие было теплом в ледяном мире.

— Ты… уходишь? — прошептал он, узнав всё без слов.

Она не ответила, сбросив плащ. Её тело, окутанное лунным светом, казалось полупрозрачным, как будто уже начало растворяться в ином времени. Иван вскочил, обвил её руками, впиваясь губами в шею, в плечи, в губы — словно пытался вдохнуть её в себя, сохранить каждой клеткой.

— Возьми меня, — прошептала Арина, откинув голову. — Как в первый раз. Как будто завтра не будет.

Он сорвал с неё одежду, не разрывая поцелуя. Их тела сплелись на шёлках царского ложа, но в этой страсти не было радости — только горечь соли на губах, смешанная с её слезами. Каждое прикосновение было словно надрез: память о том, что теряют. Иван вошёл в неё резко, как будто хотел оставить часть себя в её плоти, а она впилась ногтями в его спину, рисуя кровавые руны прощания.

— Я не отпущу, — он задыхался, двигаясь всё быстрее. — Даже если ты станешь тенью…

Она закричала, когда волна наслаждения смешалась с невыносимой болью расставания. В этот миг за окном вспыхнул свет — не солнца и не луны, а чистый, ослепительный, как само милосердие. Она исчезла прямо в объятья безутешного царя. И лишь его личный нательный крест исчез вместе с ней как последняя память это странной и страстной деве.

Над ними, в разрыве между мирами, возник силуэт в простом хитоне. Лица не было видно, но глаза — глубокие, как вечность — встретились с взглядом Арины.

— Жертва твоя принята, — прозвучал голос, от которого дрогнули стены. — Возьми это… для них.

На ладонь Арины упали две нити: одна золотая, другая серебряная. Они вплелись в её кожу, став частью судьбы.

— Они будут светом в конце твоего пути, — сказал голос, исчезая.

Иван, не видящий видения, прижал её к себе, будто чувствуя холод иного мира.

— Обещай, что вернёшься…

Но она уже знала — не сможет.

Рассвет

Когда первые лучи солнца коснулись Кремля, Арина исчезла. На простыне остались лишь следы любви да два символа: капля крови и слеза, застывшая как жемчужина.

Иван, сидя на краю постели, сжал в руке её серебряный оберег. Где-то вдалеке каркнул ворон — или рассмеялся Чернобог.

А в Светлояре, куда ещё не ступила нога Арины, Дева Макоши протянула руки к озеру. Вода задрожала, отражая две новые звёзды на небе — золотую и серебряную.

Через девять месяцев в глухой заволочской деревне, куда Арину забросило переписанное время, родились близнецы. Мальчик с глазами, как угли, и девочка с волосами цвета лунного света. На запястьях у них сияли отметины: золотая и серебряная нити.

Арина, целуя их лбы, шептала:

— Василий… Анна… Вы — моя надежда.

А где-то в будущем, которое теперь никогда не наступит, Иван Грозный поднял корону, вдруг ощутив пустоту в груди. Будто кто-то вырвал из него самое важное, оставив лишь звон колоколов в забытой часовне.

Конец.

Больше книг на сайте — Knigoed.net