В ожидании счастья

БЛИЖЕ К СЕРДЦУ

Я так рада, что Рассел снова со мной! Пока, правда, не на все сто… Пока. Почти все его вещи еще там, в его другом доме, и трудновато получить их назад, потому что та поменяла замок. Она быстро узнала, что он у меня, у нее хватило нахальства позвонить сюда и спустить на меня всех собак.

— Слушай, ты, безмозглая сучка, — начала она.

Сначала мне захотелось бросить трубку, Да так, чтобы у нее долго отзывалось в ушах, но любопытство взяло верх, и я стала слушать, не вступая, естественно, в „разговор".

— Как ты могла пустить этого сукина сына обратно в свой дом, не говоря уже о постели! Ты же знала, что он тебя бросил и прибежал ко мне! Скажу тебе одну вещь: ты, видно, просто здорово накачалась, когда впустила его, он же не стоит и двух центов, и ты должна это знать лучше, чем кто бы то ни была Ничего хорошего с ним не жди, ты же сама себя в неприятности впутываешь! Кстати, а сколько тебе лет? Ты, наверное, сдвинулась, помешалась на нем — иначе непонятно, зачем тебе снова все эти адские муки, ведь он же обыкновенный смазливый потаскун, который не может контролировать свой собственный член. И знаешь, можешь забрать себе это ничтожество! Оставь его себе, мне его задница не нужна. Хочешь услышать еще кое-что? Советую помолиться, чтобы он не наградил тебя лишаем или еще какой-нибудь дрянью, как меня. Так что береги себя. — И она швырнула трубку.

Лишай? Берет на испуг, но меня так просто не проведешь. У Рассела не было никакого лишая — если бы был, я бы заметила. Я была в ярости. Да кто ты такая, чтобы звонить мне домой и молоть всякую чушь! Хорошо бы знать, кто она по гороскопу, по крайней мере было бы ясно, с какой стихией имеешь дело. Наверно, Овен, они только и думают о том, как бы отомстить. С чего бы это Расселу болеть этой заразой? Женщина готова на все, чтобы удержать мужчину. Не пойму, зачем сразу набрасываться на другую женщину вместо того, чтобы разобраться с ним самим.

Однако я не собиралась позволять ей считать, что можно в любое время поднять трубку, набрать мой номер и выпустить на меня пар. Я совсем не хотела, чтобы она звонила сюда Расселу, и поэтому сразу поменяла номер. Расселу я рассказала о звонке лишь спустя несколько дней. Так я была зла.

— Что она сказала? — спросил он.

— Нахамила мне.

— Я понял, но сказала-то что?

— А в чем дело? Я что-то могла от нее узнать?

— Ничего, ты знаешь все.

— Она сказала, что заразилась от тебя лишаем.

— Что?! И ты поверила в эти бредни?

— Это правда?

— Я что, похож на заразного?

— Дело не в том, похож ты или нет. У тебя есть эта дрянь или нет?

— У меня нет никакого чертова лишая, а если есть, то, значит, от нее, — заявил он и включил телевизор, сделав вид, что увлечен футбольным матчем.

Той же ночью я проверила себя с ног до головы. Кожа гладкая, как всегда. И у Рассела тоже.

Могу поспорить, что Бернадин, Глория и Саванна говорят сейчас черт знает что за моей спиной, но мне наплевать. Ни одна из них не любила уже миллион лет, и, конечно, они не могут представить себя на моем месте.

Рассел, долго выбирая выражения, попросил меня дать ему еще один шанс. Он сказал, что сделал в жизни самую большую ошибку, когда бросил меня, да еще так. Можно было, конечно, поправить его, сказав: „Не ты бросил меня, это я тебя выставила вон, вспомнил?" Ну да ладно. У всех мужчин обычно плохая память.

