В ожидании счастья

„СВОБОДА САМОВЫРАЖЕНИЯ"

В понедельник у Глории был выходной. Она слушала радио, разбирала мешочки с крупами и приправами и как раз собиралась взяться за ящики буфета, когда вошел Тарик. Сердце у нее упало.

— Почему ты дома?!

— Меня выгнали из школы.

— Но не исключили же? — Глория задвинула ящик и принялась за другой.

— Ну вроде того.

— Не бывает „вроде того". Что случилось, Тарик? Скажи мне правду, потому что я все равно узнаю.

— Сказали, что я вроде как состою в банде.

— В банде? Как это? Как в фильме „Страх и кровь"?

— Угу.

— А с чего они это взяли?

— Потому что мы организовали вовсе и не банду, а клуб и стали носить белый носовой платок в заднем кармане брюк. Тогда нас вызвали и потребовали, чтобы мы перестали это делать.

— Постой. Не торопись. Кто это „мы"?

— Я, Брайан и Терренс и еще несколько человек — ты их все равно не знаешь.

— И их тоже выгнали?

Тарик кивнул.

— Почему же ты мне не сказал, когда тебе в первый раз сделали замечание по поводу платка и о клубе?

— Тогда это просто было ерундой.

— Но почему же вы не прекратили, когда вам сказали?

— Мы же ничего плохого не делали, мам! Это же первая поправка к конституции. Свобода самовыражения.

У Глории глаза полезли на лоб.

— Первая — что?.. — Но Тарик был серьезен. — Когда это случилось?

— Три дня назад.

— С кем я могу поговорить?

— О чем?

— Об этом. Или ты думаешь, что я вот так тебе и поверю? Тебе должны дать какую-то бумагу.

— Она у меня есть, в рюкзаке.

— Ну-ка, покажи ее, Тарик, не то я тебе так задам…

— Мам, ну я же ничего плохого не сделал, правда!

Он достал ей бумагу, где были описаны все подробности проступка и указан телефон некого мистера Дейли, к которому следовало обращаться в случае надобности.

— Скажи мне, Тарик, что это за клуб? Чем вы там занимаетесь? Когда собираетесь? С какой целью? Ты пи разу не говорил ни о каком клубе.

— Да мы ничего такого и не делаем, просто одеваемся одинаково. А иногда собираемся вместе под деревом и вместе едим свои бутерброды. А другим это не нравится, вот они на нас директору и настучали.

— И это все?

— Все. Позвони им, мам. Они тебе скажут, что я ничего не делал. Это все потому, что мы черные и латиноамериканцы.

— Не ерунди.

— Это правда! Мы везде в меньшинстве — и не только в школе, во всем штате. Мы ведь составляем всего три процента населения. А ты знаешь, сколько мормонов живет здесь и скрытых куклуксклановцев, а я хожу в одну школу с их детьми? Она нас ненавидят. Почему, как ты думаешь, в нашем штате день рождения Кинга никак не признают праздником?

— Послушай, я уже все об этом знаю, но, скажем, к ценам на масло это отношение не имеет. Тебя вышвырнули из школы, значит, ты три дня уже не ходишь на занятия. Если ты думаешь, что будешь здесь сидеть весь день сложа руки, ошибаешься, бездельник. Как только выясню, в чем дело, я с тобой разберусь. А пока даже не вздумай брать машину — дальше этих ворот ты не выйдешь — на три недели. Понял?

Он повернулся, поднялся наверх и хлопнул дверью. Глория вынула свое лекарство от давления и приняла его. Потом выдернула ящик с сеткой для столовых приборов, выгребла горсть чайных ложек и кинула на кухонный столик. Та же участь постигла и вилки, и ножи, и столовые ложки. Вот в такие минуты она понимала, почему родители иногда бьют своих отпрысков. И еще появлялось желание, чтобы у Тарика был нормальный отец, живущий с ними. Она устала одна терпеть переходный возраст сына. Давно пора было привести в дом мужчину, который был бы большим авторитетом для Тарика, чем она.

Телевизор был включен. Глория в сотый раз смотрела старый фильм, когда позвонила Саванна и пригласила ее на вечеринку вместе с Робин. Глория решительно отказалась.

— А Берни пойдет с вами?

— Нет, — ответила Саванна. — Она занята. То есть где-то все время бегает. Когда бы я ни позвонила, к телефону подходит только няня. Не знаю, где Берни пропадает.

— Голову даю на отсечение, это Герберт. Лучше бы ей быть поосторожнее.

— А у тебя-то как дела?

— Нормально. Вот только сына выгнали из школы за то, что он, видите ли, в какой-то банде. Придется идти беседовать с директором, а он настоящий расист и наверняка скажет, что по правилам никого обратно не принимают, придется нажать на него. Тарик же, как назло, тянул сколько мог, прежде чем сказать мне. А ведь можно было этого избежать. Сейчас же я смотрю телевизор. Что-то очень устала.

