Второе дно

Глава 21. Об удачных моментах

Ламаи спала крепко, прижав подушку к животу и смяв простыню. Я выгнала из комнаты пару обнаглевших москитов и поправила полог. Мне сон не светил.

Над солеными болотами ярко сияла перевернутая чаша луны, и в ее свете плотная листва мангровых деревьев глянцево поблескивала серебром. Я вышла на веранду, полной грудью вдохнула острый солоноватый запах рощи и деловито принялась расстегивать блузку. Повесила ее на спинке скамейки, пристроила рядом узковатую юбку и белье, — и, спустившись вниз, оставила домашние туфельки у подножия лестницы.

Соленая грязь с обманчивой податливостью смялась под босыми ногами. Ночной ветерок подхватил распущенные волосы, защекотав их кончиками обнаженную спину, и я мгновенно покрылась мурашками. Альциона словно нарочно медлила, описав широкий круг над домиком, прежде чем рухнуть мне на плечо, царапая коготками нежную кожу, и длинно, исключительно похабно присвистнуть. Я укоризненно вздохнула, но пассаж об острой необходимости немедленной мужской помощи оставила без комментариев, молча развернувшись в сторону моря.

Я не представляла себе масштабов силы принца и, тем более, его камердинера, а потому собиралась сделать самые надежные обереги, какие только могла. Просто для душевного спокойствия. А уж как я там при этом выглядела — дело десятое.

Мама говорила, что лучший оберег — это символ единства с природой, крошечная часть ее непреодолимой силы, заключенная в амулете, и ритуал изготовления основывался на возвращении к началам, отказу от наносного и неважного. Материал для такого оберега надлежало собирать как можно ближе к дому и одновременно — на грани, там, где встречаются стихии, времена и противоположности. А саму ведьму ничто не должно отделять от окружения: ни мысли, ни одежда.

Мама в таких случаях цинично шла в старую баню и вытаскивала голыш из парной: не единожды обожженный огнем и залитый водой, камень из печи как нельзя лучше подходил для ведьминых целей — и, что немаловажно, наготой в бане никого не удивишь. Я с удовольствием воспользовалась бы мудростью старшего поколения, но климат Ньямаранга диктовал свои условия. Постоянная жара и влажность делали свое дело: летом вся колония превращалась в одну огромную парную, и строить целый дом ради аналогичных условий внутри никому и в голову не приходило.

Поэтому за материалом для оберега я отправилась туда, где встречались земля, море и луна — на береговую линию мангровых болот, где жизнь воздвигалась и пировала на смерти и разложении.

От природы меня и в самом деле ничто не отделяло, и мелкий гнус обрадовался мне, как родной. Я досадливо отмахнулась и упрямо продолжила пробираться к воде меж корней и причудливо изогнутых стволов. Под ногами вскоре зачавкало, а через пару минут я начала проваливаться по щиколотку, увязая в мягкой грязи, нагретой дневным жаром.

Острые пики воздушных корней постепенно сменялись переплетениями корней ходульных. Я проваливалась уже по колено. Альциона, не выдержав моих рывков и падений, взмыла в воздух аккурат тогда, когда я, ободрав ладони, вцепилась в нависший над головой ходульный корень и, помогая себе ногами, с натугой подтянулась, карабкаясь на самое высокое дерево в роще. Соленая грязь выпустила меня с противным чавкающим звуком, и я с облегчением выдохнула.

Сюда не проходила ни одна лодка, не долетал ни один дирижабль. У дерева был угольно-черный ствол, слишком толстый и гладкий для мангра; сильно разветвленная крона шелестела на ветру, и на каждом листике блестели в лунном свете капельки соли — и оттого казалось, что дерево нарядили в белое, как невесту.

Я несколько попортила эту черно-белую идиллию кровавыми отпечатками ободранных ладоней и негромко позвала:

— Просыпайся, Прародительница.