Впрочем, это не важно. Важно, что когда он первый раз пришел сюда, у нас был длинный разговор. Он сказал, что женился на Каролин по какому-то глупому капризу, и сейчас жалеет, что вообще встретил ее. Сказал, что она не давала ему и шагу сделать — нельзя было просто так выйти из дома, каждый раз надо было говорить, куда, зачем и до какого часа. Вообразила себя главой семьи, указывала ему, что надо делать, как делать, и в конце концов стала действовать ему на нервы. А после того, как появился ребенок (что, как выяснилось, было чистой правдой, у них родился мальчик), она сильно изменилась: обленилась, растолстела и перестала готовить. В доме все время беспорядок, и Рассел больше просто не смог выносить всего этого.

Черт возьми, наверное, я ревнивая, потому что само ее имя вызывало у меня дрожь, и я попросила Рассела никогда больше не произносить его вслух. Поэтому, когда он теперь иногда упоминает о ней, то говорит только „она". И это просто здорово.

Наконец-то Рассел признал, что был круглым дураком, обращаясь со мной плохо, и попросил простить его. Не хотелось сразу говорить „да", но он выглядел таким несчастным и таким искренним, что не сдаться я не могла. Самую лучшую любовь испытываешь, когда мужчина тебя умоляет. Потом он сказал: „Ты разрешишь побыть с тобой немного?" Я ответила, что не уверена, сработает ли это. Тогда он произнес следующее: „Я пока не уверен, что готов вернуться, для этого сначала надо немного побыть здесь. Не могла бы ты дать мне эту возможность?" Говоря, он касался при этом таких мест на моем теле, что я согласилась бы на что угодно.

Позже я подумывала о том, чтобы спросить его, что же у них там все-таки произошло. Но, говоря по правде, меня это мало волновало. К чему все эти подробности? Главное, что из ста мест, куда он мог бы пойти, он выбрал именно мой дом, меня, только здесь он чувствовал себя хорошо.

Чувствую, что потихоньку схожу с ума, — он сейчас там, у нее, обсуждает, как безболезненно покончить с этим браком, обойдясь без суда. Рассел сказал, что не хочет никакой дурацкой юридической канители и готов давать ей любую сумму, в разумных, конечно, пределах, на воспитание ребенка. Между прочим, он уже взял один из этих бланков в канцелярском магазине. Я слышала, что в Финиксе есть такое место, куда можно подъехать с заполненным бланком, и вас разведут за пять минут, конечно, если ничего не надо делить. А все имущество Рассела находится на нем, в шкафу да в гараже.

Я рада, что он честно сказал мне, куда пошел — это значит, он наконец-то становится зрелым человеком. Учиться говорить правду, когда ты к этому не привык, разве не признак зрелости? Тут я могу сказать только одно: давно пора.

Его нет уже почти три часа. Интересно знать, о чем можно так долго говорить. Я старалась хоть как-то следить за тем, что происходит в сериале „Нескончаемые страдания", но не смогла и переключила на „Неразгаданные тайны", но они показались мне чересчур жуткими, и тогда я решила позвонить маме и узнать, как там отец. Что я ненавижу в отцовой болезни, так это то, что молись не молись днями и ночами, улучшения никогда не наступит. Я продолжаю надеяться, что он пойдет на поправку, но когда была у них последний раз, он уже едва мог произносить отдельные слова, только невнятно что-то бормотал и не понимал, где находится и с кем разговаривает. В туалет он ходил сам, хотя мама купила ему стул с судном, он категорически отказывался им пользоваться и даже пытался укусить маму за руку, если она подсовывала его отцу.

Вскоре после того, как был объявлен диагноз, доктора сказали, что нам пора готовиться к прощанию с отцом. Но как можно прощаться с человеком, который еще не мертв? Нас предупредили, что скоро начнется распад личности, что лучшие черты его характера будут исчезать одна за другой. Но мы им не верим Отец всегда был бодрым, веселым и умным, представить его другим было просто невозможно. Но вот прошло совсем немного времени, и стало ясно, что врачи были правы. И все же мы так и не знали, как это горевать заранее — мы были слишком заняты тем, чтобы попытаться хоть как-то скрасить ему жизнь.

