Вересковая принцесса

11

Рядом с квартирой моего отца находилась комната, которую фройляйн Флиднер пока что предназначила для меня. К комнате примыкала небольшая спальня. Два её окна, обрамлённые тяжёлыми, слегка поблекшими желтыми шторами, выходили на юго-запад. В спальне стояла кровать с жёлтым стёганым одеялом и подушками в свежих льняных наволочках. Рядом располагался элегантный туалетный столик, также задрапированный жёлтым, а у дальней стены стоял узкий шкаф на вычурных ножках, щедро украшенный разноцветной деревянной инкрустацией.

— Постельное бельё негодное, — заявила Илзе, сильным движением перетащив мешок с периной через порог. — Постель у нас есть и у самих, да ещё какая! — и она стянула с кровати тонкое бельё, с неодобрительной миной взвешивая его на руках. — Но кто это додумался? — вдруг воскликнула она, уперев руки в бока и обводя взглядом помещение. — Кровать поставлена так, что ты будешь лежать наполовину на сквозняке, а возле прекрасной, защищённой стены стоит этот глупый шкаф. Давай, дитя, берись — его надо отодвинуть!

Мы сдвинули шкаф в сторону. Илзе схватилась за голову.

— Бог мой, на окнах шёлк, а под шкафами паутина толщиной в палец и пыль, сквозь которую не видно пола — и это называется вести хозяйство!

Я подумала о ящике, который сорок лет простоял в темноте подвала; наверное, столько же времени никто не тревожил многочисленное племя пауков, разбегающееся сейчас в разные стороны. Помимо почерневших от времени клубов пыли и долгоногих паучьих чудовищ за шкафом обнаружилось потайная дверь, скрытая обоями. Илзе без колебаний распахнула её; за дверцей открылось узкое пространство с ведущей наверх крутой лестницей.

— Вот почему сюда поставили шкаф, — заметила Илзе, запирая дверцу. — Надо вернуть его на место.

Она вышла, чтобы поискать веник и совок.

Я тихонько открыла дверцу… Кто живёт там наверху? Может быть, прекрасная Шарлотта? …Я не хотела подсматривать или подслушивать, боже упаси — Илзе это было «до смерти противно». Но не успела я оглянуться, как мои ноги уже стояли на нижней ступеньке лестницы; я вытянула голову и приподнялась на цыпочки, вглядываясь в ведущую наверх темноту. Оттуда не доносилось ни звука… Ах, мои ноги буквально приплясывали от нетерпения, горя желанием пробраться дальше! Илзе ужасно удивилась бы моему сорочьему любопытству… Конечно, здесь было темно, и я боялась призраков; но сзади проникал отрадный дневной свет, и я начала подниматься по ступенькам, полностью уверенная, что наверху живёт Шарлотта — обитать возле крепкой, весёлой молодой дамы не осмелится ни один призрак… Внезапно справа, на уровне моих глаз, появилась тусклая полоска света — щель между порогом и дверью. Может быть, Шарлотта сидит там сейчас у окна, и я могу незаметно взглянуть на красивое лицо и роскошно уложенные волосы. Я постаралась беззвучно открыть дверцу — и тут, о ужас, раздался страшный хруст и треск, несчастная дверь скрипела так, как будто её годами не смазывали! Моя рука соскользнула с дверной ручки, и я чуть не свалилась с лестницы. Дверь медленно отворилась. В комнате никого не было, лишь на потревоженной двери, шурша и шелестя, висел чёрный шёлковый дамский плащ.

Мне показалось, что забрезжил рассвет, которому я так часто радовалась на пустоши — стены комнаты были задрапированы розовато-красным газом. Всё вокруг было в розах — и серовато-коричневый ковёр, и изящные стулья без спинок, и опущенные роллеты. Конечно, это были не розы, а всего лишь их тени — солнце беспощадно высосало из них все краски. Возле одного из окон стоял туалетный столик с серебряной утварью; другой мебели в комнате не было.

