Узоры на коже

33. Полина

Вхожу в просторный холл офисного центра, а внутри что-то сжимается, болью в затылке отдаётся, искрами вниз спускается до самых пяток. Я не была здесь неделю, но кажется, что прошла целая вечность. За такой маленький срок всё вокруг изменилась, я сама стала другой, и этого уже не исправить. Да и не хочется, честно.

Сделав несколько шагов, останавливаюсь и оглядываюсь вокруг, словно впервые здесь оказалась. Необычное ощущение. Всегда любила свою работу, суету и регулярные авралы, когда рвут на части, что-то требуют, покоя не дают. Но сейчас такое чувство, что все эти годы спала, позволяя управлять собой и жизнью распоряжаться: на кого учиться, где работать, какой вектор своей судьбы выбрать. И вот наконец проснулась и будто взглянула на свою привычную до оскомины реальность со стороны. И то, что вижу сейчас мне решительно не нравится.

— Полина Юрьевна, — улыбается охранник, завидев меня. — Вы же в отпуске? Вот всегда знал, что трудоголизм вас когда-нибудь погубит.

По глазам вижу: растерян, ошарашен даже слегка, и это веселит.

— Игорь, нет уж, работать сегодня точно не собираюсь, — смеюсь, а охранник моргает, потому что, наверное, впервые слышит мой смех. В этих стенах я всегда серьёзна сверх меры, но сейчас не хочу быть строгой начальницей, веселиться хочу. — Отец на месте?

— Да, — кивает, а глаза ещё сильнее от удивления распахиваются. — Недавно приехал.

Так и представляю, как Игорёк в курилке будет вещать, что видел меня в джинсах и чёрной футболке, сползшей с одного плеча. Кажется, вот прямо в эту минуту слышу смех его коллег, потому что поверить, что Полина Обуховская припёрлась на работу в подобных шмотках почти нереально.

— Просто отлично.

Улыбаюсь, протягиваю руку и ерошу Игорька волосы, от чего тот дёргается всем корпусом, чудом на спину не заваливается. Да уж, этот день будет ещё долго жить в его памяти. Наверное, убедит себя, что я пьяная была.

Иду к лифтам, а внутри сжимается пружина, которая ещё чуть-чуть и лопнет. Не хочу видеть отца, потому что никто не угадает, чем наша встреча закончиться может. Я отключила телефон после того разговора у Аськиного дома и не хочу даже знать, звонил ли кто-то из родственников ещё. Вот сейчас поговорим, решим всё, а дальше уже буду думать.

Когда створки лифта закрываются, окидываю себя взглядом и смеюсь. Видок у меня, конечно… Ну и чёрт с ним, вещи свои всё равно ещё не забирала, да и работать здесь нет больше никакого желания. Пусть напоследок увидят меня настоящую.

— Полина Юрьевна? — кивает секретарь отца, когда выхожу на этаже, где в просторных кабинетах заседает начальство. Вот уж кто ничему в этой жизни, кажется, не способен удивляться. Не зря отец взял Макса личным помощником с широким кругом полномочий, потому что парень, кажется, из куска гранита высечен.

— Она самая. Макс, отец у себя?

Макс делает знак рукой, чтобы к уху наклонилась. В нос ударяет аромат туалетной воды и лосьона после бритья. Максим — один из немногих, кого неизменно рада видеть в этом здании и даже могу назвать своим другом. На него всегда положиться можно — весьма ценное качество.

— Не знаю, что у вас случилось, но Обуховский последние дни сам не свой. У всего офиса колени дрожат, когда он мимо проходит.

На гладко выбритых щеках ямочки, когда улыбается, а в карих глазах в окружении длинных ресниц живой интерес. В Макса не зря влюблены все барышни головного офиса и мимо пробегающие работницы филиалов: высокий статный брюнет, образован и эрудирован сверх меры. Ещё и холост, так почему бы и не влюбиться? Мне и самой некоторое время назад казалось, что поддалась чарам, но так ничего и не продвинулось дальше улыбок и комплиментов. Впрочем, и хорошо.

— Надеюсь, после нашей с ним беседы сегодня он не взорвёт офис к чертям.

