Звезда в колодце

Глава 8

Царская семья всегда с особым тщанием готовилась к светлому празднику Христова Воскресенья, но перед венчанием Петра Басманова и своей дочери Ксении царь Борис задумал отметить Пасху с еще большим размахом, закатить пир на весь крещенный мир.

В день Благовещенья царские ловчие по всему городу выпустили птиц из клеток. Целые стаи освобожденных пернатых пленников поднялись к синему небу, радуя сердца добрых христиан и приводя в восторг детей. Воздух наполнился чириканьем мелких пташек и плеском их крыльев: солнце уже пригрело землю, пригорки обнажились из-под снега, оживленно журчала талая вода. Весна шла, и несла с собой тепло и веселье, зелень и свет.

Когда наступило Вербное воскресенье в златоглавой Москве справили особое торжество: «Хождение на осляти». Оно воспроизводило торжественный вход Христа в Иерусалим в день избрания Пасхального агнца.

Толпы народа устремились воскресным днем в Кремль, к соборам, чтобы увидеть это зрелище. Действо началось с того, что из Успенского собора вынесли большое дерево, увешанное яблоками, изюмом, смоквами, финиками, поставили его на сани и повезли по Кремлю. Под деревом стояли мальчики-певчие, одетые в белые кафтаны, и пели псалмы.

От Запасного дворца до Василия Блаженного на площади установили аллеей по обе стороны зеленые кадки с воткнутыми в них молодыми вербами. После ранней обедни Борис Годунов в парадной одежде, сопровождаемый патриархом, всем столичным духовенством и боярами, прошествовал по вербной аллее к Покровскому собору, часто называемой церковью Василия Блаженного и слушал там позднюю обедню. В это время толпы народа любовались на изукрашенное Лобное место, покрытое бархатом и сукнами.

Посредине Лобного места служки поставили аналой с Евангелием, и привязали рядом приготовленное для процессии животное — молодого крепкого осла в белой суконной попоне, закрывавшей также и голову. Нарядная верба, срубленная для праздника, устанавливалась на особых изукрашенных дрогах. На ветвях привезенного деревца покачивались от весеннего ветра разные сласти для угощения — изюм, винные ягоды, орехи, яблоки.

После поздней обедни государь, патриарх и духовенство вышли на Лобное место, протодьякон стал читать Евангелие и в соответствующем месте патриарх Иов, взяв в одну руку Евангелие, а в другую крест, благословил государя. Потом патриарх сел на осла, царь Борис взял в руки конец повода, и вся процессия, предшествуемая нарядной вербой, начала медленно двигаться обратно ко дворцу. Тогда народ пал на колени, и вся площадь затихла в торжественном молчании. Мальчики лет двенадцати, в белых одеждах, числом более ста человек, разбрасывали по пути процессии монеты и громко восклицали: «Осанна!»

Обойдя вокруг главных кремлевских храмов, патриарх снова вошел в Успенский собор служить обедню. После обедни царь и вельможи отправились обедать у патриарха.

Нарядную вербу царские слуги отдали на угощение народу. Но прежде от нее они отломили ветвь с пасхальными лакомствами для царевича Федора и царевны Ксении.

Так торжественно отметили в Москве Вербное воскресенье, память входа Господа в Иерусалим.

За Вербным воскресеньем последовала Страстная седмица. Эти «страшные» дни проводились благочестивыми людьми в усиленной молитве и посте. Царь Борис, царица Мария, царевич Федор и царевна Ксения принимали постную пищу только раз в сутки, благоговейно ожидая наступления Великого дня.

На Страстной царь творил богоугодные дела — часто посещал тюрьмы и богадельни, раздавал везде щедрую милостыню, освобождал преступников, выкупал неоплатных должников.

За Страстную по всей Руси готовились к встрече Пасхи. Всюду делали пасхи, пекли куличи, красили яйца, мыли, убирали, чистили в доме. Молодежь и дети старались приготовить к Великому дню как можно больше красивых раскрашенных яиц. У хозяек было хлопот полон рот. Еле-еле они успевали все приготовить к субботе.

В этот день русские города затихали, кажется, еще раньше, чем обыкновенно. Все спешили отдохнуть перед пасхальной заутреней и обедней.

Тихо было на московских улицах, не видно было ни души. Но это все-таки не была обычная тишина. Внимательный наблюдатель сейчас заметил бы, что это тишина в ожидании чего-то. Ворота дворов заперты, ставни домов закрыты. Но со дворов доносится на улицу какое-то движение. Сквозь щели ставней пробивается свет. В домах и на дворах делаются спешно последние приготовления к Празднику праздников.

