Узоры на коже

23 Полина

Нос ещё побаливает, а пакет со льдом кожу холодит так, что зубы чуть не стучат. Но, надеюсь, хоть не распухнет лицо и гематомы не почернеют под глазами. Даже представить не могу, что скажут родственники, заявись я домой с синяками на пол-лица. Не хватало ещё оправдываться и убеждать, что меня не избивают — с них станется напридумать себе непонятной ерунды, от которой их никакая сила не сможет избавить. Упёртые они и свои выводы менять не любят.

Родители… Я снова отключила телефон, потому что совершенно не хочу, чтобы мне кто-то мешал. Знаю, что волнуются, но не хочу их посвящать в детали своей, неожиданно заигравшей новыми красками, личной жизни. Хватит того, что Брэйн познакомился с Жанночкой и близнецами, обо всём остальном потом буду думать..

— Ну, вы идёте? — Арчи машет нам рукой, чтобы поторапливались. — Всё же остынет скоро!

— Арч, чему там стыть? — смеётся Брэйн, но подниматься с дивана не торопится. — Борщей, вроде, никто не варил.

— Виски греется. — Роджер подходит к столу, берёт с тарелки продолговатый ломтик ветчины, и он исчезает в недрах организма. — Но вообще, дамы, неплохо постарались, хвалю.

— И тут, между прочим, и кроме виски есть чему остывать, потому поднимай свою ленивую задницу и веди свою девушку к столу, — призывает Арчи, — жратвы тут на целый легион.

Птичка улыбается, а Кристина, которая была так добра ко мне, бьёт Роджера по плечу полотенцем, тот уворачивается и смеётся.

— Арчи, твоя девушка меня избивает, кстати. Сделай с ней что-нибудь.

Роджер изображает чуть не жертву катастрофы: кривится, уворачивается от карающей длани. Невозможно устоять и не рассмеяться. Клоуны, самые настоящие паяцы. Арчи, тем временем, стоит чуть в сторонке, сложив могучие, щедро покрытые татуировками, руки на груди и ухмыляется, рассматривая Кристину. В глазах читается такое обожание, что, кажется, можно факелы разжигать, такой огонь таится в глубине ярко-зелёных глаз.

— Если я с ней что-то сейчас сделаю, боюсь, вам придётся вывалить кругленькую сумму за просмотр порнографического кино.

— Арчи, ты придурок. — Кристина щурит глаза и переключает внимание на своего парня. В один прыжок преодолевает разделяющее их расстояние и лупит уже его узорчатым полотенцем.

— Ай, женщина, совсем от рук отбилась! — вопит Арчи и, смешно подпрыгивая, убегает от Кристины прочь. Она кажется взбешённой, если не присматриваться и не замечать, каким весельем наполнены серые глаза с поразительным стальным отливом.

Она очень красивая: невысокая, но стройная, с тонкой талией, небольшой грудью, обтянутой трикотажной красной майкой. И движения такие плавные, точно по воздуху плывёт. Джинсы облегают стройные ноги, и я понимаю, что Арчи, наверное, приходится несладко — уверена, вслед такой красотке сворачивается не одна шея.

— Как ты? — Брэйн наклоняется ко мне и целует шею чуть пониже затылка. — Если плохо себя чувствуешь, уедем.

Ага, сейчас! Размечтался.

— Не надо, — отрицательно мотаю головой, потому что мне на самом деле, во первых, почти не больно, а, во-вторых, очень хочется познакомиться с его друзьями поближе. Не терпится даже, честно говоря. — Не хочу домой, совсем не хочу.

— А что ты хочешь? — спрашивает и смотрит невинно так, окидывает ясным взором. Вот есть у Брэйна одна поразительная черта: он постоянно провоцирует на честность. Кажется, никогда не смогу от него правду утаить. — Ну, скажи, детка. Я же вижу, какие мысли в голове бродят. Я всё вижу.

Чёртов лысый провокатор!

— С тобой остаться хочу, — выдыхаю и поднимаюсь на ноги. Не хочу, чтобы видел, как покраснела, потому что я в принципе никогда рядом с парнями не краснела, мне непривычно и — чего греха таить? — немного боязно.

