Звезда в колодце

Глава 11

Петр Басманов беспокойно ходил вдоль частокола, ограждающего село Подол от лесов и полей и неотрывно смотрел на широкую дорогу, ведущую в Москву. Пошла вторая неделя как они застряли в этом поселении, а Отрепьев и не думал двигаться в столицу, отделываясь от него разными отговорками. Воеводу все больше тревожили опасения, что в ходе мятежа толпы Ксения может пострадать от нападения на Теремной дворец. Бояре — противники Годуновых не переставали с помощью своих холопов настраивать народ против царской семьи, утверждая будто ненастоящий царь Борис виной всем бедам Московского царства и гнев простолюдинов на его вдову и детей рос не по дням, а по часам.

Не выдержав растущей тревоги за любимую царевну, Басманов устремился в поповскую избу, где остановился Самозванец, намереваясь уже не просить, а требовать, чтобы тот захватил Москву и установил там твердую власть, способную обуздать бунтовщиков. Отрепьева он нашел в амбаре. Лжецаревич сидел на бочке возле сусеков и что-то нежно шептал на ушко юной татарке-невольнице, сидящей у него на коленях. Шепот Самозванца делал смуглую кожа ее лица еще смуглее и блеск черных глаз еще ярче, и девушка уже была готова сдаться перед уговорами обольстителя.

Петр окончательно осердился при виде откровенного легкомыслия своего ставленника на царский престол, и возмущенно воскликнул:

— Гришка, долго мы еще будем торчать в погосте Подола? Или мы не двинемся с места, пока ты всех девок села не попортишь?

— Да что ты шумишь, Петр Федорович? Если тебе так неймется ехать к царевне, то найди себе здесь подходящую бабу и потешься с нею, пока мы не завладеем Москвой! — недовольно проворчал Отрепьев, неохотно ссаживая с колен полюбившуюся ему молодую татарку.

— К тому времени как ты надумаешь ехать в столицу все наше войско разбредется, Годуновы захватят нас голыми руками, — продолжал спорить с ним Басманов.

— Одни казаки уйдут, другие ко мне прибегут поскольку я был и есть великий государь Дмитрий Иоаннович, — беззаботно отозвался Самозванец. — Давай тешиться, брат Петр, наше дело молодое — с красавицами любиться!

— Нет, мне только царевна Ксения нужна! — отрицательно покачал головой воевода Басманов. — Как увидел я ее в первый раз в Успенском соборе, так на других женщин смотреть не могу, не такие они как моя душа-царевна и по сравнению с ней, что вороны рядом с павой. А ты, Григорий, совсем про свою полячку забыл?

— Не забыл, но я люблю всех девок, всех баб, в отличие от тебя, а вот Марину особенно, — разнежившись, ответил ему Отрепьев. — Не тревожься, Петр Федорович, час от часу жители Москвы все больше желают меня в цари, так что стольный град мы возьмем без боя.

— Боюсь, что с царевной что-нибудь худое случится за время ожидания ключей от Кремля, — угрюмо произнес воевода.

— Ничего с ней не случится. Князь Мосальский, посланный мной в Москву, головой за нее отвечает, — убежденно сказал его соратник.

— И еще должно быть в целости и сохранности имущество Ксении, все ее приданое, записанное в рядной записи царем Борисом, — напомнил Самозванцу Басманов. — Все поместья вотчины Городецкой волости Юрьевец-Поволжского княжества должны остаться в ее собственности.

— Так и сделаем, не обеднеет Ксения Борисовна. А если будет нам послушна, будет покорна нашей воле, то еще больше разбогатеет, — кивнул головой в знак согласия Самозванец.

— Царицу Марию и Федора сослать навечно в монастыри в иноческом чине, — выдвинул еще одно требование Петр Басманов. — Не желаю, чтобы они снова помешали моему счастью с Ксенией, пусть Богу служат монахами.

— Я и сам думал постричь их в монахи. Двух царей в русском царстве быть не может, а монашеский клобук с любой головы снимет царский венец, — признался Отрепьев.

Их задушевный разговор прервало появление думного дворянина Гаврилы Пушкина, возвестившего Лжедмитрию.

— Великий государь, к вам посольство из Москвы. Все ждут вашего выхода на рундук!

После этого известия Самозванец заторопился надеть нарядное платье и выйти на красное крыльцо избы. На сельской площади успели столпиться казаки и стрельцы его войска, а впереди всех собравшихся стояли послы от Боярской думы — старый князь Иван Михайлович Воротынский, воевода Федор Иванович Шереметев, князь Трубецкой Дмитрий Тимофеевич, думный дьяк Афанасий Власьев, несколько дворян, приказных и гостей. При появлении Самозванца они разом опустились на колени и заученной речью стали просить его страну «под свою руку приняти», и в Москве венчаться на царство.

