В ожидании счастья

ПАР

Робин опять опаздывала. Я уже замечала за ней эту дурную привычку. Я сидела в парилке и ощущала особый прилив сил. До этого целых полчаса отзанималась аэробикой, а потом еще десять минут работала на тренажере. Это, кстати, было замечательным достижением, если вспомнить, что в самый первый раз я едва выдержала пять минут.

— Эй, Саванна, ты уже тут?

— Да, наверху.

Робин вошла, прикрыла дверь и растянулась на нижней полке.

— Слышишь, эти белые меня скоро до психушки доведут.

— Почему? Что происходит?

— Во-первых, в нашем отделе, кроме меня, еще четыре страховщика. Ведь так?

— Ну да.

— Значит, так, несколько месяцев назад Марва рожает абсолютно здорового ребенка. Первого. Ей тридцать девять, но выглядит она на пятьдесят. Короче, такое впечатление, что чуть ли не каждую неделю этот ребенок подхватывает очередную болячку, и Марва теряет голову, все бросает и мчится домой. Сегодня утром ребенок снова заболел, Марва бросила недописанные бумаги по страхованию и уехала домой. А кто остался доводить это дело? Угадай.

— Ты, естественно.

— Вот-вот. Ну почему, скажи мне, нельзя было попросить Молли или там Нормана сделать это? У них все равно ничего срочного нет. Хотя нет, Норман весь день занят — ворон считает. Мне что, воспринимать это задание как знак особого доверия? Но я не обольщаюсь. Хотелось бы знать, когда ко мне прекратят приглядываться? Я уже тысячи раз себя зарекомендовала. Они же знают, когда аврал, на меня можно рассчитывать. На самом деле ведь так. Поэтому я и сатанею. Когда, скажи, пожалуйста, последний раз мне повышали зарплату? Хотела бы я знать, что за премия ожидает меня к Рождеству. Сегодня просидела без обеда, а завтра чуть свет — подъем и вперед: надо быть там не позже семи часов, чтобы все успеть. И ведь смотри: явится в отдел наша Марва и начнет с того места, до которого я доведу. В итоге она или аплодисменты сорвет или вконец запутает все, что я сделала.

— Знаешь, моя работа тоже не сплошной восторг. Раньше бензин рекламировала, а теперь с меня требуют целый ворох рекламы по поводу наших программ, которые все сплошная скука. Я половину времени трачу на то, чтобы убедить разные журналы, газеты и другие средства информации сообщать про нас. А на следующей неделе буду иметь удовольствие организовывать для президента компании, журналистов и так называемых людей искусства „круглый стол". Короче говоря, из меня скоро выйдет прославленный агент бюро путешествий. Я, черт возьми, весь день с телефона не слезаю.

— По-моему, у тебя работа скучная.

— Чушь это, а не работа.

— А что не чушь, по-твоему, Саванна?

— Робин, пойми, то, что я делаю, никому не нужно. Это та же пропаганда, но в заманчивой форме. Мне от этого уже скучно.

— Если бы это действительно никому не было нужно, тебе бы за это не платили.

— Они мне ничего и не платят. И знаешь почему?

— Знаю. Потому что ты черная.

— Это еще не все. На телевидении занятие связями с общественностью — самая неуважаемая область. Там одни женщины, вот почему. Добрые дяди не придают ей такого значения, как, скажем, коммерческой рекламе или маркетингу. Они не видят, какие деньги приносит наша работа. Мы не пользуемся уважением, и, в довершение ко всему, у меня над головой стеклянный потолок — мне некуда расти.

— Так зачем же ты согласилась на эту работу?

— Чтобы попасть в отдел постановок. Черт возьми, да в нефтяной компании и веселее было, и платили больше. Там хоть можно было фильмы поснимать. Информационные и учебные, конечно, но не все ли равно. И это давало какой-то заряд. Требовалось собственное видение, свои сценарии, надо было решать, как и что снимать, ломать голову над тем, как одновременно сделать фильм содержательным и интересным. Только вот от этой нефти со скуки умрешь.

Я вдохнула пар. Потрясающее ощущение.

— Что-то ты на Весы не похожа. Мне казалось, Весы терпеливее.

— Да ну это все, Робин…

— Нет, серьезно, дай мне составить твой гороскоп. У тебя там наверняка много воздуха, а восход, видимо, в Близнецах.