— Умница, — улыбается, точно сытый кот и плавно встаёт. Никогда не перестану удивляться, насколько он гибкий при своих-то габаритах. Однако о том, какая крепкая его грудина нужно будет запомнить навсегда, чтобы больше не рисковать красотой и здоровьем.

Мы идём к столу, на котором не заметно что-то особенно деликатесное, вычурное, но всё это выглядит так душевно, что невольно улыбаюсь. Нет, здесь не шедевры высокой кухни или молекулярная стряпня — всего лишь разнообразные нарезки, пара запечёных румяных куриц из соседнего ресторана, несколько бутылок спиртного, ранние овощи, — но от одного вида слюна усиленно выделяется, а животе протяжно урчит. Только сейчас осознаю, насколько проголодалась.

— Присаживайся. — Брэйн отодвигает назад стул, помогая умостить зад. По правую руку от меня садится Птичка, Паша свободное место слева

— Удобно? — интересуется Агния и улыбается. Киваю в ответ, а Птичка продолжает: — Если что, ничего не бойся и не теряйся. Они немного чокнутые, но точно никогда не обидят.

— Да я вроде не очень пугливая.

— Вот и замечательно. — Птичка наклоняется, заговорщически подмигивает, и прядь цвета горячего шоколада щекочет мою щёку. — А у вас давно с Брэйном отношения?

А тут, я смотрю, не привыкли тянуть кота за хвост. Мне нравится простота и прямота этих ребят. Никто не пытается казаться лучше, чем он есть — это подкупает.

— Меньше недели, — решаю не юлить. — Совсем немного.

Птичка улыбается и накладывает мне в тарелку горку вареного молодого картофеля, присыпанного свежим укропом.

— У нас с Филином тоже всё быстро произошло, — замечает и тянется за блюдом с курицей. Фил помогает ей удержать тяжёлую ношу, и Птичка целует его в знак благодарности в висок. Когда на моей тарелке громоздится зажаристая ножка, истекающая прозрачным соком и сводит с ума ароматом, Агния снова наклоняется к моему уху и шепчет: — Брэйн никогда никого с нами не знакомил. Ну, это так, к сведению, вдруг ты сомневаешься в серьёзности его отношения к тебе. Ну, и нужно было, конечно, его глаза видеть, когда внёс тебя сюда на руках… Это что-то!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— В самом деле? Не заметила…

— Ещё бы ты заметила, — смеётся Птичка, — когда чуть без носа не осталась. А вообще… знаешь, мы с Крис очень рады, что в нашем полку прибыло. Так, гляди, и из Брэйна человек получится.

Она снова подмигивает и ставит блюдо на место. В голове настоящий ураган: то есть я на самом деле первая девушка, которую Паша решил познакомить со своими друзьями? Или Агния просто сказала это, чтобы успокоить и приободрить, чтобы в панику не впадала? Не знаю, не знаю, но когда справа сидит Брэйн и сжимает под столом мою руку так легко поверить.

Да и чёрт с ним, если честно. Не хочу ни о чём переживать и не буду.

— Так, ладно, что-то вы слишком на еду налегли, — говорит Роджер и откупоривает бутылку виски. — Дамам вискарь не предлагаю, для них шампанское приготовили. Но нам обязательно нужно выпить за что-то хорошее, вы не находите?

В ответ раздаются бравурные восклицания, хлопки и не всегда пристойные шутки.

— Ровно лей, одноглазый, — смеётся Брэйн, когда дно его бокала наполняет янтарная жидкость.

— Ровнее других буду, — шутливо огрызается «тамада», когда все бокалы окроплены алкоголем. — Разливать научился ещё в то время, когда тебе слюнявчик в кастрюле кипятили.

— А, я же забыл! — Брэйн хлопает себя по лбу, точно сообразил что-то. — Ты же у нас человек, который Ленину лысину канифолил, извини, совсем из головы вылетело.

Роджер берёт с блюда тёмно-красную, с глянцевым бочком редиску и бросает, целясь Паше в голову. Тот уворачивается, а все хохочут.