Я осторожно вошла… Да, здесь тоже давно не подметалось! «Это называется вести хозяйство», как сказала Илзе… Неужели Шарлотта чувствует себя хорошо в этом затхлом, пыльном воздухе?.. Одна из створок двери слева от меня была открыта, и мой взгляд упал на две стоящие рядом кровати под тёмно-фиолетовым балдахином. Возле одной из них помещался плетёный короб со множеством подушек и валиков. Поверх короба было наброшено зелёное покрывало. …Странно, кто бы мог тут жить? Глубокая, призрачная тишина царила в полутёмной комнате. Здесь на окнах были не только роллеты, но и наглухо задёрнутые шторы. Всё выглядело каким-то заброшенным. …Ах, всё понятно! Семья, которая здесь жила, сейчас в отъезде! Во мне проснулся голос совести — я со своим любопытством не должна была пробираться в чужие покои… Ну и что — я ведь не заберу отсюда даже иголки, я не дотронусь ни до чего и пальцем! Чтобы случайно ничего не раздавить, я сняла свои подбитые гвоздями башмаки и пошла в чулках.

Как это было восхитительно — осматриваться в чужих, полных невиданной роскоши покоях!.. Я словно и вправду была у госпожи Метелицы, в её замке, полном бархата и шёлка, золота и серебра. Здесь хватало и пыли для выметания, и постелей для перетряхивания… Я шла одна через её комнаты и залы — одна-одинёшенька! Если бы в каком-нибудь углу паутина упала на пол, я бы это услышала. Хайнц живо сбежал бы отсюда! Но я — я не боялась, ну ни капельки! И если бы в соседней комнате действительно сидела госпожа Метелица — в высоком чепце, с большими зубами и трясущейся головой, — я бы смело подошла к ней и сделала книксен, для этого большой храбрости не надо — нет, не надо, но… — я внезапно вскрикнула, вызвав эхо от стен, закрыла лицо руками и распахнула дверь. Госпожи Метелицы здесь не было, но я не была одна — маленькая чёрная фигурка выходила мне навстречу из противоположной двери.

Я застыла как соляной столб — точь-в-точь как четыре недели назад на холме возле мнимого финикийца. Но на этот раз не страх пригвоздил меня к месту, а стыд — покои не были нежилыми. Как я буду извиняться перед незнакомкой, которая сейчас наверняка приближается ко мне? Я ждала с сильно бьющимся сердцем — вот сейчас она подойдёт, отнимет мои руки от лица и потребует объяснений… Однако было совершенно тихо, не было слышно ни звука шагов, ни хлопка закрывшейся двери — и я решительным движением прервала ужасную ситуацию, открыв глаза. Чёрная фигурка всё так же стояла на пороге, медленно опуская руки, затем она откинула назад спутанные тёмные волосы — ой, я ведь делаю сейчас то же самое!.. Я засмеялась, засмеялась во весь голос — неужели это страшилище я? Надо присмотреться поближе!

Все стены комнаты были зеркальные, от пола до потолка — они, наверное, удивились отразившемуся в них странному видению!.. Итак, это была вересковая принцесса, которую сегодня представили юным дамам как пугливую ящерицу с короной на голове… О Илзе, твои знаменитые чулки из овечьей шерсти просто ужасны! А в чемоданах там, внизу, старательной и заботливой рукой уложен целый ряд этих образцов прочности, которые я могу «на здоровье» изнашивать и рвать — это на какую же долгую жизнь они рассчитаны? И мой отец действительно прижал к сердцу этого маленького уродца и захотел оставить у себя как «милостивую фройляйн фон Зассен»? Он не видел, как смешно высовываются маленькие горящие ушки из толстой белой марли и тут же безнадёжно в ней тонут?.. Он не заметил, как находчиво Илзе нашила один из букетов, вытканных на чёрном платье — которое выглядело таким импозантным на величественной фигуре моей бабушки — на мою узкую грудь, где он смотрелся как гербовый щит? Я тряхнула волосами, засмеялась как сумасшедшая и пошла в соседний зал.