Я знала, что к моменту моего звонка мама могла уже спать, было почти девять часов. Но она сразу же подняла трубку.

— Здравствуй, мама. Не разбудила тебя?

— Нет, я не сплю. Не могу заснуть, — ответила она.

— Что случилось?

— Как тебе сказать… — У нее вырвался тяжелый вздох.

— Что-то с папой? Скажи, что? Он не в больнице?

— Нет, не в больнице, — сказала она, и тут голос ее задрожал.

— Мама!

— Я слушаю тебя.

— Так. Что-то случилось.

— Я ходила к нотариусу.

— Зачем?

— По поводу меня и папиных средств.

— Но почему?

— Подожди минутку, — сказала она.

Я так прижала трубку к уху, что она стала совсем скользкой от моего пота.

— Робин?

— Я слушаю, мама. Мама, зачем было с ним говорить о вашем с папой имуществе?

— Понимаешь, — она опять тяжело вздохнула, — он считает, что мне нужно оформить развод с твоим отцом.

— Нужно что? — Я решила, что ослышалась. Какая-то чудовищная несуразица. Может, из-за постоянной нервотрепки она уже не соображает, что говорит? Но я хорошо знаю свою мать. Она сильней любой женщины, какую я когда-либо встречала.

— Я вынуждена положить его в клинику с полным уходом, Робин, у меня больше нет сил. Он не может держать вилку, не может встать с кровати, мне приходится переворачивать его каждые два часа. Он похудел на семь килограммов за две недели. Ты бы его не узнала. Объясняюсь с ним при помощи картинок и жестов, и он не узнает меня… Я не знаю, дочка, я просто не знаю, что делать.

— Я понимаю, мама, но при чем здесь развод? Зачем это надо?

— Послушай меня, твой отец всю жизнь работал, чтобы в старости у нас были деньги. Мы достаточно отложили, но сейчас все уйдет на эту клинику. Когда поставили диагноз, я ему обещала ничего не тратить из наших сбережений, если он превратится в полного инвалида. Он беспокоился, что станется со мной. Вот почему нотариус советует теперь развестись с ним. Тогда имущество поделят, и за клинику будет платить государство. Фред не сможет платить сам.

— А сколько нужно?

— Две с половиной тысячи в месяц.

— Что? Конечно, это глупый вопрос, но ты морально готова к этому шагу?

„Ну вот, — подумала я, — мама сейчас заплачет". Но она не заплакала. Мне нужно было знать, что все-таки она собирается делать.

— Я выходила за отца, чтобы всегда быть с ним вместе, что бы ни случилось.

— Я знаю, мама.

— Как католичка… Я знаю, что ты отошла от веры, Робин, я же — нет. Мне кажется, я не смогу решиться на это. Развод — большой грех.

— Я знаю, мама, знаю.

— Такое чувство, что я бросаю твоего отца. Богом клянусь, никогда этого не сделаю.

— Я знаю, мама.

— Если б он знал, что я даже могу подумать о таком, он бы ужасно рассердился.

— Я знаю, мама.

— Фред с самого начала сказал, что предпочел бы, чтобы я воткнула в него электрический провод, только бы не отправляла в больницу. Если б он узнал, что для этого придется потратить все сбережения и разориться, он пришел бы в ярость. Я точно знаю.

— Так что же нам делать, мама?

Я задала вопрос, на который заведомо не было ответа. Был бы Рассел рядом или кто-то еще — мы бы вместе что-нибудь придумали. Кто-то, кто сейчас обнял бы меня, и маму тоже, и все встало бы на свои места. Пусть он остановит смерть, утишит боль отца. Пусть бы мне снова было десять лет, мы жили бы в Сьерра Висте и все было бы как прежде. Как и должно быть — нормально.