— Так! Закончили трепаться! — Роджер стучит кулаком по столу, призывая к тишине. — В общем, братья, я вот за что хочу выпить. Мы часто собираемся, иногда сутками не расстаёмся, но сегодня особенный день…

Кровь приливает к лицу: уверена, что сейчас он двинет тост за знакомство, и все примутся таращиться на меня, рассматривать. Умом понимаю, что это смотрины — я же не дурочка, — но так не хочется чувствовать себя экспонатом под стеклом. Но Роджер воистину удивительный человек.

— В этот день, ровно шестнадцать лет назад два тонкошеих парнишки пришли в наш с Викингом гараж и принялись слёзно умолять дать им заработать.

За столом повисает пауза, а я пытаюсь понять, о ком именно говорит Роджер, прячущий улыбку в густой бороде.

— Мать моя, — сидящий рядом Брэйн сильнее сжимает мою руку под столом и улыбается.

— Роджер, чёрт ты рыжий! — выкрикивает Арчи и вскакивает на ноги. — Ты помнишь! Фил, ты слышал?! Он помнит!

— Я не глухой, — неожиданно севшим голосом произносит Филин, а Птичка обнимает его за шею и укладывает голову на плечо.

Кристина улыбается, а потом и вовсе начинает хохотать, когда Арчи принимается тискать Роджера в объятиях, повторяя «Ты помнишь, чертяка, а у нас с Филом из башки вылетело», приподнимая над землёй. Тот проливает виски себе на майку, чертыхается, но тоже смеётся. Это кажется безумно трогательным, что ком подступает к горлу. Никогда раньше не видела, чтобы мужчины так преданы были друг другу, так радовались. В моём окружении были сплошь сухари — спокойные, уравновешенные молодые люди в очках на носу и с полным арсеналом плоских шуток на тему работы банковской системы. А тут…

И сейчас, сидя в этом запертом изнутри ангаре, понимаю, что счастье — оно в мелочах. И моё счастье — рядом с Брэйном. И ради этого готова многое стерпеть, потому что ощущение свободы и, текущей по венам любви, — к миру, себе и друзьям — ни за какие деньги не купишь.

Как только захожу во двор и запираю за собой ворота, до слуха доносится приглушённое шипение:

— Поля, пс-с! Иди сюда!

Верчу головой, чтобы понять, откуда именно идёт звук. После бессонной ночи, когда веселье переливалось через край, чувствую эйфорию, от которой, кажется, готова взлететь, да только гравитация — бессердечная стерва.

— Я тут, в кустах, — брат выглядывает из ярко-изумрудной зелени и настойчиво машет рукой, привлекая внимание. — Надо поговорить.

— Стас, чего тебе?

Меньше всего мне сейчас хочется разговаривать с кем-то из родственников, но и не реагировать на столь настойчивый призыв не получается. Что-то стряслось, по всей видимости, серьёзное, раз Стас решил перехватить меня на подступах к дому. Внутри, на самом дне сердца противно копошится нехорошее предчувствие, липкой змейкой шипит, укусить пытается.

Стас снова высовывает голову, и смоляные локоны падают на лоб. Брат нервно поправляет причёску широкой ладонью и хмурит брови. Делать нечего, иду на зов, потому что он всё равно не отстанет, ещё и Влада подключит, а с ними двумя, когда они решают устроить массированную атаку на мой потрёпанный мозг, мне, боюсь, не справиться.

Ныряю в кусты, а Стас, напоследок проверив, не подслушивает ли нас кто-то, присаживается на корточки. Эти шпионские игрища раздражают до чёртиков, но брат тянет за руку вниз, призывая последовать своему примеру. Ладно, всё равно нет никакого выбора: близнецы и по отдельности мёртвого способны достать, привыкла уже, что иногда лучше не спорить.

— Что на этот раз? Нашествие инопланетян? Маньяк с бензопилой? Революция грядёт? Чего загадочный такой? — спрашиваю, а брат прикладывает палец к моим губам, требуя тишины. В глазах, синих, словно июльское небо, мраморной плитой застыла тревога. — Слушай, не пугай меня так.