Лицо Отрепьева выразило досаду. В боярском посольстве не было людей, обладающих реальной властью, также не прибыли посланцы от патриарха Иова с признанием его прав и никаких гарантий своей безопасности претендент на русский престол от послов не получал. Приглашение ехать в Москву «царствовать и всем владети» больше походило на смертельную ловушку и обман со стороны Боярской думы.

Лжедмитрий не допустил бояр к своей руке, и гневно проговорил:

— Не толпитесь здесь, лукавые, и не пытайтесь сладкими речами прельстить меня! Ведомо мне, что до сих пор в Кремле сидит мой изменник Федор Годунов и вы к нему каждый день ходите на поклон. Коль до Спаса не свергнете его, возьму штурмом Москву и пожгу все ваши подворья. Как мой батюшка Иван Грозный не пощажу своих врагов и изменников, не помилую!!!

Не на шутку устрашенные последними словами Отрепьева посланцы вернулись в столицу и передали всем членам Боярской думы слова Самозванца. Участь юного царя Федора была решена — на его сторону больше не стал ни один боярин, ни один воевода.

На следующий день после возвращения посольства из стана Самозванца на Лобном месте перед народом, желающим выслушать новости о царевиче Дмитрии выступил боярин Богдан Бельский и поклялся москвичам, что именно он спас царевича Дмитрия в Угличе, и Самозванец тот самый спасенный им младший сын Ивана Грозного. Богдану Бельскому поверили сразу, ведь он являлся двоюродным братом царицы Марии Годуновой, не мог причинить вред ее семье если бы это утверждение не было правдой.

Сказали свое слово на Лобном месте посланцы Самозванца Наум Плещеев и Гаврила Пушкин. Они предъявили грамоту на имя князя Мстиславского и двух Шуйских, в которой Самозванец, напоминая москвичам присягу, данную ими царю Грозному, повествовал о чудесном спасении своем от убийц в Угличе; описывал черными красками деяния «изменника своего» Бориса Годунова; говорил о настоящем правительстве: «а изменники наши: Марья, Борисова жена, Годунова да сын ея Федор, о нашей земле не жалеют, да и жалети было им нечего, потому что чужим владели, и отчину нашу Сиверскую землю и иные многие городы и уезды разорили и православных христиан не в вине побили; только мы, христианский государь, в вину вам боярам нашим и служилым людем не ставим, для того, что есте учинили неведомостию и бояся от изменников наших смертныя казни». Затем, слегка упрекнул москвичей в их медлительности, с которой они не торопились перейти на его сторону и, в заключение, обещал всем разные льготы, с таким однако предупреждением: «А не добьете челом нашему царскому величеству и милости просити не пошлете, и вы то можете разсудити, что вам в том дати ответ в день праведнаго суда Божия, иже воздаст комуждо по делом его и от Божия праведного гнева и от нашия царския руки нигде незбыти».

После чтения той грамоты толпа взревела словно необузданная буря, и ничто уже не могло спасти Годуновых от народного гнева.

— Вязать щенков Бориса и его суку, Малютино семя! — раздался громогласный клич, и его подхватили все новые и новые восставшие.

Патриарх Иов, уведомленный о всем происходившем и не решаясь лично выйти на площадь со слезами на глазах стал умолять бояр образумить мятущихся. Бояре, повинуясь патриарху, явились на Лобное место, но ничего не могли сделать с возмущением народа. И так как Кремлевские ворота, на беду, не были заперты, то толпы простонародья с воплями кинулись в Кремль, и, опрокинув царскую стражу, вломились во дворец, где захватили царя Федора. Царица Мария слезными мольбами принялась молить пощадить ее сына, и Федор на этот раз остался жив — толпу тронуло отчаяние царицы, ставшей на колени перед нападавшими. Юного царя вместе с матерью, и сестрой вывели из дворца в старый дом Борисов для проживания, к которому приставили стражу, между тем, как подворья бояр Годуновых, Сабуровых, Вельяминовых и других родичей царских были разграблены и сломаны, а хозяева их брошены в тюрьмы.