— Я хочу еще подумать, хотя адвокат и говорит, что у меня мало времени. Если соглашаться, то надо это делать скорее, а то все будет слишком подозрительно.

— Если б я хоть чем-нибудь могла помочь тебе, мама. У меня совсем ничего нет. Мне так стыдно, ведь в моем возрасте я должна быть в состоянии помогать вам с папой… Но я не могу.

— Не переживай, ты и так делаешь все, что можешь. Мы что-нибудь придумаем, что-нибудь придумаем.

— Он сейчас спит?

— Да, спит.

— Я бы обязательно отпросилась завтра, но у меня встреча с этими транспортниками. Скорей всего, мы заключим с ними контракт, причем на крупную сумму — десять миллионов, — и мне надо там быть. Если все состоится, я, может быть, получу прибавку. Дай подумать… Завтра четверг? Я отпрошусь в пятницу и приеду к вам. Ладно?

— Не надо отпрашиваться, Робин. Приезжай с субботу.

— Если б можно, я бы хоть сейчас поехала. Чувствую себя такой беспомощной. Ты не должна в одиночку крутиться. Вот что я сделаю: на следующую неделю беру отпуск. Если надо — останусь подольше. Я тебе еще надоем, вот увидишь.

Я словно увидела, как она улыбнулась на том конце провода.

— У тебя снотворное есть?

— Да, но нельзя его пить — выключусь совсем и не услышу отца. Ты не волнуйся, я скоро и так засну, я всегда засыпаю.

— Точно?

— Точно.

— Я люблю тебя, мама. Поцелуй папу и скажи, что люблю его тоже.

— Скажу. Я тоже люблю тебя, маленькая моя. Спокойной ночи.

Положив трубку, я еще долго сидела и думала о том, что приходится выносить маме. А я совсем ничего не могу сделать, ничего не могу исправить. Мне так хотелось сказать ей, что мы с Расселом снова вместе, но потом решила, что ей сейчас не до этого. Да и отцу, между прочим, Рассел никогда не нравился. Он говорил, что Рассел слишком смазлив для мужчины и слишком ярко одевается, а таким красавчикам женщина не должна доверять. Мама тоже не могла смириться с тем, что Рассел не делает мне предложения. Спать вместе, жить во грехе? Поэтому за всю нашу совместную жизнь родители так ни разу и не приехали нас навестить.

Я сидела у телевизора, когда пришел Рассел.

— Привет, — бросил он.

— Почему так долго? — спросила я и сразу поймала себя на том, что надо было сказать это по-другому. Я не хотела быть похожей на нее.

— Не так и долго, — ответил он и прошел прямо в ванную.

Я поднялась и пошла вслед за ним.

— Ну?

— Что ну? — сказал он, стягивая одежду. Он включил душ и стоял так, словно не мог дождаться, когда же я наконец уйду.

— Что у вас там было?

— Ничего.

— Что значит „ничего"?

— Мы разговаривали.

— Неужели разговаривали? Так что, будет она подписывать бумаги на развод или нет? Это простой вопрос, и он подразумевает простой ответ.

— Мы говорили об этом.

— Говорили?

— Да, для этого я туда и ходил. — Он залез в душ и начал тереть себя мочалкой. — Не бывает так, чтобы два человека просто так вот решили развестись, расписались в нужном месте и все. Не так все просто.

В ванной становилось жарко и душно. Я решила подождать, пока он выйдет, прежде чем продолжить разговор. Мне хотелось рассказать Расселу о папе, о том, как трудно сейчас маме. Но по какой-то причине мне показалось, что это не вызовет у него сочувствия.

Я надела шелковую ночную рубашку и села ждать его в постели. Рассел вышел из ванной и остановился посреди комнаты совершенно голый.

— Куда ты положила мою пижаму?

— А что?

— А то, что я хочу ее надеть.

— А если я скажу, что не хочу, чтобы ты ее надевал?