Стас наклоняется ко мне и шипит на ухо:

— И в мыслях не было. Но домой пока лучше не иди, там полная задница.

Вот, я знала! Чувствовала, что рано или поздно прогремит взрыв, волной которого нас всех пришибёт. Просто думала, что есть ещё немного времени приготовиться. Расслабилась слишком, и за это готова стукнуться о стену головой, чтобы дурой легкомысленной быть перестать. А лучше, наверное, вообще быть перестать.

Тьфу, что за ерунда по утру в голову лезет?!

— Поля! Ты меня слышишь?! — теребит брат за плечо со всей дурью, присущей подростку, в котором почти метр восемьдесят росту. — Там зад-ни-ца!

— Снова рот мыть тебе с мылом, как в детстве? Что это за слова такие?

— Поля, прекрати, нам уже по пятнадцать, — фыркает Стас и смотрит на меня снисходительно, будто я дитя неразумное. — Так, ладно, это же неважно всё! Я о другом! Отец в ярости, потому лучше пока не показывайся ему на глаза.

Вот, так и знала. Чёрт, чёрт!

— С чего это вдруг я прятаться должна? — придаю голосу как можно больше уверенности, призвав на помощь все скрытые резервы организма. Я не должна раскисать, паниковать не имею права. Я взрослый человек, самодостаточная женщина, начальник крупного отдела — мне же горы по плечу, правильно? Правильно!

— С того, что он узнал, с кем ты там прогуливаешься ночами, — отвечает Стас и нервно потирает ладони. — В общем, сама понимаешь: папа не обрадовался.

Конечно, не обрадовался. Папа наш вообще узкому кругу вещей радоваться способен, и татуированный детина явно не мечтаемый принц для любимой дочки.

— И с кем же я прогуливаюсь ночами? — щурюсь, догадавшись, что без двух малолетних дурачков точно не обошлось. — И вообще, кто же ему всё в красках расписал, а?

Стас вскидывает на меня взгляд ставших круглыми, что те тарелки глаз и отрицательно машет головой:

— Не я, Поля! Вообще не понимаю, что произошло. Вчера сидели, ужинали, и тут он приходит, хмурый, — никогда таким его не видели — есть отказался и давай с мамой препираться. И всё о тебе, да о тебе. А потом отец орать начал, сатанел просто. Разбил даже что-то, мама его успокаивала. В общем, хорошо, что ты тогда ему под руку не попалась.

— А Жанночка где?

Если кто и в состоянии обуздать гнев отца, так бабушка.

— Она к подруге в гости уехала. — Стас снова хмурится и внимательно рассматривает моё лицо, точно впервые видит. Потирает подбородок, размышляя о чём-то, и вдруг спрашивает: — А что это с лицом у тебя?

Всё-таки как не прикладывала лёд и не лечила «боевое ранение» любовью, кожа покраснела и немного припухла, но как сказал Фельдшер, заскочивший на огонёк, посинеть не должно. И на том спасибо.

— Не обращай внимания, — отмахиваюсь, придав лицу выражение идиотской беззаботности, — в поворот не вписалась.

— Смотрю, крепко так не вписалась… тогда тем более не иди! Отец увидит, решит, что твой приятель тебя лупит, как грушу боксёрскую.

— Не нагоняй волну, хорошо? — Стас замолкает и напряжённо сопит, а в моей голове шальные мысли устроили ярмарочный хоровод. — Странно всё это, тебе не кажется?

— Ещё как кажется. Мы с Владом никому ничего не рассказывали, не идиоты же, — размышляет брат, — а бабушка уехала ещё вчера днём. В той глуши телефон через раз ловит, потому её кандидатура тоже отпадает. Так что не знаю.

— А Влад где?

— С самого утра на тренировку убежал, типа важный, деловой, а на практике зассал — боялся, что отец душу из него вытрясет. А я вот, решил дождаться и предупредить тебя.