Он растянулся на всю глубину дома. На его северной и южной стороне было по три двери. Огромные, стеклянные, они располагались рядом друг с другом и выводили наружу. Двери были задрапированы голубым шёлком, оттенок которого сохранился лишь на северной стороне; на южных же дверях шёлк поблек до грязно-серого цвета. …В этом зале со всех стен струилось дыхание жизни. Парящие в воздухе маленькие толстощёкие дети держали в руках медальоны и лукаво улыбались мне; с потолка лился дождь из цветов, рассыпаемых прекрасными женскими фигурами. Золотые орнаменты оплетали картины на стенах причудливыми завитками и арабесками. Вся мебель была сияюще-белой, с золотой окантовкой, а стулья и диваны обиты голубым шёлком.

Это был роскошный зал, но он, очевидно, использовался просто как жилая комната. Уютные группы мебели непринуждённо заполняли все четыре угла; у средней двери на северной стороне располагался большой письменный стол. Он был заставлен множеством фарфоровых фигурок и других изящных вещиц, назначения которых я не знала… Ещё я увидела там серебряный прибор для письма и роскошный блокнот, на котором, словно бутон тёмной розы, стояла чернильница. На широкой обложке блокнота был выгравирован герб со сверкающей короной, а перед письменным прибором лежала стопка бумаги с таким же гербом. Нежная, быстрая женская рука расписывала, очевидно, на ней перо: несчётное число раз, вдоль и поперёк, на ней было начертано: Сидония, принцесса фон К. Встречались также и имена Клаудиус и Лотар. Я отпрянула. Это, должно быть, княжеские покои! Может быть, за этим столом сидела принцесса и писала золотой ручкой, лежащей теперь рядом с бумагой? Её изящные ножки скользили по отполированному полу, который сейчас протирают мои грубые шерстяные чулки, а в стеклянных дверях отражалось её нежное, благородное лицо… Меня охватила робость — я не стала хвататься за ручку ближайшей двери, а сдвинула осторожными пальцами задвижку с замочной скважины и боязливо заглянула в неё. Я увидела красивую, изящно изогнутую парадную лестницу, по которой я сегодня поднималась вместе с Илзе и молодым господином… Ах — значит, я стояла сейчас за одной из дверей с печатями! Наверное, принцесса хотела на время своего отсутствия защитить свои покои от непрошеных гостей и велела запечатать двери… Но этого оказалось недостаточно — я стояла сейчас в её комнатах и позволяла своим глазам блуждать по всем её сокровищам, которых не должен касаться посторонний взгляд… «Это всё равно что воровство», сказала Илзе, обнаружив, что я читала чужое письмо. Не было ли моё поведение в точности таким же, как если бы я прочла чужую тайну или содрала печать с двери? Я попыталась строго отругать себя; но я не умела и вполовину так отчитывать, как Илзе, да и укоры совести были не особенно болезненными — напротив, я находила ужасно милым, что вот на дверях висят печати, и никто не может войти сюда — разве что какая-нибудь любопытная муха пролетит через замочную скважину — а вот я, я смогла!

И теперь я собиралась проверить, как чувствовала себя прекрасная принцесса, выглядывая из стеклянных дверей. Я сдвинула немного одну из драпировок — к двери примыкал балкон. Он казался маленьким, уютным кабинетом без потолка и крыши Я никогда раньше не видела балконов — как восхитительно, должно быть, выйти из душной комнаты на воздух высоко над землёй!