Заботливая хозяйка, приготовив праздничные наряды для всех семейных, отдавала распоряжения, кто останется дома из холопов и домочадцев, кто понесет в церковь куличи и пасхи для освящения, кто будет сопровождать хозяев в церковь.

К одиннадцати часам ночи оживали улицы. Вереницы народа чинно и тихо шли к церквам, где уже началось богослужение — шла полунощница. В Москве к Кремлю направлялись колымаги и кареты знати — целые поезда. Знатный человек и в обыкновенное время старался обставить свой выезд как можно пышнее, а уж в такой великий праздник, направляясь во дворец, «видеть царские очи», знатный боярин подымал на ноги всех своих холопов, зависевших от него бедных дворян, и ехал во дворец целой процессией. Впереди ехали всадники и били в бубны, сгоняя встречных с дороги. Шли скороходы, путь освещали холопы с фонарями. Все были принаряжены, одеты в лучшие кафтаны.

Кремлевские храмы горели огнями, блистали золотом окладов икон, яркостью красок подновленной и обмытой к Великому дню стенной живописи.

Царь слушал полунощницу в «комнате», то есть во внутренних покоях дворца, в так и называвшейся «престольной комнате». По окончании полунощницы к этой «комнате» собирались бояре и служилые люди «видеть его великого государя пресветлые очи». Этой высокой чести удостаивались не все, а только ближние государю люди и знатные сановники. У «крюка» комнаты, то есть у дверей, стоял стольник со списком в руке и впускал в комнату, строго сверяясь со своим списком, утвержденным государем, по два в ряд тех лиц из незнатных, которым государь, в виде особой, исключительной милости, тоже позволял приветствовать себя в этот день.

Государь сидел в креслах в обычном шелковом кафтане. Возле него стояли спальники и держали весь царский наряд, который назначался для выхода к пасхальной заутрене. Каждый из входивших в комнату, «узрев пресветлые очи государя, бил челом», то есть кланялся перед ним в землю и, отдав челобитье, чинно возвращался на свое место.

После челобитий начиналось облачение государя в его торжественный наряд.

Царь Борис слушал пасхальную заутреню всегда в Успенском соборе. Его сопровождали в собор бояре и окольничие в золотых шубах и в высоких горлатных шапках. Перед царем и его боярами и за ними шли люди различных дворцовых чинов, тоже одетые в нарядные шубы и высокие горлатные шапки.

Все те, кто по своему званию не имел права бить царю челом в его «комнате», стояли по пути царского выхода и приветствовали государя земными поклонами, а потом следовали частью впереди процессии, частью за ней — как которому чину было указано.

После крестного хода вокруг собора царь входил в храм. За государем входили все бояре и другие высшие чины, а из людей низших чинов допускались только те, на которых были золотые кафтаны. Наблюдать за тем, чтобы «никаков' человек без золотых кафтанов и иных чинов и боярские люди в церковь не входили и чтоб от того в церкви смятения не было», были поставлены у дверей храма стрельцы.

В конце заутрени царь Борис приложился к Евангелию и образам, затем «творил целование во уста» — христосовался с патриархом Иовом и «властями», то есть митрополитами, архиепископами и епископами. Низшее духовенство царь жаловал к руке. И тем и другим царь раздавал красные яйца. Бояре, окольничие и все, кто был в соборе, тоже прикладывались к образам, подходили к патриарху, целовали ему руку и получали от него золоченые либо красные яйца: высшие — по три, средние — по два, низшие чином — по одному.

Приложившись к иконам и похристосовавшись с духовенством, государь шел на свое царское место. Бояре, окольничие и люди других чинов, похристосовавшись с патриархом, длинной вереницей тянулись к царскому месту. Борис Годунов жаловал всех к своей руке и раздавал яйца, целое блюдо которых держал около особый приносчик, за которым стояли, держа на голове тоже блюда с яйцами, около десятка подносчиков.

Яйца царь раздавал гусиные, куриные и деревянные точеные, тоже по одному, по два и по три, смотря по знатности христосовавшегося с ним. Яйца эти были расписаны по золоту яркими красками в узор или цветными травами, «а в травах виднелись птицы, звери и люди», как описывалось в старинной летописи.

От заутрени из Успенского собора царь шел в Архангельский собор, где прикладывался к иконам и святым мощам и «христосовался с родителями», то есть поклонялся их гробам и клал на гробницы красные яйца.

Из Архангельского собора государь шел уже прямо «наверх», то есть во дворец, и жаловал к руке и яйцами тех бояр и дворян, которые были оставлены во дворце «для береженья». Здесь же поздравляли государя и христосовались с ним те престарелые бояре, которые не могли быть в силу возраста в соборе ради «утеснения людского».