В манграх разом стихли все звуки. Размеренная песня ночной птицы оборвалась на середине; листва больше не шелестела, и ветер не доносил шума близких волн. Луна безмолвно плыла в ясном небе, и ее свет разливался над самым старым мангром в чаще, играя в белых кристалликах соли — словно поправлял кружево невестиного платья.

В воцарившейся тишине протяжный древесный стон прозвучал до того зловеще, что я вздрогнула и прижалась к гладкой коре. Вовремя: когда Прародительница пришла в движение, все, что от меня потребовалось — подтянуться и обхватить ногами ствол.

Изогнутые ходульные корни с чавканьем освобождались из болотной грязи. Каждый листик в роще затрепетал в едином танце, кастаньетами защелкали сломанные ветви. По стволу пробежала дрожь — и гигантское дерево приподнялось на корнях, двинувшись к близкому прибою.

Альциона с протяжным свистом описала круг над Прародительницей и снова вцепилась когтями мне в плечо, не доверяя дрожащим в движении ветвям. Дерево перемещалось обманчиво неспешно, изогнутые ходульные корни двигались мягко и плавно, словно бесчисленные щупальца гигантской морской твари — из тех, что в легендах топят корабли и пожирают матросов…

Впрочем, человеческой кровью Прародительница и в самом деле не брезговала, и я зажмурилась, изо всех сил вжимаясь в гладкий ствол. Любая ведьма становится сильнее дома — но я родилась не здесь и никогда не приехала бы в Ньямаранг, если бы не умудрилась обратить в фамилиара мангровую альциону, которая не сумела бы выжить в суровом климате Старого Кастла. Прародительница наверняка чувствовала мою чуждость — оттого и приходила на помощь только в обмен на кровь.

Пока — только на кровь. Однажды она захочет больше, и мне оставалось только молиться, чтобы это «однажды» не наступило прямо сейчас.

Прародительница вынесла меня на самую границу мангровой рощи, где соленое болото встречалось с коралловым рифом, но непреклонно остановилась там, где еще могла зацепиться за мягкую грязь. Ходульные корни почти полностью ушли под воду, оставив на поверхности лишь влажно поблескивающие изгибы, примыкающие к самому стволу. Я осторожно попыталась опереться на один из них — и дерево, решив, что натерпелось от меня достаточно, резко опустило корень вниз.

Альциона заполошно захлопала крыльями. Я с визгом рухнула в воду, тут же нахлебалась, суматошно вынырнула на поверхность, кашляя и отплевываясь. От соли немилосердно щипало в горле и так резало глаза, что слезы наворачивались.

А на ладонях не осталось ни капли крови. Прародительница невозмутимо стояла у кромки рифа. Ждала.

Я бессильно выругалась и заставила себя успокоиться. Ночь была тихой; меня мерно покачивало на слабых волнах, и теплая вода обнимала расслабившееся тело, скрывая наготу под серебристой лунной дорожкой. Я повела рукой, и свет доверчиво ткнулся в пальцы.

— Я прошу не живое и не мертвое, незаметное и незаменимое, из-под неба и с самого дна, — привычно зашептала я, поводя руками вокруг себя. Голос над водой разносился далеко, и казалось, будто мангровая роща подсказывает мне слова. — Я прошу, чтобы защититься и защитить, отгородиться и напасть…

Левая рука вдруг камнем потянула вниз. Я едва успела набрать воздуха и зажмуриться — и воды Ньяманского залива мягко сомкнулись над моей головой.

Несколько мучительно долгих мгновений — слепая паника; вода неспешно перебирала пряди моих волос, весомо оттягивая их куда-то в сторону, и я не могла понять, где низ, а где верх. Волны, до того ласково качавшие меня, играючи перевернули безвольное тело, запутав окончательно. На грудь начало давить — и в тот момент, когда я уже была готова сдаться и выпустить спасительный воздух из легких, пальцы левой руки сомкнулись на чем-то скользком и продолговатом, и ко мне наконец-то вернулась нормальная человеческая плавучесть.