Если уж пофигисты близнецы навострили лыжи, чтобы буря не зацепила их ненароком, то в доме и правда бушует ненастье. Пережить бы его без потерь.

— Ладно, в первый раз, что ли? — вздыхаю, понимая, что этот раз запросто может стать последним, если отец перейдёт черту, за которой находится точка невозврата. — Пошла я, спасибо, друг.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Может, не надо? — как-то жалобно, совсем по-детски спрашивает Стас, и на миг снова вижу перед собой маленького мальчика, который много плакал, уткнувшись мне в коленки. — Сама знаешь, что лучше переждать.

Протягиваю руку и растрёпываю угольно-чёрные пряди на макушке. Брат морщится, но не отстраняется.

— И скажи мне теперь, кто из нас старший? Ты очень хороший, правда, и взрослый очень стал, мудрый даже. Но понимаешь, сидеть в кустах, пока папу не отпустит, не хочется. Потому я лучше пойду.

Стас кивает, а я поднимаюсь на ноги и, поправив на плече ремешок сумки, выхожу из лиственного укрытия. Внутри всё холодеет и сжимается от мысли, что может ожидать за дверью родного дома, но и бежать от проблем не хочу. Что бы отцу не наплели, у меня есть силы отстоять своё мнение и выбор. Пусть хоть лопнет от злости, но мне уже не десять лет, когда он мог одним движением тёмной брови заставить плясать под свою дудку. Нет уж, теперь понимаю, что только жить начала и никому не позволю отнять свою свободу и право на счастье.

Пока медленно иду к дому, в голове крутятся картинки прошлого, когда отец мог позволить себе то, за что можно годами хранить обиду. Я люблю его, уважаю, но отныне отказываюсь делать то, что взбредёт в его голову. Пусть хоть в ярость впадает, хоть угрозами сыплет — надоело.

На секунду притормаживаю, когда доходит, что готова всем пожертвовать ради… Брэйна? Человека, который ничего мне толком не обещал, никуда не звал и с которым знакома всего-ничего? Я совсем с ума сошла, если, не моргнув глазом, готова разрушить всё, что знала и любила целую жизнь… ради мужика? Но потом приходит осознание, что вовсе не ради него могу горы свернуть. Паша — лишь катализатор. Человек, запустивший в моём бытие необратимые процессы, открыв глаза на то, что могу и хочу быть другой, а не только дочерью, сестрой, внучкой, ответственным работником и надёжным другом. Ради свободы, которой по сути не было никогда.

Открываю дверь и слышу приглушённые голоса, доносящиеся из гостиной. Набираю полную грудь воздуха, скидываю туфли, особо не заботясь о том, аккуратно ли будет стоять моя обувь, по линеечке ли, и иду на кухню: срочно нужно выпить стакан сока или молока, потому что во рту пересохло от волнения. Чёрт, мне двадцать пять, я взрослая женщина, суровый начальник и вообще… Ведь способная разрулить любой конфликт, а сейчас трясусь от нахлынувших эмоций и ощущений приближающегося скандала. Нет, срочно выпить, хоть простой воды из-под крана, но промочить горло.

На кухне тишина и покой, а ещё идеальный до тошноты порядок. Наливаю себе стакан грейпфрутового сока, потом, поразмыслив, лезу в шкаф, достаю бутылку мартини и делаю незамысловатый коктейль. Зря ночью отказалась пить вместе со всеми, тогда, возможно, будь я пьяной в хлам, было бы проще настроиться на нужную волну. Пьяным же море по колено, правильно? Так, хватит! Надо доставать голову из темноты и выходить на свет, потому что прятаться здесь в обнимку с бутылкой могу бесконечно, только такое поведение ещё ни одну проблему не решило. А то, что впереди меня ждут проблемы сомневаться не приходится. Знать бы ещё, насколько глобальные.