— Могу представить, ты же весь день на ногах. Да, знаешь что? Я теперь член консультативного совета Движения черных женщин.

— Отлично. С Эттой Мэй уже познакомилась?

— Да. Через неделю еду в школу для трудных подростков и юных матерей-одиночек рассказать о своей работе Мэй говорит, им нужно как можно больше положительных примеров. Никогда не думала, что смогу служить „положительным примером", но все равно я этим займусь. Думаю, это полезно. Жаль, что в Денвере до такого никто не додумался.

— Рада за тебя, Саванна. У каждого из нас своя жизнь, и нам некогда. Но есть эти дети — многие потеряли свою дорогу, им обязательно нужно помочь. Если мы хоть кого-то направим куда следует, то мы уже не зря живем на этом свете. Так что спасибо.

— Спасибо тебе за то, что ты это говоришь. Ладно, я уже должна ехать. Увидимся, скорее всего, на той неделе.

Глория немного удивилась второму звонку. Она ведь сдалась и купила Тарику другой телефон, ей надоело служить справочным бюро для подружек Тарика. Кто бы это мог звонить в пятницу вечером? Ее сердце часто забилось — что-то с Тариком? Потом она вспомнила, что он сидит наверху.

— Алло.

— Глория, это Берни. Что поделываешь?

— Телевизор смотрю. Как ты?

— Так себе.

— Что-то случилось?

— Глория, я в таком расстройстве не знаю, что со мной творится. То вроде все в норме а через минуту голова кругом идет. Курю как паровоз. Не можешь даже поверить, что еще выкинул Джон.

— Что?

— Из банка сообщили, что платеж по закладной на дом просрочен.

— Он что, не оплатил?

— Очевидно. Я позвонила этому козлу, и он сказал, что заплатил, что это какая-то ошибка. Он все время врет, Глория. А мой юрист говорит, что теперь уже ничего нельзя сделать.

— Ничего?

— Ничего, только ждать, что он заплатит.

— Кошмар.

— Знаю. Я не могу сидеть и гадать, заплатит он или нет. В один прекрасный день я приду домой и увижу, что он опечатан. А сама заплатить я не могу. Где я возьму деньги? Просто не знаю, что делать.

— Берни, а что там с судебным процессом?

— Это, вообще, черт знает что. Они все еще оценивают его имущество и доходы, а я до сих пор сижу в луже.

— А что твой адвокат? Поторопить она не может?

— Она и так из кожи вон лезет, но юрист Джона такой же скользкий тип, как и его клиент, чьи интересы он блюдет.

— А, черт! Слушай, а когда вас наконец разведут?

— Не знаю и знать не хочу.

Глория услышала, что Бернадин плачет. Это было невыносимо.

— Берни, ты что? — Бернадин на том конце попыталась взять себя в руки, но не могла. — Хочешь, я приду?

— И да и нет. Я тебя расстрою.

— Ничего подобного. За меня не волнуйся. Где детишки?

— Здесь, и тоже доводят меня.

— Я только причешусь. Жди меня через полчаса.

— В самом деле, не нужно, Глория.

— Знаю, но я уже иду. Включи телевизор — „Любовная лодка" живо тебя отвлечет. Сейчас я выхожу.

Глория откинулась в кресле. И почему это жизнь такая сложная? Да потому, ответила она самой себе. Однако мог же Господь сделать ее легче? Да, но мы бы этого не оценили. Глория поднялась и постучала в комнату сына.

— Чего тебе?

— Я еду к Бернадин, через час вернусь. Если будет мой телефон звонить, подойди, это я позвоню. Понял?

— Да, — сказал он, так и не открыв дверь.

Глория остановилась у дома Бернадин. Он выглядел как на Рождество: все окна были ярко освещены. Повернув ключ зажигания, она позвонила в дверь. Бернадин открыла, и Глория крепко обняла подругу.

— Спасибо. — Бернадин посторонилась. Глория вошла в гостиную и оглянулась. Все было перевернуто вверх дном. Зайдя, как обычно, в кухню, Глория увидела ниточку муравьев, потянувшуюся от выключателя к раковине.

— Где у тебя дихлофос, Берни? У тебя тут полно муравьев.

Бернадин так удивилась, словно сто лет не заходила на кухню.

— Муравьи? — Она нырнула под раковину, вытащила баллончик и как сумасшедшая принялась поливать насекомых. — Ненавижу этот дом! Здесь скоро термиты заведутся. Садись, Глория. Хочешь выпить?

— Кока-колу.

— У меня только пепси.

— Какая разница.

При звуке чужого голоса Джонни и Оника выбежали из своих спален.

— Здравствуйте, мисс Глория, — хором проговорили они. — А где Тарик?