— Меня это мало волнует…

— А вот Нэнси Рейган волнует!

Мы расхохотались. Робин промокнула лицо полотенцем и стянула свои (или чьи они там были) волосы в пучок.

— И еще я тебе скажу: я больше на эти вечеринки „Если вам за…" не ходок. На меня не рассчитывай. Такой облом! Скажешь — нет?

— Это Финикс, Саванна. Тут тебе не Бостон и не Нью-Йорк.

— А я и не говорю. Просто такое впечатление, что у этих ребят время остановилось или календаря нет.

— У тебя что, месячные скоро? Ворчишь с самого порога.

— Наступают.

— У меня, слава Богу, пришли.

— Ты что, не предохраняешься?

— Предохраняюсь, естественно.

— Так чего же дергалась?

— Потому что гарантии никогда нет. А у Лореты на вечере все равно здорово было.

— А мне осточертело наряжаться на праздник, и все впустую. Я проделывала это в Денвере. Здесь больше не хочу.

— По-моему, куда ни глянь, везде трудно. Возьми женские журналы: в какой ни заглянешь, только и речи о том, как все плохо. Даже для белых женщин. Только названия статей разные, а суть одна. Я все эти заголовки уже наизусть знаю: „Как назначать свидания. Новые правила", „Встречу ли когда-нибудь приличного парня?", „Идеальный мужчина. Где он?", „Как влюбиться по-настоящему", „Как найти настоящего мужчину", „Как распознать притворщика", „Берегись сладких ловушек", „Сто неожиданных советов, где искать мужчину". И так далее без конца.

— Совсем все не так мрачно. Пресса хочет заставить нас поверить, что это правда. Я сама этим занимаюсь и знаю — это отлично работает. Главное то, что мужчины — просто зайцы. Они боятся сделать первый шаг, опасаясь, как бы мы их не зацапали, и тогда им придется бросить играть в детские игрушки и вести себя как взрослые мужчины. Вот чего они боятся, а вовсе не женщин.

— По крайней мере, к Расселу это определение подходит.

— Вот, например, на этом вечере, я что, так уж паршиво выглядела?

— Да что ты, просто дух захватывало! Кстати, здесь уже тоже дышать нечем. Жара.

— Так и должно быть, Робин. Слушай, а почему мы вдруг об этом заговорили? Сил нет, только и разговоров что о мужиках.

— Ты сама и начала.

— Хорошо, меняю тему.

Я вытерла пот с лица и рук и снова с закрытыми глазами свесилась вниз, чтобы окунуться в пар.

— Знаешь, чего мне не хватает?

— И чего же?

— Парней-приятелей. У меня их раньше было полно. Знаешь, просто таких, с которыми можно повеселиться безо всяких там…

— Чем мы старше, тем это труднее. А потом, у большинства только одна забота, как бы тебя трахнуть.

— Это правда. Обидно. Но, если разобраться, они чаще всего считают, что только для этого нам и нужны. И назовем вещи своими именами, Робин: в пятидесяти процентах случаев так оно и есть.

— Но ведь какой парадокс: нужен мужчина — плохо и не нужен — тоже паршиво.

— Заметь другое: когда были подростками, да даже и в колледже, познакомиться было раз плюнуть, ведь так?

— Конечно.

— Без напряга, правда?

— Ага.

— А теперь, когда знакомишься, кажется, что тебя сразу оценивают и прикидывают, какие у тебя планы.

— Какие планы?

Я открыла глаза. Робин растянулась на нижней полке. Груди ее были похожи на два больших коричневых грейпфрута. Уж лучше я останусь при своих!

— То есть, — продолжала я, — мужчина априори думает, что он твоя очередная жертва, что ты на него уже нацелилась, и держится настороженно, а порой и холодно, чтобы сохранять дистанцию. Стоит переброситься с некоторыми двумя фразами, как они посчитают тебя агрессивной или вообще оробеют. По-моему, они думают, что на дворе все еще пятидесятые, когда за мужчиной всегда был первый шаг. Но если ждать, затаив дыхание, пока он сделает этот шаг, то можно и задохнуться. Да вот хотя бы на днях: прихожу в кино, смотрю, в очереди в кассу стоит симпатичный парень и глядит на меня в упор, потом отводит глаза, отворачивается и ни слова. Да, с ним его девушка. Ну так что? Почему не поздороваться? Я хочу сказать, отчего ему сразу надо занимать позицию защиты? Ненавижу, когда за тебя додумывают, что и почему ты собираешься делать. В большинстве случаев я просто признаю их присутствие, держусь вежливо или как там, обходительно, что ли, а они уже воображают, что со второго слова я начну их соблазнять.

