В ожидании счастья

НЕОЖИДАННОЕ ОТКРЫТИЕ

С Бернадин пот лился градом: она только что побывала у своего адвоката и теперь торопилась в банк. Ей никак не удавалось взять себя в руки. „Мерзкая, лживая, подлая скотина!" — взвыла она, стискивая в зубах сигарету и прокручивая в мозгу все, что рассказала ей Джейн Милхауз.

Судя по финансовой декларации Джона, его годовой доход составлял всего восемьдесят тысяч долларов, что даже отдаленно не напоминало четыреста, на которые Бернадин имела право рассчитывать.

— Наглая ложь! Какого черта он выдумал такую цифру?

— Дело в том, что в конце прошлого года Джон продал свою долю в компании и теперь работает обычным служащим.

— Кем?

— Так у него записано, — сказала Джейн. — Он заявляет, что продал свою часть компаньону за триста тысяч.

— Триста тысяч долларов? — Бернадин закурила, хотя на стене и висела табличка „Не курить". — Теперь я знаю, почему жены убивают мужей.

Далее Джейн сообщила, что поскольку доходы Джона по сравнению с данными прошлогодней налоговой декларации сильно сократились, а соотношение доходов и задолженности по налогам резко возросло, его адвокат заявил, что Джон не в состоянии выделить бывшей жене содержание, которое она требует. Джейн добавила, что Джон явно что-то скрывает. Это и дураку понятно: он продал компанию за смешную цену специально, чтобы урезать долю Бернадин в совместно нажитом имуществе Очень похоже на хорошо продуманную махинацию. Еще Джейн сказала, что уверена: Джон так стремился переписать купчую на дом на имя Бернадин, потому что таким образом в обмен за отказ от своей доли дома в качестве компенсации, оставить себе большую часть средств от продажи фирмы. Бернадин сначала ничего не поняла, но через пару минут до нее дошло: он пытается ее обобрать.

Перечисляя свои активы, сказала Джейн, он не смог в точности выполнить судебную процедуру предоставления документов, подтверждающих законность требований. Она предложила Бернадин тотчас же съездить в банк и проверить, не снял ли Джон с их счета крупные суммы. Если — да, то Бернадин лучше всего открыть на свое имя новый счет и перевести на него половину того, что осталось.

— Я ему не доверяю. Если он без вашего ведома продал компанию и к тому же по смехотворно низкой цене, то скорее всего он еще что-нибудь скрывает. — Она добавила, что супруги с солидными доходами к каким только уловкам не прибегают, чтобы защитить свое финансовое положение.

Кроме того, по словам Джейн, самым разумным для Бернадин было бы нанять детектива и провести финансовое расследование, которое и даст им возможность точно оценить все, о чем Джон заявил, а возможно, и то, что он не заявил. Еще она посоветовала ни в коем случае не обсуждать с Джоном ни один из этих вопросов и ни под каким предлогом не вести с ним переговоры самой.

Помимо всего прочего, Джейн настоятельно рекомендовала Бернадин держаться от него подальше, по крайней мере до слушания дела об опеке и содержании детей, которое состоится через две недели. А пока Джейн решила добиться у судьи следующего: поставить под вопрос достоверность финансовой декларации Джона; выдать ордер на практическое „замораживание" его активов; обеспечить Бернадин временное содержание и преимущественное право посещения детей, а также поддержать ее ходатайство об отсрочке суда на шесть недель, чтобы дать возможность провести тщательную проверку финансовой декларации Джона.

— Во сколько мне это еще обойдется? — тупо спросила Бернадин.

Джейн ответила, что все зависит от результатов расследования, и сказала, что незачем беспокоиться. Если судья удовлетворит ее ходатайство, а она уверена, что он так и сделает, и если хоть что-то в декларации Джона не будет соответствовать судебной процедуре, ему не только придется заплатить судебные издержки, но его могут и обвинить в неуважении к суду и даже посадить в тюрьму.

— Сейчас для нас самое важное, — сказала Джейн, — провести оценку компании, чтобы выяснить, как и почему он продал ее по цене, намного ниже рыночной, что он сделал с деньгами и нет ли у него другого имущества, о котором он умолчал?