— Не знаю, Полина, — вздыхает Макс и красивыми длинными пальцами принимается вертеть карандаш. — Он и так не самый приятный человек, а если станет ещё хуже, то работать ему будет не с кем.

— Ладно, я пошла.

Вздыхаю и делаю шаг к дубовой двери, за которой кипит, знаю это, яростной злобой Юрий Обуховский.

Отец стоит, оперевшись руками на подоконник и что-то рассматривает в окне, а по напряжённой позе понимаю: он на пределе.

— Явилась, — не спрашивает, утверждает, не поворачивая головы. — Проходи, садись.

Глаза у него, что ли, на затылке?

— Явилась, — вторю, но следовать приглашению не тороплюсь.

— Как ты? — Запускает руки в волосы, но на меня не смотрит, будто со своим отражением в стекле беседует.

— Лучше всех.

И это чистая правда.

— Я рад за тебя.

Наконец поворачивается — резко, порывисто, а в глазах — снежный наст. Этот взгляд — ледяной, отчуждённый — бьёт на отмаш, душу выжигает. Дура, чего я ожидала? Что зарыдает, в ноги бросится, просить прощения станет? Нет, кто угодно, да только не он.

Его глаза, то как смотрит на меня убеждают, что всё правильно делаю.

— Я пришла сказать, что домой не вернусь, — выдыхаю, потому что боюсь передумать, поддаться извечной привычке подчиняться боюсь. — И сюда больше не вернусь.

— То есть ты на самом деле намеренна из-за него всё разрушить? — Он не верит, знаю это, что на самом деле способна на это. — Полина, это же детский сад…

— Папа. — Слово обжигает кислотой, комком в горле застревает. — Ты так и не понял ничего. Я не ради него, ради себя.

— А чем тебя, скажи на милость, жизнь прежняя не устраивала? — Чёрная бровь удивлённо взмывает вверх, а уголок губ дёргается. — Хорошее образование, дом — полная чаша, любящая семья, престижная работа и стремительная карьера. Что не так-то было?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он и правда ничего понять не хочет, хоть головой об стену бейся.

— Да мне всё это нравилось, нравилось! — перехожу на крик, потому что иначе разрыдаюсь. Он ведь именно этого добивается, всегда так делает. — Ровно до того момента, как ты ультиматум выдвинул! Ты захотел, чтобы я сделала выбор и уверен был, что брошу его, под твою дудку спляшу. Снова. А вот фигушки тебе, понял?

Отец проходит по кабинету, выдвигает кресло и садится в него, не сводя с меня пристального взгляда.

— Полина, я не узнаю тебя…

— Я сама себя не узнаю, но новая "я" нравлюсь себе гораздо больше.

— Ясно, — вздыхает и принимается скупыми, точно выверенными движениями разбирать накопившиеся на столе бумаги. — Расчёт получишь в бухгалтерии, вещи можешь забрать, когда пожелаешь, но не тяни с этим.

Киваю, проглатывая застрявший в горле ком. Непролитые слёзы жгут веки, жилка лихорадочно пульсирует на виске. Сжимаю и разжимаю кулаки, потому что не хочу при нём плакать. Не дождётся.

Когда отворачиваюсь и тяну ручку двери на себя дрожащими пальцами, раздаётся голос отца:

— И да… Хотя бы матери позвони, ибо она в истерике бьётся. Устал от этого.

— Поля, ты вернулась! — Стас подбегает ко мне и принимается тискать в медвежьих объятиях, а я ощущаю родной запах и еле сдерживаюсь, чтобы не разрыдаться.

После разговора с отцом пулей вылетела из офисного центра и мчалась по улице, не разбирая дороги, потому что больно было настолько, что сердце ныло. Радужная пелена перед глазами; слёзы, текущие по щекам солёными потоками; люди вокруг — ничего из этого не замечала. Только мчалась вперёд и лишь потом поняла, что упорно бежала в сторону дома. Отец предложил вещи забрать и с матерью поговорить? Вот и убью двух зайцев одновременно. Пока ещё бурлит адреналин в крови, пока ещё могу войти в этот дом, нужно решить все вопросы разом, за один день.