— Я с тобой согласна, — ответила Робин.

— Послушай, а ты всегда чувствуешь, что можешь быть с ними самой собой?

— Как это?

— Я хочу сказать, ты никогда не напрягаешься, чтобы не вышло слишком запросто, или там, серьезно, или прямолинейно?

— Да как-то нет.

— Ну, может, ты думаешь все время, что и как сказать? Как будто притворяешься или играешь какую-то роль, чтобы произвести хорошее впечатление? —

— Да нет…

— А я — да. Просто не сравнить, насколько мне легко с подругами и как я чувствую себя не в своей тарелке с мужчинами. Это угнетает. Так не должно быть. Уже не знаешь, как вести светский разговор с мужчиной, а только и думаешь, как бы его не спугнуть. У меня прежде были приятели, которым можно было позвонить и без всякой задней мысли пригласить: „Эй, хочешь, пульку распишем, или в кино смотаемся, или не пойдешь, в гости со мной?" Если они не были заняты, то просто говорили: „Давай". И ко мне можно было так же позвонить. Меня никогда не заботила мысль, должна ли я с ними переспать или нет. И вообще не в этом дело. Не знаю почему, но в таких случаях нас не тянуло к физической близости, мы не придавали этому большого значения. Нам просто было хорошо вместе, и можно было болтать обо всем на свете. Мне этого очень не хватает.

— Как будто играем в кости, а никто не хочет кидать.

— Мне часто хочется просто поболтать, подурачиться с кем-нибудь, кому доверяешь. Не обязательно ведь, чтоб он был кандидатом в мужья!

— Это я понимаю.

— Что бы такое сделать, чтоб и они поняли?

— Нашла у кого спросить. Я знаю одно: все черные мужчины — это большая загадка, — ответила Робин, — и сплошное разочарование. Даже иногда подумываю, может, белого себе найти.

— Мужчина есть мужчина.

— Неправда. Полно наших девчонок сейчас с белыми. И выглядят чертовски счастливыми. Белые знают, как с женщиной обращаться.

— Чушь какая! Может, они и не такие, как наши парни, но ведь они не сталкивались с этими расовыми делами. А если бы ты была права, то почему же во всех белых женских журналах пишут о том же, что и в наших? Многие белые красотки у нас на работе тоже себе ищут единственного и с тем же успехом, что и мы.

— Аргумент засчитан. Саванна, у тебя был когда-нибудь белый?

— Нет.

— А почему?

— Люблю черных, так сложилось.

— Понятно. — Робин села на полке. — А я вот что тебе скажу: пусть пошевеливаются и решают, а то меня уже подмывает перебежать улицу, как некоторые. И не похоже, чтоб они уж очень жалели об этом.

— Только при Берни такого не ляпни!

— Я просто так говорю. Но наши мужчины слишком много играют. Чувствуешь, что тебя постоянно испытывают. Что же, черт возьми, делать, чтобы выдержать экзамен?

— А как ты думаешь?

— Я думаю, что вся жизнь — это вводный курс терпимости, и чтобы женщине получить докторскую степень в этой науке, она должна познать сто одного мужчину.

— Это не для моих мозгов. Слишком уж глубоко, знаешь ли, Робин.

— Иди ты к черту, Саванна!

Я отодвинулась подальше, прижалась лопатками к горячему кафелю и глубоко вдохнула в себя.

— Мне только хочется, чтобы кто-нибудь меня волновал, чтобы чего-нибудь ждать от будущего. Я хочу встретить того, кто заполнит пустоту. А пока в этом году я жду только одного.

— Чего же?

— В ноябре конференция по средствам массовой информации. В самом Лас-Вегасе.

— Я люблю Лас-Вегас.

— Я тоже. Поездка за счет студии. Целых пять дней. Просто не дождусь.