Но Бернадин не на шутку обеспокоилась. А что, если судья решит, чтобы Джон выплачивал ей содержание из доходов, которые он якобы получает теперь? Восемьдесят тысяч и четыреста — разница есть? А если они получат отсрочку, сколько придется дожидаться? Что ей, скажите на милость, делать? У нее в месяц уходит шесть с половиной тысяч. При зарплате приблизительно в две восемьсот, чем платить по счетам?

Бернадин докуривала третью сигарету, когда припарковалась у банка. Посидела несколько минут в машине. Как же низко нужно пасть, чтобы отказаться содержать своих детей? И как это она могла влюбиться в человека, который не уважает никого и ничего, кроме себя? Если бы только она знала, что именно за такого выходит замуж, она бы никогда не сказала „да".

— Я бы хотела открыть новый текущий счет, — сказала она банковскому служащему, — но сначала мне нужно узнать баланс вот по этим счетам. Тогда и скажу, сколько переведу на новый счет. — Она протянула два депозитных сертификата и назвала номер срочного и текущего счетов.

Служащий набрал код на компьютере, и Бернадин увидела, как на мониторе засветились оранжевым цветом их имена: Джон Харрис, Бернадин Харрис.

— Господи! — произнес клерк.

— Что-то не так? — Она перегнулась через барьер, чтобы лучше видеть.

— Боюсь, должен вас огорчить, но все эти счета закрыты, кроме текущего.

— Закрыты? — Она наклонилась еще ближе, вглядываясь в монитор. — То есть, как — закрыты?

— Здесь помечено, что мистер Харрис закрыл их в начале этой недели, но оставил открытым текущий счет. На нем три тысячи девяносто два доллара. Превышение кредита возможно еще на три тысячи.

— Но он же не может закрыть счета вот так, даже без моей подписи?

— Может и уже сделал.

— Но я его жена.

— Я понимаю, миссис Харрис, но эти счета были открыты именно на таких условиях. Я даже не знаю, что сказать. Поверьте, мне очень жаль, что вам пришлось узнать это таким образом.

„Подонок и дерьмо", — подумала Бернадин. И запаниковала. На прошлой неделе она выписала своему адвокату чек на пять тысяч, предварительный гонорар, который та, скорее всего, еще не использовала, а вчера оплатила счета как обычно — чеками. В общей сложности тысячи на три. И это без учета закладной — по ней платить только через две недели.

— Но счета… Мне же вернут чеки!

— Я бы рад вам помочь, но что поделаешь, — посочувствовал он.

— Все равно, я хотела бы знать, сколько было на счетах перед тем, как их закрыли. Всего.

Он взял калькулятор и начал считать, глядя на монитор. Потом написал на бумажке цифру и протянул Бернадин. Тридцать две тысячи с мелочью.

— Дело в том, что мы разводимся.

— Я так и подумал. Хотите открыть новый счет?

Бернадин совсем растерялась. За что же он их так? Что она такого сделала, что он решил ее раздавить, растоптать? Ерунда, мол, пустое место. Ее жизнь ничего не значит. А на детей ему, выходит, тоже наплевать? Или он решил отыграться за машины? А про распродажу он тоже уже знает? А, ну да, правильно, его адвокат уже подал от имени Джона жалобу.

— Миссис Харрис?

Бернадин встряхнулась.

— Да, пожалуйста. Я открываю новый счет.

Клерк подал ей карточки, показал, где расписаться. Закончив, Бернадин встала и вдруг поняла, что совершенно разорена.

— Подонок и дерьмо, — повторила она, на этот раз вслух, сильно изумив банковского служащего.

Бернадин убрала в сумочку новую чековую книжку, поблагодарила его и вышла под палящее солнце.

Бернадин остановила машину и посмотрела на вывеску: „Харрис: программное и компьютерное обеспечение". Глупо. Хоть бы название поменяли, идиоты. Она выключила зажигание и вышла из машины. Кабинеты администрации, „руководства", как говорил Джон, находились рядом со складом, в дальнем крыле темно-серого, отделанного дымчатым стеклом здания.

В холле за конторкой стояла Лина. Похоже, она никак не ожидала увидеть Бернадин и слегка растерялась:

— Здравствуй, Бернадин. Как дела?

— Нормально, — громко ответила Бернадин.

— Ты к Джону?

Дурацкий вопрос. Но Бернадин понимала, что для Лины ситуация и впрямь неловкая: ее муж и Джон вместе играют в гольф.