Под балконом раскинулся пруд; синее послеполуденное небо отражалось в неподвижной водной глади, посреди которой, словно на бархатном покрывале, возвышались причудливые фигуры из песчаника. Душистая зелень газонов, стройные каменные скульптуры в золотом солнечном блеске, светлые гравийные дорожки, рассекающие траву и убегающие в кустарник — всё было очень красиво, если бы не густой тёмно-зелёный занавес, удушающе тесно огородивший эту идиллию — плотный массив деревьев, простирающийся вдаль насколько хватит глаз, карабкающийся к небу по высокой горе на горизонте, перехватывающий дыхание… Неужели прекрасная принцесса не боялась, что однажды верхушки деревьев зашумят, придвинутся поближе и сомкнутся над её замком, словно зелёные воды?.. Моя родная пустошь с её равнинными просторами и сильными ветрами была мне всё же намного милей!

Возможно, с балкона можно разглядеть какой-нибудь просвет среди деревьев? Я оказалась достаточно легкомысленной, чтобы повернуть ключ и чуть-чуть приоткрыть дверь; душный летний воздух ворвался в комнату, принеся с собой волшебные ароматы цветущего сада — можно на минуточку высунуть голову — о Боже, из дальних кустов выходит Илзе с метёлкой на плече! Я закрыла дверь, промчалась через все комнаты, влезла в свои башмаки и скатилась вниз по лестнице. Я как раз успела закрыть за собой дверцу и шлёпнуться на стул, как появилась Илзе.

— Мне пришлось пробежаться до двора, чтобы раздобыть метлу! — сказала она. — Этот дом словно заколдован — запертые двери и нигде ни души!.. А горничная никак не хотела давать мне веник — из чистого почтения… Ну, меня это вывело из себя! Проклятая шляпа — ни за что её больше не надену!

Она тщательно вымела все клубы пыли, дважды повернула ключ в дверце и задвинула шкаф на место. Затем она расшнуровала наш тюк и водрузила перины на кровать. …Ох, как нагло выделялись эти бело-красные перины на фоне жёлтого шёлка, как покорно опустился на пол презрительно отброшенный тонкий лён, на котором я даже с расстояния могла посчитать нити!

Но Илзе обозревала дело рук своих с довольным видом — наше бельё было крепким и прочным, тут ничего не скажешь.

— Завтра поутру пойдём в главный дом, — сказала она мне, вынимая из багажа новый шейный платок и кладя его на туалетный столик. — Судя по словам твоего отца, тут очень разумные люди.

Я напрасно старалась припомнить подобное его высказывание: он возмущённо говорил о забытом ящике и называл «разумных людей» мелочными душами.

— Может быть, я смогу поговорить о тебе с самим господином, — заметила она.

— Ради бога, не надо, Илзе! — вскричала я. — Я тут же убегу, и ты больше меня никогда, никогда не увидишь!

Она удивлённо поглядела на меня.

— У тебя тут всё в порядке? — спросила она, выразительно приставив палец ко лбу.

— Думай что хочешь, но я не перенесу, если ты хоть словом перемолвишься обо мне с молодым господином…

— А кто же имеет ввиду этого юнца? Этого напыщенного хлыща, который забавляется с обручами? Только этого не хватало!

Я почувствовала, что у меня запылало лицо — негодование, боль и стыд пронзили меня ножом… Нет, Илзе бывает иногда грубой и беспощадной!

— Я имею ввиду господина, который окликнул нас вчера во дворе, — пояснила она.

— Ах, этого, — сказала я. — С нем говори сколько хочешь, он старый-престарый!

— Так это в самом деле те люди, что были на пустоши четыре недели назад?

Я кивнула головой.

— И пожилой дал тебе те несчастные талеры?

— Да, Илзе!

Я подошла к окну и стала глядеть сквозь стекло. Мне не хотелось выглядеть смешной — у меня на глазах выступили слёзы. Илзе, конечно, знала, что я плакала, когда она уж очень распекала Хайнца, но это было другое дело, Хайнца я знала и любила с пелёнок — а почему меня печалит посторонний молодой человек? Что мне до того, что Илзе обозвала его юнцом и хлыщом?.. Совершеннейший пустяк, но отчего-то эта хула рассердила меня гораздо больше и совсем по-иному, чем Илзины нотации Хайнцу.