— Я посмотрю, может, у меня получится вырваться к тебе на выходной. Там будут наши ребята?

— Если я скажу нет, ты все равно поедешь?

— Не знаю, может, да, может, нет.

— Ну так знай: за последние четыре года, что я туда езжу, пальцев на руках хватит пересчитать, сколько я их там встретила.

— Тогда я подумаю, — ответила она.

Я не знала, как ей намекнуть, что я просто так сказала и не могу пригласить ее с собой, да, честно говоря, и не очень хочу. Робин мне нравится, и все такое, но мне она кажется слишком вызывающей. Когда она куда-нибудь идет, у нее словно на лбу написано: „Я здесь и на все готова". Мне это может навредить.

Тем временем пар заполнил кабину до потолка так, что вытянутой руки было не разглядеть. Мы по-прежнему были одни. Пот с меня катился градом. Когда я вдыхала, мне казалось, что легкие у меня огромные и чистые, как будто я в жизни не курила. Я слезла с полки, нащупала около двери серебряную цепочку и дернула. Сверху на меня обрушилась ледяная вода, но холодно не было. Взобравшись обратно на верхнюю полку, я почувствовала себя сильной, здоровой, цельной. Клянусь, надо бросать курить.

— Ты сегодня что делаешь во время ужина?

— Ем.

— Тебе бы в цирке выступать — ты это знаешь? Хочешь, пойдем отсюда куда-нибудь?

— Не сегодня, ладно? У меня дома еще курица осталась — надо ее добить, и стирка. Ни одних приличных чистых трусиков не осталось. Может, завтра?

— Завтра я не могу.

— А куда ты собираешься?

— Домой.

— Как, ведь ты хотела поехать куда-нибудь ужинать?

— Да, но не одна же.

— А почему нет? Ты что, шутишь?

— Не шучу я. Я никогда не ходила в ресторан одна.

— Почему?

— Как-то дико.

— Что тут дикого? Я все время хожу одна.

— Правда? На тебя, наверное, все таращатся?

— Да почему? С чего это кто-то станет таращиться, если я ем одна?

— Потому что все будут думать, что тебе не с кем пойти в ресторан.

— Нет, ты правда не шутишь, Робин?

— Не-ет, а что?

— По-твоему, если мне хочется поесть в ресторане, а компании нет, так что же мне делать? Дома сидеть? Или поехать куда-то, где можно поесть, не выходя из машины!

— В твоих устах это звучит по-дурацки. А я просто объясняю, что никогда этого не делала, потому что мне неловко выставляться на всеобщее обозрение.

— Какое еще обозрение?

— Чтобы все видели, что некому повести меня поужинать.

— Бесподобная чушь! Никогда такого не слышала! Ладно, кончай.

— Ничего не могу, поделать.

— Все ты можешь. Все, что для этого требуется, — оторвать свой зад, выйти из машины, сесть за столик, сделать заказ, съесть все, и дело с концом! На носу двадцать первый век, Робин. Если ты ужинаешь одна, это не значит, что ты и живешь одна. Да даже если и значит, то кого это касается? Поезжай давай.

— Не могу.

— Попробуй.

— Душа в пятки уходит.

— Тогда иди в задницу, — сказала я.

Пар рассеялся. Теперь были отчетливо видны лицо Робин и особенно ее невероятный бюст. С полотенцем в руках, на цыпочках Робин пробралась в душ, взвизгнула под холодной водой и выскочила обратно. Ее твердый бюст даже не шелохнулся.

Собрав полотенце, я молча направилась к двери. Просто сатанею, когда рассуждают, как Робин.

Дома я бросила свежую почту на кухонный стол и, пройдя в спальню, включила автоответчик. Звонили дважды. Негусто. Джасмина спала, свернувшись калачиком у моей постели. Увидев меня, она поднялась, потянулась и покрутила кончиком хвоста. Пока перематывалась пленка, я плюхнулась на кровать и сбросила туфли.

— Саванна, это мама. Давно тебя не слышно. Надеюсь, все в порядке. Позвони. Вчера передавали, у тебя там тридцать градусов. Ты завела каких-нибудь знакомых?! Приятные мужчины есть? Позвони мне. Целую.

Гудки.