— Перестань, Робин. Такой тяжелый был день, у меня нет сейчас никакого настроения этим заниматься. Скажи, где она, и я лягу спать. В семь мне нужно быть в Юме.

— В нижнем ящике, где и всегда, — сказала я. — Что у тебя за тон? Я, по-моему, ничего тебе не сделала.

— Я знаю, — сказал он тем же тоном. — Я уже ничего не понимаю во всем этом дерьме.

— О чем ты?

— Да все эти обстоятельства. Я здесь, а мне сейчас нужно побыть наедине с собой, чтобы все хорошенько обдумать. Прихожу сюда — и ты начинаешь на меня давить. Что я делал с женой, чего не делал…

— Я на тебя не давила. Я задала простой вопрос, на который, по-моему, имею право получить ответ. Ты так не считаешь?

— Слушай, я стараюсь все утрясти, хорошо?

— Хорошо. Иди и ложись.

Он надел пижаму и залез под простыню.

— Я уезжаю в Таксон в пятницу утром, пробуду там всю неделю.

— Из-за отца?

— Больше из-за матери. Она не справляется. Мне надо быть там.

— Мне что-нибудь нужно делать, пока тебя не будет?

— Поливай цветы.

— Это я могу. Ну, спокойной ночи. — Чмокнув меня в губы, он отодвинулся на свою половину и через несколько минут уже так громко храпел, что о моем сне можно было забыть.

Тут зазвонил телефон. Я знала, кто это.

— Алло, — сказала я низким голосом.

— Что новенького, Робин? — спросил Трой.

— Ничего. Я уже в постели. Позвоню тебе завтра, хорошо?

— Ага, — сказал он. — Может, скажешь мне что-нибудь сексуальное, девочка?

— Я не могу.

— Почему? Ты не одна?

— Нет.

— Скажи мне правду, Робин.

— Я же говорю, что нет.

— Тогда скажи какую-нибудь гадость.

Я положила трубку. Решила, что он понял, что я имела в виду.

— Кто это был? — спросил Рассел, напугав меня до смерти.

— Саванна.

— Предпочитаю, чтобы твои дружки не звонили после одиннадцати, передай им это, пожалуйста, — сказал он и повернулся на другую сторону.

Он ревнует. Что ж, это хороший знак. Я почувствовала, как на лице невольно появилась усмешка. Просидев так минут пятнадцать — двадцать, я встала и пошла в ванную. Одежда Рассела так и валялась на полу. Я подняла его джинсы, и, когда взяла в руки рубашку, в воздухе запахло чем-то знакомым. Вся правая сторона воротничка и рукав пахли „Этернита". Потом совершенно против своего желания схватила трусы и вывернула их наизнанку — ничего подозрительного. Я снова понюхала рубашку. Да, это „Этернита", и я ими не пользуюсь. Я бросила одежду на пол и пнула ее подальше в угол.

Вернувшись в постель, я какое-то время разглядывала этого чертова прохвоста. Как хорошо, что я не сказала Майклу о возвращении Рассела! Вижу, что и на этот раз все несерьезно, та же самая песня. Но больше номер не пройдет, уж будь в этом уверен.

Подожди-ка, Робин! Не будь такой дурой. Наверное, она плакала у него на плече, разыгрывала мелодраму. Наверно, просила вернуться. Поэтому рубашка и пахнет ее духами. Что он мог поделать, если она бросилась ему на шею? Она, видно, специально так сделала, чтобы я почувствовала запах ее духов, когда Рассел придет домой. Мы разругаемся, и Рассел прибежит обратно к ней. Нет уж, я не попадусь в ее ловушку.

Я придвинулась к Расселу и прижалась грудью к его спине, потом положила руку ему на живот, а другой взяла его за руку. Я чувствовала его мускулы и кости. Сжав слегка его руку, я подумала, что вот сейчас он почувствует мое горячее тело и придвинется поближе, но вместо этого он поднял мою руку, положил ее на простыню между нами и отодвинулся к краю кровати. Должно быть, он очень устал.