— Думали, бросила вас? — Ерошу волосы брата, хотя чуть не на носочки для этого встать приходится. Мои любимые мальчики выросли, стали почти мужчинами, а ведь раньше не замечала этого. — Размечтались.

На звук голосов в коридор выбегает Влад, поднимает меня над полом и кружит, пока визжать не начинаю. Только тогда на пол ставит, а на красивом лице счастье. Близнецы похожи на двух расшалившихся доберманов-подростков, только что в нос не лижут и слюнями на пол от радости не капают.

— Какие же вы были прелестные, когда под столом ползали, — смеюсь, а братья почти синхронно дуют губы и хохлятся.

И пусть их самих порой бесит изумительная похожесть, но в глубине души знаю — они друг без друга жить не могут, словно всё ещё в одном животе барахтаются.

— Мама дома? — спрашиваю о том, что больше всего волнует. Я скучаю по маме…

Чёрт, чувствую себя героиней третьесортной драмы, когда впору заламывать руки, рыдать в три ручья и валяться в ногах у жестокого отца, вымаливая прощения. Ага, конечно, разбежалась и три раза с горы прыгнула. Пусть отец делает, что ему вздумается — это пока что тоже мой дом. И мои братья, и мама. Да и без Жанночки всё равно долго жить не смогу, пусть сейчас её и нет рядом.

— Мама в саду, — переглянувшись, хором отвечают близнецы.

Делаю шаг в сторону выхода, ведущего в сад, но Влад берёт меня за руку, останавливая.

— Полька, мы тебя любим, правда-правда.

— И я вас.

— Сеструха, может, вернёшься домой? — Стас ковыряет носком чёрных конверсов швы напольной плитки и не смотрит на меня. — Родители грызутся с утра до ночи, а приедет бабушка, вообще дурдом начнётся. Вернись, а? Тогда, может, от нас отстанут. Невозможно уже в доме находиться.

— Мальчики, я разберусь со всем этим, поверьте. Потерпите немного, всё уладится.

Я им вру — безбожно и беспощадно, — потому что ума не приложу, как всё это склеить можно.

— Скорее бы… — протягивает Влад и потирает шею рукой. — А то в Суворовское свалим, или вообще на вокзал жить уйдём.

Отгоняю от себя мрачные мысли, что по моей вине страдают близнецы. Не влюбись я в Брэйна, всё было бы тихо и мирно, и все жили бы хорошо и спокойно. Но разве я не имею права любить того, кого хочу? Почему должна чем-то жертвовать? Зачем меня вынуждают делать выбор?

Толкаю белую пластиковую дверь, за которой открывается вид на сад — гордость и любовь хозяйки. Всё свободное время она проводит, ухаживая за цветами, копаясь в земле, что-то высаживая и пересаживая. Но сейчас здесь на удивление пустынно: не слышится тихое пение, не играет лёгкая музыка, так благотворно влияющая на растения.

Нахожу маму, сидящую на качеле, пьющую кофе из большой глиняной кружки. За те несколько дней, что не виделись, она изменилась: причёска не столь идеальна, а на щеках горит лихорадочый румянец.

— Мама? Как ты?

Мама вздрагиват, но, завидев меня, улыбается. Похлопывает по, обтянутому полосатой тканью, сидению рядом с собой. Когда сажусь, она несколько долгих секунд смотрит на меня, точно глазам своим не верит.

В какой момент моя жизнь превратилась в дешёвую оперетту, в фарс трансформировалась? Непонятно… Или она такой всегда была, просто лишь сейчас глаза открылись?

— Поля, — выдыхает и обнимает меня за плечи, целуя в макушку. — Ты же обещала позвонить…

Становится так неловко, что не выполнила обещание, но сделанного не воротишь и ошибок не поправишь.

— Извини, — всё, что могу сказать. — Я сегодня у отца была.

Мама округляет глаза, в которых мелькает надежда.

— Помирились?

Эх, если бы.

— Нет. Я за вещами приехала.

Мама вздыхает и улыбается.

— Наверное, это и к лучшему. Ты у меня умная девочка, способная, красивая. Помнишь, какие картины рисовала? Я так хотела, чтобы ты в художественный поступила, но папа…

— Папа решил, что лучше знает, что мне нужно. Наверное, по его мнению в деле страхования жизней и имущества сограждан у меня больше шансов добиться чего-то, чем став художником. Папа же всегда знает всё лучше других.