— Конечно, к нему, Лина, — сказала Бернадин. — Он все в том же кабинете?

— Да, я ему сейчас позвоню, — заторопилась Лина, но Бернадин уже ушла.

Свернув в коридор, Бернадин сквозь стеклянную дверь увидела, как Джон снял и снова положил телефонную трубку. Ах, какая идиллия! Вы подумайте! У стола Джона сидела Кэтлин. Надо же, она еще более яркая блондинка, чем ее помнила Бернадин. Кэтлин вскочила, но Джон жестом удержал ее, словно говоря: „Не уходи, я справлюсь".

Бернадин вошла в кабинет и застыла на пороге. Посмотрела Кэтлин в лицо, потом на Джона, потом снова на Кэтлин. Щеки у Кэтлин пылали. Бернадин так трясло, что она даже не поняла, что это ее рука влепила Кэтлин пощечину. Только увидев, как Кэтлин падает у стола Джона, она сообразила, что произошло, и, не дав Кэтлин подняться, схватила ее за волосы и подтянула так близко к себе, что почувствовала ее дыхание.

— А теперь не возражаешь, если я поговорю немного с моим мужем без тебя? Я недолго.

Джон, оттолкнув стул, ринулся к ним и споткнулся о свой атташе-кейс. Бернадин разжала руку, и Кэтлин выскочила из комнаты. Бернадин повернулась к Джону, стискивая сумочку и так сузив глаза, что они превратились в две щелочки. Он замер. Довольная сознанием своей силы, она сказала:

— Не бойся, пистолета у меня нет. — И села в кресло, в котором только что сидела Кэтлин. — И тебе крупно повезло, что нет.

— У тебя бред или что-нибудь похуже, — сказал он. — Ты испытываешь мое терпение. Еще одна такая выходка, и я подам на тебя в суд. А если Кэтлин решит на тебя заявить, я с удовольствием буду ее свидетелем. Что ты здесь делаешь?

— Я только что из банка.

Джон сел.

— Ты играешь не по правилам, и мне тоже не остается ничего другого, — развел руками Джон. Говорит, ну прямо как белый пай-мальчик. Ну да, этого он всегда и хотел. Быть белым.

— Зачем ты так, Джон?

— А зачем ты сожгла мои вещи? Какого хрена ты продала мою машину — я ведь годы потратил, чтобы ее реставрировать, — за один вшивый доллар? Я делаю только то, что мне посоветовал мой адвокат.

— А на какие шиши нам жить?

— Я оставил тебе около семи тысяч на текущем счету. У тебя есть работа. Этого должно хватить, пока мы не придем к соглашению. И тебе бы нужно найти себе адвоката получше. Если бы она согласилась на ту сумму, которую мы предлагали, нам с тобой не пришлось бы тратить время и деньги на суды.

Бернадин с трудом сдерживалась, ей очень хотелось рассказать, что она знает все, что он вознамерился сделать, что он их не проведет, но вовремя спохватилась, что ей вообще не положено тут быть.

— Джон, но мне нужно заплатить пять тысяч адвокату.

— Какая жалость. Так дорого обходятся нынче адвокаты?

— Я только что заплатила по мартовским счетам. Мне же чеки вернут. Что я, по-твоему, скотина ты эдакая, должна делать, а?

— Бернадин, — поморщился он, — можем мы решить наши проблемы, как нормальные люди?

— Нормальные?! Да ведь это ты закрыл эти проклятые счета! Через две недели платить по закладной. Чем?

— Дом твой. Если передумала, я с удовольствием возьму выплаты по закладной на себя, а тебе буду переводить по полторы тысячи в месяц, пока не придем к окончательному соглашению.

— А пошел ты…

— Слушай, я оставил тебе дом. Продай.

— Продать? Сейчас? Непременно! Как только домой приеду. А скажи, когда это ты решил продать компанию?

— С полгода назад.

— И ты действительно думаешь, что тебе это так сойдет?

— А что мне должно так сойти?

— Я тебя ненавижу. Знаешь об этом?

— Очень жаль, Бернадин.

— Кто, если память у тебя еще не совсем отшибло, помогал поднимать эту твою сраную компанию? Ты что думал, прибрать денежки и дать деру?

Джон встал и закрыл дверь.