Соленая вода сама вытолкнула на поверхность, и некоторое время я просто расслабленно качалась на волнах, позволив течению нести меня к берегу. Ночной воздух, напитанный специфическими запахами близкой мангровой рощи, казался слаще любых лакомств.

В руке у меня была длинная изогнутая ветка, должно быть, сломанная бурей и сброшенная вниз, на дно; на ней уже успели нарасти мелкие мозговые кораллы. Не живая и не мертвая, незаметная и незаменимая…

Что ни говори, мамин способ делать обереги определенно нравился мне гораздо больше.

На сей раз Прародительница милостиво подхватила меня корнем, позволив прижаться к стволу. Альциона, наученная горьким опытом, не пыталась сесть ни мне на плечо, ни на дерево, плавно ползущее обратно в сердце рощи.

Там Прародительница тотчас же стряхнула меня со ствола, уронив в жизнерадостно хлюпнувшую грязь. Едва не потеряв драгоценную ветку, я судорожно схватилась за нее, всадив руку по запястье в соленый ил, обреченно выругалась и стала выбираться. Дома в таком виде делать было нечего, и я побрела к ближайшему ручью, проваливаясь в грязь. Альциона кружила над головой — теперь она вполне могла позволить себе приземлиться на мое плечо, но здраво опасалась изгваздаться по самый клюв.

— Смейся-смейся, — щедро позволила я ей, методично меся ногами соленый ил. — Между прочим, дамы из Старого Кастла специально путешествуют по колониям, чтобы принимать грязевые ванны и сделать свою кожу нежной и сияющей…

Альциона скептически присвистнула, намекая, что глина с морского дна все же несколько отличается по составу от соленого ила, остро пахнущего гниением, а кожа моя если и сияла, то только в сравнении с черными грязевыми разводами.

— Зато ко мне гнус больше не пристает, — пожала плечами я, но этот аргумент тоже не возымел особого успеха. Альциона очень уважала гнус в качестве аперитива или, в плохие дни, второго завтрака. Она уж точно не возражала бы, если бы он к ней поприставал. — Ладно, уговорила, строй баню, и через каких-то десять-пятнадцать лет можно будет взять камень для оберега оттуда!

На это альционе возразить было нечего, и она улетела вперед, чтобы встретить меня у ручья. Я щедро позволила ей покараулить особо ценную ветку и с наслаждением шагнула в воду.

В сезон дождей ручей раздувался, подминая под себя половину мангровой рощи — а то и заливая единственную тропу к моему домику. Тогда вода становилась мутной и бурной, и к нему не рисковали даже подходить. Но в разгар лета он был мне по колено, и в лунном свете виднелся каждый мелкий камешек на дне. Я несколько порушила эту первозданную чистоту, встав в ручей обоими ногами и яростно смывая соленую грязь, успевшую подсохнуть и неприятно стянуть кожу. Сложнее всего было выполоскать волосы, и в конце концов я попросту сорвала широкий лист с ближайшего куста и, подложив его под себя, уселась прямо на дно, позволив течению делать работу за меня.

Луна недолго полюбовалась на уставшую ведьму и начала спускаться с небосвода. Вздохнув, я поднялась, взяла ветку и направилась к домику: заготовку для оберега следовало делать ночью, до первого света, и расслабляться было некогда.

И негде. На моей веранде сидел, запрокинув голову и скрестив руки на груди, Тао Лат собственной персоной — и, кажется, спал. Рядом с ним на скамейке стояла корзинка, аккуратно прикрытая белоснежным платком.

Я прикусила губу. Прекрасно. Лучшего момента он просто найти не мог!

— Только тихо, — шепотом предупредила я альциону и, крадучись, поднялась на веранду.

Птица терпеливо дождалась, пока я осторожно, по полшага, подберусь к разложенной на скамье одежде — и села на ручку корзины, с нарочитой аккуратностью сложив крылья и принявшись чистить перышки. Разумеется, без единого звука — но поднятой волны воздуха хватило, чтобы Тао резко вскинулся и сонно заморгал.

Я замерла, как пойманный на месте преступления воришка.