— М-м, Саванна, это Кеннет. Вспомнила? У меня через месяц медицинская конференция в твоих краях. Мне бы очень хотелось тебя повидать. Я еще перезвоню. Надеюсь, ты в порядке. Счастливо.

На минуту я остолбенела. Потом перекрутила пленку, проверить, не ослышалась ли. Неужели столько времени спустя звонил Кеннет Доукинс? Где же он узнал мой номер? У мамы. Наверняка у нее. Когда мы только познакомились и она услышала, что он врач, он ей сразу понравился, хотя она его еще и в глаза не видела. А уж когда наконец увидела… Приготовила ему капустный гарнир, сладкий картофель, кукурузный хлеб и жареную курицу. Следила, чтобы его стакан не пустел. Словом, завоевала его окончательно. Скоро вся семья уже знала о нем буквально все, как будто на днях я выходила за него замуж. По-моему, мама расстроилась больше, чем я, когда узнала, что мы перестали встречаться.

В Питтсбурге уже был двенадцатый час, так что я решила перезвонить ей завтра с работы, если выкрою время.

Душ можно было не принимать: после аэробики я уже помылась. Теперь хотелось надеть что-нибудь нарядное, но не слишком. Выдвинула заветный ящик и стала перебирать все самое соблазнительное. Интересно, когда-нибудь придется это надеть? Иногда сама не знаю, зачем накупаю это все. Наверное, многое уже истлело от долгого лежания. Решила из этого ящика не надевать ничего. Я выдвинула другой, набитый старыми футболками, побрызгалась лосьоном и натянула майку.

Трусики и лифчики положила в мешок с остальным бельем, бросив его в барабан, и поставила машину на медленный режим стирки. Потом доела курицу с остатками макарон, просмотрела почту и не нашла там ничего важного, кроме пары счетов. Тогда я завалилась на диван и нажала на кнопку дистанционного управления. Арета Франклин исполняла свою песню из фильма „Другой мир". Под руку мне попался журнал „Новая женщина". Первой в оглавлении шла статья „О чем мужчины не рассказывают женщинам", набранная красными буквами. Я вспомнила о Робин. Но тут зазвонил телефон.

— Саванна?

Я сразу узнала глубокий голос Кеннета.

— Вот так сюрприз, — сказала я, откладывая журнал.

— Тебя не поймаешь.

— Я не прячусь.

Он рассмеялся.

— Как дела, Саванна?

— Нормально. А твои?

— Так себе. Это ты там на солнышке греешься.

— Где ты узнал мой номер?

— Твоя мама дала.

— Она в своем репертуаре.

— Она сказала, ты в феврале переехала.

— Верно, а еще что она сказала?

Он опять засмеялся. Он всегда так здорово смеялся.

— А что, я чего-то не должен узнать?

Тут уже я фыркнула.

— Нет, просто мама всегда болтает лишнее, когда ее об этом не просят.

— Так тебе нравится на новом месте?

— Еще не разобралась.

— А где ты работаешь? По-прежнему в рекламе?

— Ага, на телестудии.

— Здорово. Голос у тебя бодрый.

— У тебя тоже. Ты, говорят, женился, завел ребенка и вообще?

— Да, так говорят. А как сама? Ты что, еще никого не осчастливила?

Ох уж мне эта мама!

— Единственный и неповторимый пока не попался, — ответила я.

— Я рад.

Я не нашлась что сказать.

— Так ты счастлив?

Я огляделась, высматривая сигареты.

— Я счастливый отец.

— Так я и думала, Кеннет.

— Слушай, через месяц я приеду к вам, на конференцию. Ты никуда не собираешься?

— Когда именно?

— Конференция с двадцать шестого по двадцать восьмое, но на последнее заседание я, скорее всего, не пойду.

— Я буду дома.

— Я остановлюсь в „Финишиэн". Говорят, милая гостиница.

— Не просто милая, а шикарная.

— Скажи, у тебя кто-нибудь есть?

— При чем здесь это?

— Мне просто любопытно, Саванна.

— Я же только что переехала, Кеннет.

— Что ж, давай, когда я приеду, вместе поужинаем. Это возможно?

— Может быть.

— Отлично. Ты бывала в Седоне?

— Нет еще.

— А это далеко от Финикса, не знаешь?

— Кажется, чуть больше часа ехать, если не ошибаюсь.