— Дома, как и положено.

— А папа с нами больше не живет, — сообщила Оника.

— Я знаю.

— Ну-ка, марш отсюда! — прикрикнула мать. — И займитесь своими делами. Мисс Глория приехала ко мне. Дайте взрослым поговорить.

— Можно нам пепси? — попросил Джонни.

— Да. Наливайте сами и выкатывайтесь.

Дети ушли. Глория и Бернадин сели перед включенным телевизором.

— Ты „Любовную лодку" не смотришь? — спросила Глория.

— Не могу.

— Я надеялась, что эта чушь поможет тебе отвлечься.

У Бернадин был отсутствующий взгляд то ли из-за транквилизаторов, то ли из-за усталости.

— Все еще принимаешь свои таблетки, Берни?

— Иногда, а что?

— А ты ими не злоупотребляешь?

— Нет, я пью только на ночь, чтобы уснуть.

— Послушай, — Глория пристально взглянула на Бернадин, — ты уверена, что с тобой все в порядке?

— Глория, может, мне придется продать дом, потому что я не могу платить по закладной по три тысячи, если Джон и дальше будет продолжать в том же духе. Как подумаю обо всем этом, руки опускаются.

— А почему ты считаешь, что это единственный выход — продавать?

— Дом — свадебный подарок этого сукина сына, и все бумаги записаны им на мое имя. Но если даже по суду его заставят платить, адвокат говорит, пока дело будет слушаться в суде, дом уже три раза успеют опечатать.

— Это твой адвокат тебе сказала?

— Да.

— Черт! — только и могла произнести Глория. — Ты в ней уверена?

— Она знает свое дело. Мой с ней договор на пять тысяч долларов уже истек, ты даже не поверишь, сколько я ей должна.

— Сколько же?

— Три с половиной тысячи, и заплатить ей не смогу, пока все не утрясется. А я еще плачу частному детективу. Адвокат знает, что денег у меня нет, но она такая милая! Она согласна, чтобы я платила ей долларов подвести в месяц, ну, сколько я могу себе позволить, пока все не уладится.

— Ну, так продай дом и найди что-нибудь поскромнее. Тебе ведь не нужны эти хоромы.

— Мой адвокат то же самое говорит. Но как я его продам? Ты посмотри — куда ни плюнь, всюду табличка „Продается", особенно здесь. Я, видно, еще долго тут проторчу.

— Не обязательно. Сейчас не об этом надо думать.

— А о чем? О чем еще думать, Глория?

— Не знаю. Может, о другой работе.

— О работе? По-твоему, я в том состоянии, чтобы искать работу? Семья распалась; муж ушел к белой шлюхе, прекрасно проводит время, живет, как холостяк, может, именно сейчас кувыркается с ней в постели, а я сижу с подружкой, схожу понемногу с ума, потому что не знаю, что будет дальше со мной и моими детьми. Ведь мне никогда прежде не приходилось думать обо всем сразу!

— Успокойся, Берни.

Глория подумала, что подруга вот-вот расплачется, но этого не произошло.

— Извини, — Бернадин взяла себя в руки. — Я бы его убила за то, что он сделал с моей жизнью. Просто убила бы.

— Я бы тоже, — произнесла Глория и удивилась самой себе. — А дети? Они очень переживают?

— Оника в порядке, а у Джонни стало плохо со школой. За эти две недели его учительница уже два раза вызывала меня. Он, говорит, в окно смотрит, вместо того, чтобы слушать. Она дает ему задание, а через десять минут все у него из головы вылетает. То он тетрадки забывает, а вчера куртку потерял. Я знаю, ему трудно, стараюсь не выходить из себя, но все это меня доводит. У меня такое чувство, что меня порвали на много-много кусочков, и каждый должен сам по себе сделать как можно больше.

— Говорят, мальчишки тяжелее переносят развод родителей.

— В нашем случае так и есть. А я могу только его уговаривать, и все.

— Если я тебя спрошу кое о чем, ты меня не побьешь?

— О чем? — удивилась Бернадин.

— Что у тебя с Гербертом?

Бернадин рассмеялась.

— А с чего ты решила, что у меня с ним „что-то"?

— Просто спросила. Саванна говорит, тебя постоянно нет дома, никак тебя не застанешь.

— Ерунда. Пару вечеров в последние две недели — это много? Саванна сама не знает, что несет.

— Ну?

— Что ну?

— Так да или нет?

— Ну чуть-чуть.

— Берни!..

— Что — Берни? Я не могу сидеть и вянуть на корню. Я все-таки женщина и ею останусь, а он чертовски классный мужик.

— Но он же женат!

— Ну и что? Я же не замуж за него собралась. Я просто сплю с ним.

— Как ты можешь так говорить?

— Что?

— Что ты с ним спишь и все.