По окончании этой церемонии надо было встретить патриарха Иова, который, в сопровождении духовенства, шел уже к царю — «славить Христа» и поздравлять с Великим днем. Выслушав славление и приняв поздравление, государь шел вместе с патриархом, боярами и прочими чинами к царице, царевичу и царевне. Царица Мария принимала пришедших в Золотой палате, окруженная своим двором, многочисленными мамками, дворовыми и приезжими боярынями.

Государь христосовался с ней. Патриарх и «власти» благословляли царицу и целовали у ней руку. Чины светские, ударив челом царице, тоже целовали ей руку.

Царица Мария стояла в полном своем наряде, блиставшем золотом и самоцветными камнями. Две боярыни из близких родственниц поддерживали ее под руки, не давая ей упасть под тяжестью парадного платья.

Обедню государь слушал тоже в Успенском соборе. После обедни государь и патриарх становились рядом, а стольники подносили на блюде освященную пасху и яйца. Патриарх благословлял царя пасхой и сам кушал вместе с ним, а потом подавал пасху боярам и властям.

Между заутреней и пасхальной обедней царь Борис всегда находил время исполнить древний обычай: он шел в тюрьму и торжественно говорил заключенным:

— Христос воскрес и для вас!

Заключенным от имени царя раздавали одежду и давали чем разговеться. Некоторых, по повелению царя, отпускали на волю. На первый день Пасхи во дворце бывал обед для нищих, убогих и странников.

Следующие дни Светлой Седмицы царь принимал поздравления от мастеров различного дела, от торговых людей, от духовенства московских церквей и монастырей. Все поздравлявшие царя подносили ему дары, кто чем богат. Торговые люди подносили золотые, оружейные мастера — оружие, токари — свои изделия, троицкие монахи — образа и деревянную посуду своей работы. За всю неделю чуть ли не вся служилая Москва успевала перебывать во дворце, а уже из дворцовых служителей не оставалось ни одного, который бы не побывал у государевой руки и не «зрел бы его пресветлые очи». За всю Пасху на раздачу приносившим поздравление уходило около сорока тысяч яиц.

Приходившие с поздравлением процессии допускались во дворец по особому чину, кланялись земно государю и говорили ему обычное пасхальное приветствие:

— Христос воскресе!

Царь Борис отвечал им милостиво:

— Воистину воскресе! — и жаловал к руке, спрашивая некоторых, в знак особой милости, «о здоровье».

Тут же подносились царю и дары. Суетня среди пришедших поздравителей господствовала немалая. Непривычная обстановка, желание скорей видеть царя выбивали людей из колеи, они теснились, толкались, наперерыв стремясь к государю.

Во всю Светлую неделю целыми днями до вечерен звонили непрестанно колокола. Гармоничный, могучий звон придавал особую торжественность пасхальным дням, и особенно радовались люди тому, что впервые за долгое время солнце ярко светило и ощутимо пригревало землю. Казалось, лихолетье с голодом и холодом осталось позади.

Одна царевна Ксения наружно изображала веселье на пасхальном гулянии, в глубине души испытывая тоску. Неумолимо приближалась Красная горка, а вместе с нею день ее свадьбы с гордым воеводой Басмановым, хищные глаза которого преследовали ее повсюду. Ксения все еще из-за предостережения матери опасалась встретить врага в нареченном женихе и в своем сердце не могла примириться со своей судьбой. Она надеялась на мать, но царица Мария никак не могла придумать способ расстроить нежеланную свадьбу дочери так, чтобы не пойти против воли мужа, и Ксения без малейшей охоты перебирала праздничные наряды к венчанию, приносимые ей тетушкой Домной Ноготковой. Не желая расстраивать отца, царевна выбрала себе свадебное платье из белого атласа, расшитого цветами из сапфиров и обреченно стала ожидать, когда за ней явится жених, чтобы навсегда забрать ее от родителей в свой дом. А для Басманова эти дни стали временем безграничного счастья. Царь Борис стал относиться к нему как к родному сыну, царевич Федор называл его своим братом, придворные смотрели на сына опального опричника с нескрываемой завистью. Но тревожные известия с юга приостановили подготовку к свадебному торжеству в царском дворце. Праздник грозился обернуться бедой.