— А я не сумела настоять.

— Даже бабушка не сумела, о чём тут дальше говорить?

— Может, будь я сильнее, твёрже, ничего бы этого не произошло? — Мама делает глоток кофе, пряча эмоции за чашкой.

— Не переживай, пожалуйста. Всё будет хорошо. — Кладу голову маме на плечо, а она медленными рассеянными движениями перебирает короткие волосы на моём затылке. — Я счастлива, может быть, впервые в жизни. Даже благодарна отцу, потому что иначе никогда бы не изменила ничего в своей жизни.

— Ты его любишь?

— Да, — киваю. Мне даже задумываться не нужно, к себе прислушиваться, чтобы ответить на её вопрос. — Очень люблю.

Мама тихо смеётся, и я понимаю, что рада за меня. И это согревает душу и дарит покой.

— Знаешь, в последние дни дома творится чёрт знает что, но поверь мне, рано или поздно мы дожмём его. Ещё и бабушка твоя домой на днях возвращается, так что Юра очень скоро пожалеет о своём поступке.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Смех помимо воли вырывается на свободу, раня горло острыми краями. Мама пару секунд смотрит на меня, смеющуюся, пополам сгибающуюся, и улыбается. Вскоре обе хохочем — во всё горло, от души, выпуская на свободу забродившие чувства и отравляющие эмоции.

Когда через час собираю в своей комнате вещи, мама сидит на кровати и складывает юбки-кофточки в аккуратные стопки. Я решила забрать с собой не всё, только самое необходимое, потому, думаю, одним чемоданом обойдусь.

— Поля, я там тебе деньги приготовила, — замечает, не глядя на меня. — Лишними не будут, уверена.

— Мам, не надо, правда. У меня есть деньги, на карточке. Да и работу собираюсь найти, не волнуйся за меня, не умру с голода.

— Полина, — мама сводит брови к переносице и хлопает себя по коленям, отложив стопку вещей на кровать, — не спорь со мной, хорошо? Ты моя дочь, я люблю тебя, потому возьми деньги и не выделывайся.

Спорить бесполезно — иногда и моя мягкая мама умеет настоять на своём.

— И ещё… я тебе там ключи в кармашек чемодана положила и бумажку с адресом. Квартира недалеко от центра, уютная, хоть и маленькая по сравнению с этим домом.

Она обводит комнату рукой, а я понимаю, что мне-то, на самом деле, и не нужны такие хоромы.

— Ты сняла её для меня, что ли?

Мама хмыкает и впервые со всей уверенностью могу сказать: она не так проста и наивна, как кажется. Вся эта история определённо сделала нас всех другими, сорвала маски, обнажила старые раны.

— Купила я её. Давно уже, когда от отца твоего уходить собиралась. — Вот это новости… — Вы с мальчиками не в курсе, это долгая история, но квартиру по случаю купила. Думала туда с близнецами переехать, но Юра уговорил не рушить семью.

— Однако…

— Самое прекрасное в этой квартире то, что отец ничего о ней не знает. Мир не без добрых людей, потому помогли с документами. А теперь она твоя, так что живи и радуйся.

Стою, ошарашено глядя на маму, в её глязах эмоции, точно в калейдоскопе сменяют одна другую.

— Ладно, не будем пока об этом, — говорит и поднимается на ноги. — Я верю в тебя, милая. Всё будет хорошо — ты умница. А рядом с тобой мужчина, который сможет взять на себя ответственность и позаботиться. Не позволяй кому-то манипулировать собой, диктовать свои условия, хорошо? А то превратишься в такую же мокрую курицу, как и я, которая за детей своих постоять не в состоянии.

Киваю, а мама обнимает меня и продолжает:

— Я очень виновата перед тобой и близнецами, очень. Вы у меня чудесные, хоть совсем этого и не достойна. Просто помни: чтобы не вытворил твой отец, я больше не позволю ему портить вам жизнь.

Сама не понимаю, откуда взялись слёзы, но они текут по моему лицу, а я чувствую себя сейчас маленькой девочкой, которой так отчаянно хочется рыдать на плече у мамы.