— Понимаешь ли, в последнее время дела шли не так хорошо, как ты думаешь, и не волнуйся, часть денег ты все равно получишь.

— Я и не волнуюсь.

— Слушай, Бернадин, давай не будем усложнять друг другу жизнь еще больше. Я уже отдал тебе дом. Я буду платить столько, сколько назначит суд, чтобы мои дети ни в чем не нуждались. Но я также готов дать триста тысяч тебе. Сегодня же. Наличными. И покончим с этим.

— У тебя что, бред? Триста тысяч? У меня такса повыше. А насчет жизни, так хуже, наверное, уже не бывает.

— А я бы на твоем месте взял. Сэкономила бы большие деньги.

— Возможно, все эти одиннадцать лет и вела себя как последняя дура, но это дело прошлое, приятель. Хочешь соглашение? Пожалуйста! Пусть твой адвокат свяжется с моим.

— Могу я в субботу взять Онику и Джона?

— Сомневаюсь.

— Ты не имеешь права запретить мне видеться с детьми, Бернадин.

— Ах, вот как? Да до суда я могу вообще запретить тебе подходить к детям. Это ты ушел. Ты нас бросил. Или уже забыл?

— Я ушел от тебя, но я не бросал детей. Надеюсь, ты не станешь настраивать их против меня, чтобы свести счеты?

— Я не какая-нибудь сволочь. Если бы я хотела, то давно бы так сделала Куда ты собираешься с ними пойти?

— В кино, может, еще куда. Ко мне.

— К тебе… Кстати, где ты сейчас живешь? С этой своей крашеной секс-бомбой?

— Я пока не хочу тебе говорить.

— Да что ты? Ну вот, когда память к тебе вернется, тогда можешь приезжать за детьми.

— Я могу в понедельник заехать в суд, и в тот же день я получу право посещения, и ты это прекрасно знаешь.

— Слушай, Джон, я не сказала, что не позволю тебе видеть детей. Но запомни, — чтобы этой твоей белой сучки и рядом с ними не было.

— Не смей ее так называть! — произнес он своим прежним уверенным тоном.

— А кто же она? — Бернадин немного помолчала и добавила: — Если я узнаю, что дети, пусть даже случайно, оказались в одной комнате с этой шлюхой, ты будешь жалеть об этом до конца жизни.

— Это угроза?

— А похоже на что-то еще?

Бернадин взяла сумочку и встала.

— Джон, ты бы хоть взрослую женщину выбрал. Ничего, подожди. Сейчас она, может, и ничего, миленькая, но вот родит тебе пару раз, поживет с таким дерьмом, как ты, лет эдак пять, вот тогда посмотрим, будет ли она все еще „ничего".

— В десять нормально?

— Посигналь. Они будут готовы. — Бернадин взялась за дверную ручку, но руки ее так взмокли от волнения, что пальцы соскользнули. Жаль все-таки, что у нее не было пистолета. Могла бы хоть это чертово стекло разбить.

— Я пришла подстричься, — сказала Бернадин Филипу.

Дезире и Синди обернулись. У них самих не было столько волос, и они всегда ужасно жалели, когда женщины с длинными волосами приходили стричься, но сейчас обе промолчали. Джозефа не было — ушел по делам, а Глория лежала дома с гриппом.

— Ты уверена, что действительно хочешь этого? — спросил Филип.

— Уверена, — ответила она, глядя на себя в зеркало. В зале сидело несколько человек, дожидаясь своей очереди, но все смотрели очередную серию „Сирота Уинфри", и им не было дело до Бернадин.

— Подружка, у тебя тут целая копна роскошных волос, и ты понимаешь, что если их обрезать, назад уже не приставишь, а, Берни?

— Знаю. Но я устала от них. Слишком много возни. Я, по-моему, только и думаю целыми днями, как бы с ними справиться и какую сделать прическу. А у меня есть дела и поважнее.

— Понял.

— Как Глория сегодня? — спросила она.

— Я ж говорил тебе, подружка, это грипп. На той неделе я переболел. Пять дней просто никуда не годился. Ужас. Целый день бегаешь до туалета и обратно, еда в желудке не держится, и еще температура, руку и то тяжело поднять, не говоря обо всем остальном. А теперь и Гло крепко разболелась. Тарик от нее тоже заразился, так что держись-ка от них пока подальше.