Бежавший с поля брани Самозванец, сидя в Путивле, понапрасну времени не терял. Он усердно поддерживал сношения с Польшей, беспрестанно писал письма своим покровителям, описывал им свои успехи и неудачи и беспокоил их мольбами о помощи. Он даже отправил особого посла на сейм, князя Татева, бывшего черниговского воеводу, но того предусмотрительно не пустили на собрание польских вельмож, больше не веривших в успех своего ставленника. Однако лжецаревич усиленно собирал наемников из разбойных казаков и готовился к новому походу.

Ход событий разочаровал Самозванца в его отборном войске — поляках, сразу отступивших от него после зимнего поражения и заставил его обходиться всяким сбродом, в изобилии пристававшим к нему в пределах Московского государства. Самозванцу приходилось теперь на этой силе строить все свои надежды и планы, и он развил ее до огромных размеров. От степей Днепра и Дона до Уральских гор на восток и до берегов Чёрного моря на юге, все казаки и боевые татары призывались им к оружию; им было назначено собраться в, известный главарям, заранее намеченный пункт. Собрав громаду наёмного войска, жаждавшего богатой добычи, Лжедмитрий предполагал двинуть его на Москву, оставляя по пути гарнизоны и увеличивая свои силы новобранцами. Таким образом столица была бы окружена огромными силами и не имела бы возможности получить подкреплений из окраин страны. Этот смелый план Самозванец выработал в Путивле, вернувшись снова к тем намерениям, которые он питал ещё в Брагине. В средине марта отправлены были гонцы на Дон, Волгу, Терек и Урал, и уже через месяц Лжедмитрию донесли о скором прибытии новых войск. Донские казаки не только сами отозвались на призыв Лжедмитрия, по ещё оказали ему весьма существенную услугу, успев привлечь на его сторону ногайских татар, которых в Москве считали преданными Годунову. В апреле посланы были подарки крымским татарам, и это оказалось прекрасным средством заручиться их признанием и содействием.

Известие о новом походе Самозванца, грозящем захватить Москву снова смутили покой Бориса Годунова, и ему стало не до свадьбы дочери. Он начал собирать военный совет, чтобы решить кого отправить главным воеводой против вновь поднявшихся мятежников. Узнав о причине задержки начала свадебных обрядов Петр Басманов вне себя воскликнул, находясь перед царем:

— Как жестоко расплачиваюсь я за то, что некогда отпустил на волю расстригу Григория Отрепьева. Нынче он грозит мирное Московское царство, где я надеялся обрести семейное счастье, спалить огнем и утопить в крови!

— Так Самозванец в самом деле Гришка Отрепьев? — нахмурившись, спросил у него Борис Годунов.

— Да, сомнений нет. Я лично видел его в Макарьевской обители и возле Новгород-Северского, — кивнул головой воевода Басманов.

— Тогда напрасно грешил я на поляков, думая, что они виной появления моего злейшего врага, — медленно проговорил царь Борис. — Тесто, из которого слепили Самозванца замешано в Москве. Это Романовы играют со мной кровавыми шахматами грозного губительного Рока, не опасаясь праведного Предвечного неподкупного Судии, перед которым все земные цари не более чем нищие, питающиеся жалким подаянием.

— Романовы? Как они связаны с Расстригой? — непонимающе посмотрел на царя Петр Басманов.

— Ксения Шестова, жена Федора Романова, двоюродная сестра Григория Отрепьева, — хмуро объяснил будущему зятю Борис Годунов.

— О, как я был слеп!!! — потрясенно воскликнул молодой воевода, и упал перед царем на колени. — Государь, отправьте меня в поход! Я исправлю свой промах и или привезу вам отрезанную голову Самозванца, или сам паду в бою!

— Не вини себя, Петр, не решился Гришка Отрепьев на воровское дело, так нашли бы другого Самозванца для Смуты мои недруги-бояре. Встань, сын мой, и не думай о плохом! На тебя вся наша надежда, и ты, я знаю, нашу семью не подведешь! — Борис Годунов отечески поднял молодого воеводу с колен. — Дам тебе отборное войско, рази врага! Когда вернешься в Москву с победой, то тут же патриарх Иов обвенчает тебя с Ксенией.

Петр с благодарностью взглянул на великодушного царя и еще раз пылко уверил его в своей преданности. Оставалось написать разрядные листы, назначающих воевод снова бороться с Самозванцем, и это дело поручили думным дьякам, наказав им приготовить грамоты к завтрашнему дню.

В следующий день, 23 апреля 1605 года, ничто не предвещало беды. После торжественного приёма датских послов, царь Борис угощал их пасхальными блюдами на пиру в Золотой палате, намереваясь после приложить свою печать к военным грамотам для Петра Басманова. Однако едва он встал из-за стола, как у него открылось сильнейшее кровотечение из носа, рта и ушей. Тщетно дворцовые лекари пытались остановить кровь государя. Через два часа Борис Годунов скончался, едва успев перед смертью постричься в иноки с именем Боголепа под плач верной жены и детей.