Осушив стакан, ставлю его на стол и иду в гостиную, потому что тянуть дальше не имею желания — если и принимать участие в карнавале, так с самого начала, не пропуская номеров. Когда вхожу в комнату, застаю отца и мать, стоящими возле большого дивана. У мамы между бровей залегла складка — так всегда бывает, когда она находится на пределе моральных сил, а отец, заложив руки за спину, перекатывается с пяток на носки. На секунду замираю, рассматривая его с головы до ног: как всегда, идеальный. Отглаженные стрелки даже на домашних светло-серых брюках, чёрная рубашка, кожаный ремень с массивной бляшкой, часы из светлого металла на левой руке и удобные туфли — отец не позволяет себе ходить в доме в пошлых тапочках или вообще босиком.

— О, твоя дочь вернулась, — холодно говорит отец, глядя на меня чуть прищурившись и наклонив голову в сторону, словно пытается просканировать. Он всегда так делает, давит на психику, хотя со мной такие фокусы давно уже не проходят. И пусть подсознательно всё ещё вытягиваюсь в струнку, но внешне научилась этого не показывать. — И где это мы пропадали?

— Понятия не имею, где вы пропадали, — пожимаю плечами, но входить в комнату не тороплюсь, потому что пока лучше соблюдать безопасное расстояние, а то мало ли… — Я отдыхала в компании друзей.

«В компании друзей»… звучит так сухо, почти официально, а я не даю себе возможности задуматься, могу ли друзей Брэйна считать своими? А его могу?

— Друзей? — переспрашивает отец, словно сомневаясь в правдивости моих слов. — С этими отвратительными татуированными обезьянами?!

Он выплёвывает оскорбление, даже не поморщившись, а мне в один момент так становится обидно. Нет, не за себя, а за Брэйна и его друзей. Вот уж кто точно не заслужил таких слов в свой адрес.

— Какое ты имеешь право? — задыхаюсь от возмущения, а тёмная пелена злости медленно, но уверенно застилает глаза. Нет, папа, я уже не та маленькая девочка, которой ты считал себя в праве диктовать, с кем дружить, а кого нафиг посылать. — Ты их даже не знаешь!

— Не хватало ещё со всяким отребьем знакомства заводить, — фыркает отец и отворачивается. — Я и тебе советую прекратить эту бесполезную, полностью бесперспективную связь. Мне хватает того, что вы с Асей периодически загулы устраиваете, но кое-как смирился, но путаться со всяким дерьмом не позволю!

— Бесперспективную? Ты о чём вообще?

— О том, что в твоём возрасте пора уже думать о будущем, а не прыгать по барам с татуированными идиотами, понимаешь? Нужно строить карьеру, выходить замуж за достойного человека, а не вести себя так, будто тебе пятнадцать.

— Юра, прекращай, — произносит мама, сжав губы в тонкую ниточку, побелевшую от напряжения. — Она взрослая девочка, вполне способна своей головой думать.

— Ничем она не способна думать! — ярится отец, бросая на маму убийственный взгляд. — Я что не понимаю? Увидела такого всего из себя необычного и втрескалась по уши! Одним местом она думает, а придурку тому только это и нужно.

Это уже слишком. Он ещё о всяких местах о моём теле не рассуждал.

— Папа, не доводи до греха! — Мой голос становится обманчиво тихим, и отец прекрасно знает, до какой черты довёл меня, но останавливаться вовремя не умеет, когда находит малейшую возможность устроить мою жизнь и надиктовать ворох своих правил.

— Ты сама себя доводишь, когда в имбицилов всяких влюбляться себе позволяешь. — Он холоден, словно айсберг, а глаза сузились, и сквозь тонкие щелки наружу просачивается гнев.

— То есть влюбляться я имею право только в тех, на кого твой сиятельный перст укажет? Хватит того, что ты выбрал за меня профессию, запретил поступать в художественный, вечно «нужные» книжки для внутреннего роста подсовывал, досье на моих парней собирал. Хватит! Надоело!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Полина, не кричи, — советует мама, стремительной походкой направляется ко мне и, подойдя, обнимает за плечи. — Дочь, нужно успокоиться, пожалуйста. И уже к отцу: — Юра, нам всем нужно поговорить, а криком и скандалом точно ничего не добьёмся.