— Я видел фотографии в „Нэшнл Джиографик". Там такие красные горы — просто невероятно.

— Там же рядом Большой каньон.

— Я хотел бы съездить туда посмотреть в субботу, после конференции. Поедешь со мной?

— Не знаю, Кеннет. Давай, ты сначала приедешь, а там посмотрим. Неизвестно, не буду ли я занята.

— Договорились, — он помолчал. — А ты все еще покупаешь красивые картины?

— Не так часто, как хотелось бы.

— Саванна, правда, я не перевожу разговор, но, честно говоря, у меня от сердца отлегло, когда узнал, что ты не замужем.

— Почему?

— Потому что.

— Потому что — что?

— Объясню, когда приеду. Я рад, что смогу тебя увидеть. Клянусь, у меня остались самые нежные воспоминания о тебе. В самом деле, я часто о тебе думаю.

— Да-да, конечно.

— Ты получила мою открытку на прошлое Рождество?

— Нет, — соврала я. Я получила эту открытку, но что мне надо было сделать? Отправить ему письмо с благодарностью? Позвонить?

— Не получила?

— Не-а.

— Ты же, кажется, тогда в Денвере жила?

— Угу.

— В общем, в моей жизни много чего происходит. Расскажу, когда увидимся. Ладно?

— Слушай, я не агент ФБР. Просто спросила, счастлив ты или нет.

— Я ничего такого и не имею в виду. Просто сейчас не могу об этом говорить.

— Ради Бога.

— Ладно, милая, здесь уже поздно.

— Ты все еще в Бостоне?

— Теперь в Брайтоне.

— А-а.

— Я приеду и тебе позвоню. Так хочу тебя повидать! Ну, счастливо тебе.

— Рада тебя слышать, Кеннет.

Я вскочила за сигаретами и снова плюхнулась на диван и несколько минут сидела не шевелясь. Журнал свалился на пол. Было время, когда я не могла жить без этого человека. Клянусь, с ним я чувствовала себя особенной. Он говорил, вдохновляю его. Он тоже так на меня действовал. Сколько раз он звонил мне в субботу утром: „Поедем на мыс?" Мы приезжали туда. Он доставал из багажника копченую индейку, сыр, крекеры, вино, фрукты. Мы лежали на подстилке у самой воды, читали „Ньюсуик" или „Лайф" и говорили о событиях в мире, а перед нами разбивались волны. Он делал наши поездки романтичными. А сколько спектаклей мы пересмотрели — и каждый раз по полночи обсуждали, чем они хороши или плохи. Он — единственный мужчина среди мои знакомых, которому интересно было не только американское кино. Он говорил, я одна из самых умных женщин, которых он знал. И самая чувственная. Он и сам был лучшим моим любовником. Я до сих пор не знаю никого лучше.

Теперь, когда я задумываюсь, то понимаю, что требую так много от мужчины, вероятно, потому, что знала Кеннета. Я привыкла к тому, что он обращался со мной, как с настоящей дамой. А когда привыкаешь к хорошему, невозможно перейти на дерьмо.

Тогда я не сомневалась: наши отношения будут долгими и выльются во что-то прочное. А вышло не так. Он неделями не звонил. Потом появлялся, как будто мы только вчера расстались. Часами мы болтали по телефону о чем угодно, только не о чувствах. Когда я наконец поняла, что люблю его, мне было слишком страшно ему признаться. Я точно знала, что он думает обо мне, но понятия не имела, что он чувствует. Раньше со мной такого не случалось. Я не знала, встречался ли он одновременно с другими женщинами, и что значили для него встречи со мной: просто отдых, временное развлечение, времяпрепровождение. Мне надоело строить догадки, а расспрашивать было неловко. В один прекрасный день я написала ему, что больше не хочу с ним видеться. Он никак не мог понять из-за чего. Тогда я соврала, что встретила другого. С тех пор он больше не давал о себе знать.