— Очень просто. Мужчины по-другому и не поступают.

— Да, но если ты в него влюбишься?

— Уже. Ну и что? Влюбляться, как кошка, я не собираюсь, и уж тем более — отнимать его у жены. Просто я знаю, что получу то, чего хочется и когда хочется.

— Ты имеешь в виду секс?

— Нет. Марихуану. Уж ты-то должна знать, Глория. Хочется, чтобы было с кем поговорить, чтобы тебя обняли и сказали, что все хорошо и беспокоиться не о чем. Хоть это и вранье, конечно, но все равно приятно.

— И сколько ты будешь играть в его жену?

— Я не играю в его жену. Я вообще ни за какого козла замуж не пойду. О браке я думаю меньше всего. Черт, я же еще вроде как замужем, там что мы с Гербертом на равных, это безопасно.

Глория осуждающе покачала головой.

— Утешься, Глория, дети ничего про него не знают, он и в доме-то ни разу не был.

— Это твой дом. Можешь делать в нем все, что хочешь.

Подруги сидели, целый час смотрели музыкальные клипы по телевизору и молчали. Бернадин прикуривала одну сигарету от другой и выпила два стакана вина. Когда зазвонил телефон, Глория сразу поняла, что это Герберт: тон Бернадин резко изменился, она разговаривала как влюбленная школьница. Пока она ворковала, Глория прикончила пакет картофельных чипсов и пепси.

— Ну что, полегчало? — спросила Глория, когда Бернадин повесила трубку. Та только улыбнулась. — Я позвоню от тебя, ладно, Золушка?

Бернадин передала ей телефон, не переставая глупо улыбаться.

— Убить его мало! — воскликнула Глория на десятом длинном гудке.

— Кого? Тарика?

— Кого же еще! Когда-нибудь он меня доведет до инфаркта. Мне надо идти. Я ему велела никуда не уходить, просто приказала. Не знаю, что хуже — воспитывать шестнадцатилетнего лоботряса или разводиться с мужем, который уходит к белой.

Бернадин не ответила. Она названивала ночной няне.

Глория не стала звать сына, как обычно она делала, когда приходила домой. Она пошла прямо наверх. Его дверь была закрыта. Глория рывком распахнула ее и замерла на пороге. Они прижала руку к груди, чтобы не задохнуться. Она не верила своим глазам. Ее сын сидел на краю постели, раздвинув ноги, штаны были спущены до лодыжек, а эта белая шлюшка-соседка стояла перед ним на коленях, касаясь лицом его ног, и делала такое, о чем Глория и думать не могла. Ужас мелькнул на лице Тарика, но Глория не заметила этого.

— Вон из моего дома! — выкрикнула она.

Тарик оттолкнул девушку и вскочил так поспешно, что Глория лишь успела захлопнуть дверь.

Она сбежала вниз и упала на диван. Голова у нее шла кругом. Углом глаза она заметила промелькнувший мимо розовый свитер; хлопнула входная дверь. Ее сын, высокий, темнокожий, стоял перед ней.

— Извини, мам.

— Извинить? — закашлялась Глория. — Извинить за что?

— Что ты так меня застала.

— И как давно ты занимаешься этим в моем доме, Тарик?

— Недавно.

— Я же тебе запретила выходить!

— А я и не выходил.

— Меня от всего этого уже мутит, знаешь ли. Не будь твой папаша голубым, я бы тебя отправила прямо к нему.

— Не будь он кем?

Черт, подумала Глория. Вот черт! Как же быстро она забыла, что Тарик ничего не знает. Проклятье! Ну, уже все равно. Она проговорилась.

— Ты же слышал.

— То есть он педик?

— Мне не нравится это слово.

— Педик, голубой, гомик — не все ли равно? Я же тебе говорил, с ним что-то не так. Но ты меня не слушала. — Он сел рядом и залился смехом — Так мой папочка — педик. Нет, знаешь что, мам, теперь ты по крайней мере можешь быть уверена, — он постарался сдержать хохот, — это по наследству не передается.

— Думай, что говоришь.

— Прости. Я не хотел.

— Ты все время говоришь „прости", „я не хотел", а? Ты не хотел отставать в учебе. Ты не хотел так обращаться с отцом — мне все равно, какой он. Ты не хотел быть выгнанным из школы, а теперь ты не хотел приводить сюда девчонок и заниматься с ними черт знает чем. Дальше что? Наркотики? Чем ты еще меня порадуешь? А?

— Нет, мам.

Бешеная ярость Глории сменилась истерикой.

— Убирайся!!

Тарик, опустив голову, пошел наверх, но у лестницы остановился.

— А как ты узнала, что он голубой?

Глория уронила голову на спинку дивана с глубоким вздохом.

— Иди спать. Закрой эту проклятую дверь и иди спать.