— Надо мне ей позвонить, — сказала Бернадин и загнула страничку с нужной прической в толстом специальном каталоге, который лежал у нее на коленях.

— Что скажешь, Филип? Сделаешь мне такую?

— Милая, я могу тебя подстричь как тебе угодно, и ты это прекрасно знаешь, так что хватит задавать глупые вопросы. Дай-ка сюда журнал, — он отобрал у нее каталог.

— Да, это можно, — сказал он, пропуская между пальцами ее густые пряди. — Подружка, да у тебя волосы, как солома. Иди сюда. Мы их сейчас хорошенько вымоем с бальзамом, а потом все и срежем.

Бернадин плюхнулась в кресло, откинула голову, устроилась поудобнее. Филип включил воду. У него было коричневое, овальное лицо с бугристой кожей, чего не мог скрыть даже грим. Он подводил черным нижние веки, а платиновые волосы делали его голову похожей на мохнатую луну. Бернадин закрыла глаза. Филип принялся за мытье. Вода оказалась почти горячей, и это было очень приятно, а уж когда Филип намылил волосы и начал массировать голову, ей захотелось остаться тут навсегда.

Закончив втирать бальзам, Филип надел на нее полиэтиленовую шапочку и усадил сушиться.

— Пятнадцать минут, — сказал он и надвинул колпак фена.

Горячий воздух хлынул на плечи, словно дождь, и под этим теплом они словно обмякли и опустились. В салоне было тише обычного, а Бернадин ходила сюда уже не первый год. Случаи, когда Глория по болезни отменяла намеченные визиты клиентов, можно было пересчитать по пальцам.

Вернулся Джозеф, как всегда в черной „униформе", и сказал всем: „Привет", затем кивнул на ходу своему клиенту:

— Сейчас, я быстренько перекушу и займусь тобой. С утра ничего не ел. У-у-у-у, класс! — протянул он, услышав по радио голос Джорджа Майкла. — Включите погромче кто-нибудь.

Дезире, которая сегодня выглядела, как Даяна Росс, откинула со лба волосы и сказала:

— Сейчас сделаю.

Когда фен отключился, Бернадин подняла колпак и крикнула:

— Филип, я готова.

Он оказался сзади — мыл голову другой клиентке.

— Возвращайся на место, будем смывать, — отозвался он.

Прошел час, и от того, что Бернадин ощущала на своей голове, как тонну волос, осталось что-то очень короткое, грамм на сто, не больше.

— Господи, — сказал Филип, — да я и не знал, что ты такая хорошенькая.

— Я понимаю, что ты мне льстишь, Филип, но прическа мне определенно нравится.

— Послушай, Берни. Если я сказал „хорошенькая", значит, это так и есть, поверь мне, золотце. Просто тебе следует научиться ценить собственное лицо. В конце концов, похоже, тебе и в самом деле надо было подстричься. Только теперь, чтобы все время так выглядеть, тебе минимум раз в месяц надо подправлять стрижку.

— Непременно, — сказала Бернадин. — И спасибо, Филип. Мне, правда, очень нравится.

— В самую точку попала, а, Джой? — подмигнул он Джозефу.

— Все от тебя будут просто падать, радость моя, — подтвердил тот, глотая кофе.

Дезире и той понравилось. Синди поинтересовалась, не хочет ли Бернадин как-нибудь сделать у нее макияж, па что Бернадин, взглянув на часы и убедившись, что за детьми ехать не раньше чем через полчаса, спросила:

— А как насчет того, чтобы сделать это прямо сейчас?

Потом одна из маникюрш заявила:

— Ну уж теперь тебе нельзя останавливаться. Давай-ка я поработаю с твоими ногтями.

Бернадин взглянула на ногти: обломанные, слоятся и все разной длины. Маникюр не помешал бы, но времени уже не было. Об акриловых она даже не хотела думать. Робин чуть не через день твердит: „Пора менять" или „Надо покрасить". Бернадин не до этого.

— В другой раз, — ответила она и оставила Филипу и Синди чаевые по десятке, перекрыв их дневную норму.

