Ученица Волхва

Художественное отступление 2

Поле цвело голубым пожаром. Стебли льна колыхались под ветром, будто небо пролилось на землю тысячами капель, застывших в танце. Арина шла за Еремеем по меже, стараясь не наступить на хрупкие цветы. Воздух был напоён терпким ароматом, но за этой красотой, за линией поля, чернел лес — плотный, молчаливый, как стена из копий.

— Видишь? — Еремей остановился, указывая посохом на дальние делянки, где лён сливался с серым туманом. — Земля здесь скупа, как старуха на исповеди. Корни камнями пробивать приходится. А всё, что плодородно — там.

Он кивнул в сторону леса. Арина присмотрелась: между деревьями, словно шрамы на коже, виднелись узкие полосы пашни. На одной из них, едва заметной, колыхался ячмень, его золотистые колосья казались чужими среди мхов и валунов.

— За покровом? — спросила она, чувствуя, как холодок пробежал по спине.

— За покровом, — подтвердил Еремей. — Духи леса терпят нас, пока мы не трогаем сердцевину чащи. Но каждый колос здесь — как кража у тени.

Он наклонился, поднял горсть земли. Глина, серая и жирная, сочилась сквозь пальцы, оставляя на ладони ржавые подтёки.

— Эту почву кровью поливали, — прошептал он. — Не нашей. Чужой. Той, что течёт в жилах сторожей леса.

Ветер внезапно стих. Лён замер, и Арина услышала — нет, почувствовала — тяжёлый взгляд из-за деревьев. Что-то шевельнулось в чаще: не зверь, не птица, а тень, принявшая форму. Еремей резко схватил её за руку.

— Не смотри. Иди.

Они двинулись обратно, к извилистой тропе, ведущей в Чернобор. Но даже спиной Арина ощущала это — холодное, ненасытное.

— Почему они позволяют нам сеять? — спросила она, стараясь заглушить дрожь в голосе.

— Потому что голод — сильнее страха, — ответил Еремей. — А ещё… — он достал из мешочка засохший корень мандрагоры, испещрённый рунами, — …потому что мы платим. Каждую осень оставляем на меже дар: мёд, шерсть, первые плоды. Но лес становится жаднее. Скоро и этого будет мало.

На краю поля, где лён уступал место жухлой траве, стоял идол — грубо вырезанный из сосны лик Велеса. К его подножию были сложены горшок с зерном и пучок детских волос, перевязанных красной нитью. Арина отвернулась.

— Они берут и это?

— Берут, — Еремей потрогал пальцем высохшую кровь на щеке идола. — Но не всегда довольны. Весь, племя слуг господы из белоглазой чуди приносила в жертву своих первенцев, детей, но Велес не таковы. Мы словене не таковы.

Когда они вышли к деревне, солнце уже клонилось к горизонту, окрашивая поле льна в лиловые тона. Красота стала зловещей, как румянец на лице мертвеца. Арина оглянулась в последний раз. Там, где час назад колосился ячмень, теперь шевелилась чёрная плешь.

— Урожай, — пробормотал Еремей. — На этот раз лес взял его раньше срока. Наша жизнь вечная борьба и вечное соседство с заповедным Черным бором. Нашим колдовским лесом. Потому и я с Велесом тут прижился. Велес ведь извечный страж на границе между людским и иным мирами.

Они шли молча, а за спиной у них лён звенел, как тысячи крошечных колокольчиков, разнося весть о горе лета.

Уже в Черноборе на улице Арине и Еремею повстречался высокий, статный мужчина с легкой проседью в волосах. Еремей кратко поклонился ему, а скорее кивнул для вида и произнес:

— Позволь представить тебе Арина Борислава Ярополковича. В твоем родном доме его называли бы старейшина, но на самом деле он прямой потомок древнего словенского князя Вадима Храброго. Мурманы сгубили его предка, но семья и сын уцелели. Спустя долгие годы, когда грецкие жрецы принесли крест и огонь на земли Новогородские пришлось людям старой веры уходить. Я и побратим мой Вяченег Храбрич, предок Борислава привели сюда людей наших. В те годы здесь повсюду весь жила. Иной крови народ, но о том потом скажу.

— Тебе же достойный Борислав Ярополкович скажу, что дева эта Арина, хоть и не нашего корня, но ее под покров свой взяли Макошь матушка. Пройдет время, и она большим подспорьем тебе станет, княже.