Интересно, зачем ему вдруг понадобилось меня видеть после всего. Почему ни с того ни с сего он поднял трубку и позвонил маме, чтобы меня найти? И почему именно сейчас? Хотелось верить, что он не собирается начинать все заново и увлечь меня так, что я потеряю голову. Все равно этому не бывать. Он женатый человек. И наплевать, что я его любила. Наплевать, даже если он по-прежнему выглядит не хуже Эвандера Холифилда. Все пустое — и улыбки как на рекламе зубной пасты „Пепсодент", и заставляющие таять объятия, и все эти страстные лобзания. Пусть только попробует поцеловать. Близко не подпущу. Обнимет — не прижмусь. И в глаза смотреть не буду. А станет грустно, начну поддаваться, сразу стану держать дистанцию. Не знаю, как там и что, а уж спать с ним, точно — ни за что.

С работы мне нужно было позвонить в шестнадцать разных мест и кое-что доделать для презентации отдела маркетинга, назначенной на вторую половину дня. Но прежде я решила позвонить маме и разделаться с этим.

Мама, видимо, сидела у телефона, потому что сняла трубку сразу после первого гудка. Не успела я поздороваться, как она уже, по своему обыкновению, перехватила инициативу:

— Ты чего не звонишь? Я тут волнуюсь. Город чужой — мало ли что? У тебя все в порядке?

— Нормально, мам. Мы же две недели назад говорили с тобой. Что-нибудь случилось?

— Нет. Шейла беременна.

— Снова?! Что она собирается делать с четырьмя детьми?

— Уж ты лучше помалкивай. Пуки уже вернулся.

— Давно?

— Две недели как.

— Как он? Что делает?

— Ищет себе работу. Выглядит таким молодцом и поправился, немножечко. Поживет тут со мной, пока не наладится. И если не станет баламутничать, пускай себе живет здесь, сколько пожелает.

— Смотри, мам, осторожно, чтоб в отделе социальной помощи не узнали.

— Не их забота.

— Очень даже их. У них и так свербит, что у тебя в квартире две спальни. Им не нравится, что у тебя есть дочь, которая в состоянии платить за твою квартиру. Смотри, если узнают, что у тебя кто-то живет, так и выселить могут.

— Я буду осторожна. К слову сказать, поскольку ты только что переехала, думала переждать и не говорить тебе.

— Чего не говорить?

— Мне квартплату поднимают.

— На сколько?

— На сорок восемь долларов.

— Не так уж плохо.

— По-моему, ничего хорошего. Вот только что получила новый договор по аренде. Велят заполнить бумаги. Надо будет тебе их прислать, чтобы ты подписала.

— Я же вроде несколько месяцев назад что-то подписывала.

— То были талоны на питание. Помнишь? Тогда велели, чтоб ты написала, сколько именно ты за меня платишь. А теперь другое — теперь они просят подтвердить, что ты все еще платишь часть ренты за меня. Вот и все.

— Достали они меня своими бумажками!

— А мне тут каково заполнять все это? Путаница одна. И ведь одно и то же пятьдесят раз по-разному переспросят. Ну, так я тебе завтра это отправлю. А ты пришлешь поскорее назад?

— Ладно.

— А уж Пуки наш скоро меня совсем съест с потрохами.

— Тебе деньги нужны?

— А кому они нынче не нужны? Но нет, мне не надо. Ты и так вон сколько для меня делаешь. Тут от Сэмюэла весточка пришла. Знаешь ли, он теперь в Германии служит.

— Нет, мама. Я ничего не знаю. Мне вообще никто ничего не говорит. Как у него дела? Его когда-нибудь еще на побывку отпустят? Уже два года, как я его не видела. Вообще даже забываешь иногда, что второй брат есть!

— Не знаю, про побывку в письме ничего не говорится. Что ж я могу тебе сказать? А что твоя новая служба?

— В порядке.

— Работается как?

— Нормально.

— Я рада. Кстати, порадуй-ка меня еще: ты там познакомилась с кем-нибудь?

Я ждала этого вопроса.

— Нет.

— А бываешь где-нибудь?

— Да.

— Что ж ты ни с кем не познакомишься? Ведь целый месяц уже прошел.

— Не все так просто, мам.

— Тоже мне, большое дело — с мужчиной познакомиться.

— Ладно, я стараюсь. Раз ты заговорила о мужчинах, зачем Кеннету дала мой телефон?

— Он попросил. Что же мне было притворяться, что я не знаю номера телефона родной дочери?

— И что ты ему обо мне наговорила?

— Что ты живешь в Финиксе.

— А еще?

— Что ты еще не нашла свою половину.

— Так я и знала.