Она вышла из „Оазиса" обновленной и посвежевшей. Интересно, Саванна уже приехала? Автоответчик включен, так что, если Саванна и дома, то к телефону, скорее всего, подходить не станет, звонить нет смысла. Садясь в машину, Бернадин кинула сумочку на соседнее сиденье и еще раз посмотрелась в зеркало. Да, так намного лучше. Она полезла в сумочку за сигаретами, и оттуда выпала чековая книжка „Американ экспресс".

— Черт, я и забыла совсем! — сказала она и принялась искать ручку. Отыскав ее наконец на самом дне, она закурила и выписала на свое имя чек на шестнадцать тысяч.

— Мама, а когда папа приедет? — спросила Оника, опираясь на спинку переднего сиденья машины.

Бернадин понимала, что тянуть больше нельзя. Она уже давно собиралась сесть и поговорить с ними, но столько всего произошло и так быстро, что ей казалось, все еще не время. Да и сейчас, пожалуй, тоже. С другой стороны, ей хотелось, чтобы они уже все знали еще до поездки к ее маме. Еще раньше ей хотелось, чтобы и Джон был при этом разговоре, и они вместе бы сказали детям о разводе. Однако сегодня это, кажется, было уже не важно. Она припарковалась у банка и выключила зажигание. Джонни опять занялся своей дурацкой компьютерной игрой.

— Мам, а почему мы здесь остановились? — спросила Оника.

— Потому что мне нужно положить на наш счет деньги.

Бернадин вышла из машины, надписала конверт и опустила его в ящик у входа. Счет они пришлют Джону в офис, и, когда он спросит ее, что это значит, она объяснит, что взяла свою половину. Она вернулась в машину.

— Ой, нет, — разочарованно вздохнул Джон-младший. — Меня убили. — Он даже не заметил, что они остановились.

— Отвлекись на минутку, — попросила Бернадин.

Он закрыл крышку. Повернувшись к детям, она смотрела на них.

— Мне нужно вам сказать что-то очень важное.

Ну вот, теперь сын возится с черепашкой Ниндзя. Бледный он какой-то, а у Оники косички почти расплелись…

— Вы понимаете, ребятки, что такое развод?

— У Дженни мама с папой в разводе, — сказала Оника.

— Это когда родители вместе больше не живут, — гордо сказал Джон-младший, усаживая на сиденье свою черепашку.

„Для девяти лет этот парнишка слишком самоуверен", — подумала Бернадин.

— Да, Джон, ты прав. А вы понимаете почему?

— А они терпеть друг друга не могут.

— Это не так, кто тебе сказал такую чушь?

— Захария сказал, что его мама ненавидит отца, а отец маму, и поэтому они развелись. В нашем классе таких восемь. Захария говорит, что все разводятся, потому что у всех мамы с папами друг друга ненавидят.

— Не слушай Захарию. На самом деле просто мама с папой больше не любят друг друга, как раньше, и поэтому им трудно жить вместе.

— Вы с папой разводитесь? — спросил он.

Бернадин очень хотелось закурить, но она старалась не дымить в машине при детях. Прикусив нижнюю губу, она сказала:

— Да.

— У-р-р-р-а-а! — завопила Оника, чем совершенно перепугала свою мать. — Скорей бы рассказать Дженне!

— Это значит, что папа с нами больше не будет жить? — спросил Джон-младший.

— В общем, да.

— Ты его больше не любишь? — спросил сын.

Бернадин чуть было не сказала: „Да, черт возьми, и уже давно", но передумала.

— Понимаешь, все гораздо сложнее. Иногда люди все еще любят друг друга, но им уже не хочется быть все время вместе, как раньше. Они начинают раздражаться, постоянно обижаются, сердятся друг на друга, ссорятся без конца, так что всем только лучше будет, если они разойдутся.

— А где папа сейчас живет? — решила выяснить Оника.

— А у тебя будет другой муж? — спросил Джон.

— Насколько я знаю, папа из Скоттсдейла не уезжает, а я в ближайшее время ни за кого замуж не собираюсь.

— А мы тоже будем иногда жить с папой, как Дженна? — спросила Оника.

— Мы еще не решили, но вы с ним будете видеться довольно часто. В выходные и, может быть, иногда на каникулах.

— Это все, что ты хотела нам сказать? — спросил Джон, снова доставая игру.

— Нет. Я хотела еще сказать, что папа вас по-прежнему любит.

— А когда мы с ним увидимся? — спросил он.

— В субботу.

— А мы что, собираемся переезжать?