Что касается исполнителей воли Самозванца, то они, по прибытии своем в Москву, начали с расправы над патриархом Иовом, не признававшем в Отрепьеве подлинного наследника Ивана Грозного. Вытащенный, среди священнодействия, из Успенского собора, патриарх, в одежде простого инока, был посажен на старую тряскую телегу и прямо с места отправлен в Старицу, для тюремного заключения в одном из тамошних монастырей. Затем повезли в дальние низовые и сибирские города родичей царских: Годуновых, Вельяминовых, Сабуровых, включая их верных холопов.

Через несколько дней юный царь Федор увидел, как перед старым боярским домом Годуновых в Кремле спешились с коней Василий Голицын, князь Мосальский, дьяки Молчанов и Шерефединов с тремя стрельцами.

— Матушка, сестрица, давайте прощаться. Бог весть, приведется ли нам когда-нибудь снова увидеться, — обернувшись к матери и сестре сказал Федор, и поклонился им. — Простите, родимые, если в прошлом чем обидел вас или огорчил ненароком.

Царица Мария кинулась к окну и увидев входящих в дом сторонников Самозванца в ужасе воскликнула:

— По нашу душу пришли! Господи, почто ты допускаешь такое злодеяние!!!

Ксения, пытаясь сохранить присутствие духа, сказала матери:

— Матушка, погодите отчаиваться. Бог даст, мы в один монастырь попадем и там свой век доживать будем. А вот с Федей нам вряд ли доведется скоро увидеться, — и она с отчаянием обняла брата, в душе моля Бога, чтобы не оправдались их худшие опасения.

Мария Григорьевна не успела что-либо ответить дочери. В горницу уверенным шагом вошли посланцы Самозванца и князь Василий Голицын, не скрывая своего злорадства, громко произнес:

— По велению великого государя Дмитрия Иоанновича велено вас, Годуновых, удалить из Кремля. Коли вы не простились еще друг с другом, то прощайтесь, но только недолго.

Плача, царица Мария благословила сына и дочь образком Казанской Божьей Матери, висевших на ее шее, приговаривая при этом:

— Бедные мои дети, бедные дети! За мои грехи тяжкие вы страдаете, безвинные.

Сердце Ксении сжалось, она поняла, что сторонники Лжедмитрия не намерены везти ее и ее мать в один и тот же женский монастырь. Это предположение подтвердил необъятной толщины князь Василий Мосальский. Он взял ее за руку и слащавым голосом произнес:

— Идите в свои покои, Ксения Борисовна, и подождите там пока возок за вами не приедет.

Девушка бросила последний отчаянный взгляд на застывших мать и брата, всей душой желая остаться рядом с ними, но грузный Мосальский с такой силой поволок ее за собой, что ей не оставалось ничего другого как подчиниться ему и покорно идти к месту своего заточения.

Едва она вошла в опочивальню, дверь громко захлопнулась и в двери со скрежетом повернулся большой ключ. Но Ксению мало волновало, что она стала узницей в собственном доме. Бывшая царевна бросилась к окну, надеясь увидеть еще, уже в самом деле последний раз во дворе увозимых в места дальней ссылки своих родных.

Однако Марии Григорьевны и Федора все не было, их не выводили под стражей во двор, как бы сильно Ксения не напрягала свои глаза. Затем сквозь толстые дубовые стены дома стали слышны звуки ожесточенной борьбы и пронзительный крик царицы Марии:

— Люди добрые, пощадите! Православные, помилосердствуйте!

Но убийцы не помилосердствовали. Раздались громкие частые звуки ударов и падающей мебели. С ужасом осознав, что ее мать и брата убивают, а не отправляют в ссылку, Ксения бросилась к выходу и начала отчаянно колотить в запертую дверь, не жалея своих нежных рук.

— Перестаньте, Христа Бога ради перестаньте, не убивайте матушку и брата! Вы крещенные христиане или лютые звери⁈ — истошно кричала она, заливаясь слезами. — Убейте лучше меня, если вам нужна кровь, только оставьте моих родных в покое!

Но слабой девушке легче было пробить толстую дубовую дверь, чем тронуть сердца убийц. На ее призыв никто не отозвался, и настала тишина более страшная, чем крики убиваемых людей. Поняв, что все кончено — членов ее семьи больше нет в живых, а ей предназначена позорная участь стать наложницей Самозванца, Ксения горестно перекрестилась и достала из сапфирового перстня ядовитую ягоду майского ландыша. Она прочитала краткую молитву, прося Бога простить ей грех самоубийства и, зажмурив глаза, проглотила отраву.

Травник Трифон не солгал, яд подействовал быстро. Все члены тела Ксении онемели, застыли и ее сознание покрыл черный мрак, спасающий ее от участи страшнее смерти.