— Да он сам возьми да и спроси: „Она замужем?" А что такое, он приезжает, что ли?

— А ты не знаешь?

— Через месяц, сказал, двадцать шестого приедет. Или ты не рада? Он же тебе, кажется, по душе был?

— Это тебе он был по душе, мам.

— Что правда, то правда. Если мне память не изменяет, с тех пор, как вы расстались, много воды утекло. Он был то, что тебе надо. А у тебя гулял ветер в голове и никакого терпения. Да ты и сейчас такая же. Он к тебе с умом относился, а тебе все плохо.

— Мам, у него есть жена.

— И, видно, хорошо ему с ней живется, если он из кожи вон лез, чтобы у меня твой номер узнать?

— Просто разыскивал старого друга, никакого другого смысла я тут не вижу.

— Ага, знаю я таких „старых друзей". Когда переспишь, это уже не дружба.

— Мама, какой год сейчас?

— Я знаю, какой год. Есть вещи, которые не меняются с годами. И это тоже. Скажешь, ты ничего к нему не чувствуешь?

— Я же говорю, мама, что отношусь к нему как к старому другу. Да я этого Кеннета четыре года в глаза не видела.

— И что? Да хоть пятьдесят лет! Если уж полюбила человека, так уж и будешь продолжать любить.

— Мне пора.

— Позвони Шейле.

— А что она не позвонит?

— Они пристраивают новую комнату к дому, ей надо экономить деньги.

— Дешевый трюк. А когда она с Полом разводится, ей не надо экономить? Скажи ей, чтобы сама позвонила.

— Она за тебя тоже переживает.

— Да чего вдруг все так за меня переживают?

— Ты там одна, сама по себе, своих никого, ничего нет. Друзья это другое. Я не про то. Семья — иное дело, своя кровушка. Ты так давно одна. Саванна. Мы так беспокоимся, что тебе одиноко.

— Ладно тебе, мам!

— Мне-то, может, и ладно. Да я вот не дождусь, пока ты гордыню-то свою смиришь, а то никого и ничего-де ей не надо. Каждой женщине нужен муж, и ты не исключение.

— А я и не говорю, что не нужен. Но сидеть и рыдать, что у меня его нет, не стану.

— Так делай же что-нибудь! Если б ты так старалась найти мужа, как печешься о карьере, — или как там это, — ты бы уж давно замужем была.

— Пока, мам.

— Погоди!

— Что?

— Ты пришлешь мне снимки места, где теперь живешь?

— Пришлю.

— И пустыню снимешь?

— Сниму.

— Кактусы не забудь.

— Не забуду.

— А когда мне можно приехать самой посмотреть?

О Боже! Каждый мой переезд она приезжает посмотреть.

— Я тебе скажу, мам. Я же только перебралась. Даже города еще не знаю. Может, ко Дню Благодарения. Посмотрим, как с деньгами будет.

— В Финиксе дороже жизнь, чем в Денвере, да?

— Нет, мам.

— Если трудно с деньгами, ты мне столько не посылай. Пуки найдет работу и сможет тоже мне помогать.

— С деньгами у меня все в порядке. Скоро буду новую машину покупать.

— Ты же эту только четыре года как купила.

— Да, но я уже наездила почти сто тридцать тысяч километров. Надо от нее избавляться, пока она не сдохла совсем. Она и так ничего уже не стоит.

— Вот бы мне машину!

— Если б я могла тебе купить!

— Ты же знаешь, я водить не умею, — рассмеялась она. — Так тебе, значит, там больше нравится, чем в Денвере?

— Мам, мне правда надо идти. Честно.

— Ты только быстренько скажи.

— Еще не знаю. Пока ничего. Но не самое лучшее место, где я жила.

— Это часть твоей проблемы, Саванна. Все-то тебе надо лучшее. Надо тебе смириться с тем, что все и все не должны быть лучшими, чтобы тебе было интересно. Поживи, посмотри. И, пожалуйста, через полгода не говори мне, что тебе уже надоело, и ты снова переезжаешь.

— Пока, мам. Скажи Шейле, чтобы звонила. Пуки привет, и пусть тоже звонит, если что-нибудь нужно. На каком месяце Шейла?

— На третьем.

— Хочется выругаться!

— Лучше не надо. — Она повесила трубку.