— С чего ты это взял?

— Захарии с мамой пришлось переехать в квартиру.

— Нет, думаю, нам не нужно будет переезжать.

— Ой, а я хочу переехать, — сказала Оника.

— Почему?

— Так ведь это же здорово, пожить где-нибудь еще, правда?

— Ага, мам, давай переедем, ну пожалуйста, мам… — принялся упрашивать Джонни.

— Эх, ребятки, все не так просто.

— Ты сказала, что мы с папой увидимся уже в субботу? — спросил мальчик.

— Да.

— У-р-р-а-а-а! — снова обрадовалась Оника.

— А как же мой баскетбол?

— Папа тебя и отвезет, — сказала Бернадин, подумав: „Хоть раз в жизни".

— А у папы будет новая жена? — спросил Джонни.

Он задел больное место, и она не сразу нашлась, как ответить, но в конце концов выдавила:

— Нет, сразу он не женится, но у него, возможно, есть приятельница.

— Ты хотела сказать — девушка, — поправила Оника.

— У папы не может быть девушки, бестолочь, — сказал Джон.

— Нет, может, — не сдавалась Оника. — Я даже знаю кто.

Сил больше не было все это выслушивать.

— Кто хочет в „Макдональдс"? — спросила Бернадин.

— Я. Так кто же? — не отставал Джон.

— Кэтлин. Я тоже хочу сандвич с сюрпризом, мама, — отозвалась Оника.

— Почему ты решила, мисс Всезнайка? — спросил брат.

Бернадин закурила и завела машину.

— Потому что!

— Потому что — что?

— Что вам взять?

— Биг-мак и бутылочку „спрайт", — сказал Джон.

— Чизбургер и кока-колу, — сказала Оника. — Потому что я видела, как они целовались в губы. Вот.

Бернадин рванула с места и развернула машину так быстро, что проехала по бордюру. Она включила радио на полную мощность; ей так не хотелось, чтобы дети заметили, как она плачет. Сдерживаясь, она чуть не задохнулась.

Она сидела у матери в гостиной. Дети играли в саду. Бернадин наконец рассказала Джиниве, что произошло, вплоть до сегодняшнего дня. Единственное, чему та удивилась, так это стрижке дочери.

— Я ему вообще никогда не доверяла.

— Ну откуда ты могла знать, мама?

— Я за ним долго наблюдала. Как он превратил тебя в бесхарактерную размазню, а сам делал то, что его левая нога захочет. Вы уже давно живете практически без отца, так что намного трудней тебе не станет. Все, что нужно знать: получишь ты то, что тебе причитается, или ты с детишками пойдешь побираться, а он будет жить как Крез.

— Я тебе уже сказала, у меня хороший адвокат, она все сделает.

— Короче, Джону в моем доме лучше не появляться, а то я его точно пошлю куда подальше.

— Мам, тебе-то он что сделал?

— Он тебя обидел, а это то же самое, что меня. Посмотри-ка на себя! На кого ты стала похожа? Новая прическа, побольше макияжа и думаешь, что удалось спрятаться? У тебя глаза потухли. И хотя, бьюсь об заклад, шмоток на тебе сотни на три-четыре, а вид все равно — краше в гроб кладут. Да ни один мужчина не стоит того, чтобы из-за него так переживали. Ни один.

— Да ладно, скоро пройдет.

— Ты не знаешь, сколько протянется эта кутерьма? Времени всегда требуется больше, чем думаешь. — Джинива достала из пакета Оники ломтик жареной картошки и сунула его в рот. — И, пожалуйста, не поддавайся на его уговоры. Он на это мастер, а ты доверчивая, как будто только вчера родилась.

— Мам, может, хватит, а?

— Сейчас. Я вообще не понимаю, как ты могла его так долго терпеть. Наглый, самоуверенный сукин сын. Подумать только, бросил тебя ради какой-то белой!

— Могла бы не напоминать.

— Спорю, она и не представляет, в какое дерьмо попала.

— Скоро узнает.

— Ладно, девочка. Я знаю, тебе нелегко. Так что, как только эти обормоты станут действовать тебе на нервы или надо будет куда уехать, просто побыть одной, сними трубку и позвони своей матери. Я их заберу. Ясно?

— Спасибо, мама. Только они не обормоты.