Тао, наконец, сфокусировал взгляд, вдумчиво оценил открывшийся перед ним вид — обнаженная ведьма с распущенными волосами, с которых еще капает вода, серебристо поблескивая в лунном свете; в руке — черная ветка с бледно-золотистыми наростами кораллов, на плече — царапины от птичьих когтей…

Камердинер осмотрел меня с ног до головы и снова уперся затылком в спинку скамейки, уставившись на навес.

— Каждый раз, когда я думаю, что вам уже нечем меня удивить, вы непременно находите какой-нибудь экзотический способ, мисс Блайт.

Кажется, я покраснела еще гуще, чем он сам.

— Прежде всего, что вы здесь делаете? Я ждала вас завтра после полудня, — сквозь зубы напомнила я, воинственно скрестив руки на груди.

Тао бросил на меня косой взгляд и поспешно отвел глаза, сделав неопределенный жест в сторону корзинки.

— Леди Изабель хотела, чтобы сюда отправили мисс Биддер с каким-то чрезвычайно срочным поручением, — признался камердинер. — Но Кристиан застал тот момент, когда леди давала указания, и счел, что посылать юную девушку среди ночи через мангровую чащу — не лучшая идея. А потому отправил с корзиной меня.

Я устало вздохнула.

— Вы сами напросились.

Тао сжал пальцами переносицу.

— Напросился. Продукты в корзине — тоже моя инициатива, леди Изабель отправила только какой-то сверток и записку. Может быть, вы все-таки прекратите проверять мою выдержку? — он не глядя схватил первую вещь, попавшуюся под руку, и протянул мне.

Тонкое кружево податливо смялось под его пальцами, и застывший от неожиданности Тао стал напоминать нечто среднее между спелым помидором и ягуаром в засаде. Возмущенно фыркнув, я отобрала у него свое бюстье и молча прошла в спальню, чтобы одеться в чистое, но застыла на пороге.

Смятая простыня валялась на полу. Ночной ветерок поигрывал отдернутым пологом.

В постели никого не было.

Быстрый осмотр показал, что гостья не заходила ни в столовую, ни на кухню. Замок на неиспользуемой комнате никто не трогал.

— Тао, ты не видел Ламаи? — с нарастающей тревогой спросила я, высунувшись на веранду.

— Нет, — недоуменно признался он. — А разве она не в вашей… твоей спальне? — камердинер нахмурился и пружинисто поднялся на ноги. — Когда я пришел, то постучался, но никто не ответил, и я счел, что будет уместнее дожидаться тебя на веранде.

Треклятые приличия. Конечно, он не заходил в девичью спальню!

Обреченно выругавшись, я слетела по ступеням вниз и тут же пригнулась к земле, молясь, чтобы она не успела высохнуть за ночь. Мне повезло.

Отпечатки босых женских ступней вели в две разные стороны. Первая цепочка следов тянулась от моих домашних туфелек к сердцу рощи. Вторая начиналась чуть в стороне, словно женщина совершила нетерпеливый длинный прыжок с середины лестницы и бегом бросилась на север, к воде.

Я с трудом представляла ситуацию, в которой холеная красавица Ламаи вздумала бы среди ночи прогуляться босиком по мангровым зарослям. Может быть, в общине ей и не то пришлось пережить, но чтобы бегать и прыгать без обуви по утыканным дыхательными корнями болотам, нужно либо окончательно отчаяться, либо не помнить себя вовсе.

— Он до нее все-таки дотянулся, — упавшим голосом констатировала я. — Колдун как-то смог ею управлять даже здесь, в моем доме!

Тао набросил мне на плечи свой пиджак.

— Подожди здесь, — коротко велел он. — Я схожу за ней.

— Ну уж нет! — возмутилась я, впрыгивая в домашние туфельки и продевая руки в рукава слишком большого пиджака. — Ты здесь ни одной тропы не знаешь!

Но, когда я подняла глаза, Тао уже быстрым шагом удалялся на север. Я выругалась — неизвестно который раз за ночь — и побежала следом.