— Здесь не о чем разговаривать, — фыркает отец и подходит к бару, чтобы достать бутылку коньяка. Видно, на взводе, раз пьёт с утра. Всё-таки мы с ним слишком похожи не только внешне. — Я запрещаю ей с ним встречаться, до добра это не доведёт! И это моё последнее слово.

— Да чихала я на твои запреты, понял? — Готова сорваться и кинуться на него. То ли в ноги упасть и рыдать в коленях, то ли по плечам бить, чтобы понял, что я уже выросла и могу отделить зёрна от плевел. А ещё до одури обидно, что не слушает, понять не хочет. И оскорбляет тех, кто так неожиданно стал мне дорог.

Мне бы понять, что он заботится обо мне, добра желает, но столько лет он навязывал мне свои правила и порядки, что почти разучилась думать своей головой. И впервые мне хочется настоять на своём, поспорить. И это желание не могу одолеть.

Тяжело дышу, чтобы не сорваться на крик, визжать не начать, раскидывая кругом семена злобы, которые обязательно прорастут, стоит только удобрить обидами и ненавистью. Мама — моя нежная и добрая мама — гладит по спине, пытается успокоить.

— В общем, так, нам всем нужно привести нервы в порядок, а ничего лучше не приводит организм в благостное состояние, чем хороший завтрак. — Мама хлопает в ладоши и улыбается, и на долю секунды становится светлее, хотя это лишь мираж. Глядя в ледяные глаза отца, понимаю: Карфаген должен быть разрушен.

— Здесь он хоть орать себе не позволит, — шепчет мне на ухо мама, когда мы выходим из отцовского автомобиля, припаркованного возле уютного кафе с романтическим названием «Парижский завтрак», — хотя успокоится он ещё не скоро.

Молча киваю, понимая, что мама абсолютно права: никакие разносолы, совместные обеды в семейном кругу и прекрасный кофе не переубедят отца. Юрий Обуховский не из тех, кого возможно переубедить. Да только и я не лыком шита и впервые в жизни готова драться с ним до последнего. Пока не услышит, пока не поймёт.

Пока размышляю, отстаю от дражайших родственников на несколько шагов. Безумно хочется спать, но лучше решить все спорные вопросы быстро, чем растягивать эту, высосанную из пальца, драму во времени и пространстве.

— Поля? — раздаётся совсем рядом удивлённый голос того, с кем рассталась всего несколько часов назад, хотя, была б моя воля, никуда от него не уходила. Поворачиваюсь и вижу улыбку, расцветающую на любимом лице. — Не ожидал тебя здесь увидеть.

— Ха, наверное, с бабами тут обжимался, да? — смеюсь, потому что отчётливо понимаю: мне очень не хватало Брэйна.

А может, плюнуть на все разговоры с родителями, на попытки унять бушующий шторм и просто уйти сейчас с Пашей, пока меня не остановили? Пусть ярятся, устраивают скандалы — мне давно уже пора съехать из отчего дома, зажить самостоятельно без извечного контроля. Отгоняю от себя непрошеные мысли, потому что Брэйн ничего мне не предлагал. Мы и знакомы с ним меньше недели, а ведь кажется, что долгие годы. Но это только кажется.

— Точно, у меня в этом районе десяток любовниц живёт, вот и наведываюсь регулярно, чтобы никому обидно не было, — вторит мне и протягивает руку, притягивая к себе. Ныряю в его объятия в поисках безопасности, которую они могут мне дать и, вдохнув знакомый аромат, зажмуриваюсь.

Так, надо уходить, а то мои скоро хватятся и начтётся второй акт Марлезонского балета, но с каждой минутой, проведённой с Брэйном, навалившиеся проблемы кажутся всё нереальнее и призрачнее. Но вдруг шальная мысль рождается в голове — назойливая, глупая в своей сути, способная всё только лишь осложнить, — и у меня уже не получается от неё отмахнуться. Не успеваю остановить себя, затормозить на лихом повороте, после которого могу оказаться вверх ногами на обочине и выдаю самую большую глупость, что способен сгенерировать мой придурочный мозг:

— Паш, а как ты смотришь на то, чтобы познакомиться с моими родителями?