— Джон-младший именно обормот. Но я не то хотела сказать. Будь добра, не изображай из себя суперженщину. Ты и так слишком много на себя взвалила. Вкалываешь полный день — эта работа отнимает у тебя очень много энергии, вообще не понимаю, как только женщины справляются. Весь день на работе, домой придешь — уборка, готовка, за детьми присмотреть. А тут еще муж, о котором заботиться надо. Где уж взять время на себя? Черт, мне еще повезло, потому что твой отец, работал по ночам и сам с вами сидел, когда вы приходили из школы. И он знал, как я устаю на этом автобусе, ну как собака, и мне даже обед не всегда приходилось варить, он сам делал. Помнишь?

— Да, мама. Я помню.

— А теперь женщины слишком много на себя берут.

— Ко всему привыкаешь.

— Да, а потом инфаркт в тридцать девять? Не стоит это таких сил. Вы, молодые, просто не умеете радоваться жизни. Спешите сделать все и успеть везде. Помедленнее бы надо. Расслабься. Когда вы с Джоном на самом деле ездили в Седону последний раз, в эту вашу квартиру, будь она неладна?

— Не помню.

— Вот именно. Наврала ты мне про ту поездку. Мать у тебя не совсем дура. Никуда вы не собирались. Тоже мне романтическое путешествие! Ты уже тогда была похожа на выжатый лимон, только я говорить не стала, не в моих правилах совать свой нос не в свои дела.

— Я вообще-то решила несколько изменить свою жизнь.

— Разумно. — Джинива выудила со дна пакета ломтик картошки. — С чего начнешь?

— Пока не знаю, — ответила Бернадин, — но в любом случае нам с детьми должно стать лучше.

— Гулять надо на свежем воздухе. Займись спортом. Я и то занимаюсь, и побольше твоего. Можешь не верить, но это прекрасно восстанавливает душевное равновесие.

— Верю, мам, верю.

— И надеюсь, когда все это закончится, ты наконец снова бросишь курить.

— Конечно.

— Тогда я все сказала. — И Джинива отправила в рот последний скрюченный ломтик жареного картофеля.

Дети увидели разложенные на обеденном столе игрушки, едва переступив порог, и так обрадовались, что бросились с новыми сокровищами к себе в комнаты, прежде чем Бернадин успела напомнить, чтобы они сказали спасибо.

— Саванна?

— Я тут, — донеслось из внутреннего дворика.

Они почти столкнулись у двери.

— Наконец-то, — облегченно вздохнула Бернадин и крепко обняла подругу. Так крепко она уже давно никого не обнимала. — Что ты во дворике делаешь?

— Сижу и думаю, — ответила Саванна, снова усаживаясь в шезлонг. — Просто думаю.

Бернадин подтащила поближе другой шезлонг и уютно расположилась в нем. Они молча закурили. Наконец Саванна выдохнула:

— Тебе страшно?

— Страшно, — ответила Бернадин.

— Мне тоже. — Саванна погасила сигарету. Склонив голову чуть набок и глядя в темноту, она задумчиво произнесла: — Знаешь, что мне бы хотелось узнать больше всего?

— Что?

— Как понять, поступаешь ты правильно или нет? Как, черт возьми, узнать?

— Милая, нашла кого спрашивать, — усмехнулась Бернадин. — Я вот сижу и думаю, как наладить жизнь, если ее полностью растоптали?

Саванна закурила новую сигарету, пару раз глубоко затянулась и передала ее Бернадин. Вздохнула:

— Не знаю, Бернадин. Правда, не знаю.

Бернадин вернула ей сигарету. Саванна оглядела подругу.

— Хорошая прическа, тебе идет, — одобрила она.

— Спасибо. — Бернадин встала. — Пить хочешь?

— Не откажусь.

Бернадин принесла большую бутылку минеральной и два стакана. Было так тихо, что даже шипение пузырьков, когда Бернадин наполняла бокалы, казалось слишком громким. Подруги скинули туфли и поудобнее устроились в шезлонгах, потягивая прохладную воду. Какое-то время они просто молчали, вглядывались в ночное небо. Монотонно трещали цикады, то и дело вспыхивали крошечными точками светлячки; где-то вдали печально завыл койот. И когда мельчайшие подробности обеих жизней и событий последнего времени были наконец рассказаны, уже занимался день.