Внезапно умершего Бориса Годунова похоронили через три дня в усыпальнице государей московских, в Архангельском соборе московского Кремля. Весь народ при погребении громко вопил и плакал, сокрушаясь о потере царя, бывшего щедрым на подаяние сирым и убогим. Горе едва не убило вдову Годунова, но материнская любовь к своим детям заставила ее быстро совершить ряд поступков, направленное на укрепление их царского положения.

Скоро по городам разосланы были грамоты «от царицы и великие княгини Марии Григорьевны всея Русии и от царя и великого князя Феодора Борисовича всея Русии» с повелением привести весь народ к присяге на верность новому царю. «Божиим праведным судом –говорилось в грамоте, — за наш грех, государя нашего великого государя царя и великого князя Бориса Феодоровича всея Русии не стало; а по его государеву обещанью, Бог его, государя, сподобил, восприял ангельский образ, во иноцех Боголеп, а преставися апреля в 13 день, а на все государства, на Владимирское и на Московское и на Новгородское, и на царства Казанское, и на Астраханское, и на Сибирское, и на все великие государства Российского царствия благословил нас, сына своего, великого государя царя и великого князя Феодора Борисовича всея Русии. И мы, с Божией помощью, на своем государстве учинились царем и великим князем, всея Русии самодержцем, и бояре наши, и окольничие, и думные дворяне, и дьяки, и дворяне ж, и дети боярские, и приказные люди, и всех сотен торговые, и всякие люди Московского государства перед святейшим Иовом, патриархом Московским и всея Русии и передо всем священным собором нам крест целовали; и вы б, памятуя Бога, и души свои, и крестное целованье, на чем вы великому государю нашему царю и великому князю Борису Феодоровичу, всея Русии самодержцу, и нам крест целовали, после преставленья, блаженные памяти, великого государя царя великого князя Феодора Иоанновича, всея Русии самодержца, что ему, государю, и нам служити и прямити, и добра хотети во всем до своего живота, и вы б потому ж нам служили и добра хотели и прямили во всем; а мы вас не только жаловати рады, и любити вас хотим свыше прежнего, и нам бы есте на том на всем сами крест целовали в соборной церкви, и детей боярских, и приказных, и служивых всяких, и торговых и посадских людей, и пашенных крестьян и всяких черных людей к нашему крестному целованью привели по записи, какова к вам послана»…

В Москве всё население присягнуло новому царю без возражений, беспрекословно. Но в Кремле знали, что настроение не везде было столь же мирное и столь же преданное Годуновым, и потому в этих же самых грамотах, разосланных воеводам с приказанием приводить жителей к присяге, в самом конце прибавлено было: «а того б есте берегли накрепко, чтоб у вас всякие люди нам крест целовали, а не был бы ни один человек, который бы нам креста не целовал».

Кроме этих грамот, разосланы были ещё грамоты владыкам с повелением совершать молебны за нового царя. Эти грамоты были составлены в тех же выражениях, в каких были составлены соответствующие грамоты царя Бориса. И на этот раз рассказывалось о всенародном избрании на престол и о вступлении нового царя на царство при тех же условиях, при которых совершилось воцарение Бориса. «По преставлении великого государя нашего, — говорилось в грамотах, — святейший Иов и весь освященный собор и весь царский синклит, гости и торговые люди и всенародное множество Российского государства великую государыню царицу Марью Григорьевну молили со слезами и милости просили, чтоб государыня пожаловала, положила на милость, не оставила нас сирых до конца погибнуть, была на царстве по-прежнему, а благородного сына своего благословила быть царём и самодержцем; также и государю царевичу били челом, чтоб пожаловал, по благословению и приказу отца своего, был на Российском государстве царём и самодержцем. И великая государыня слёз и молений не презрела, сына своего благословила, да и государь царевич, по благословению и по приказу отца своего, по повелению матери своей, нас пожаловал, на Московском государстве сел».

К войску, которое стояло под Кромами под начальством князей Мстиславского и Шуйских, отправлено было особое посольство, в состав которого вошли: митрополит Новгородский Исидор, которому поручено было привести войско к присяге, князь Михаил Петрович Катырев-Ростовский, на которого возложено было звание главного воеводы, и Пётр Федорович Басманов.

Перед отъездом Басманов ощутил желание посетить могилу своего доброго только что усопшего покровителя. Он все еще не мог поверить в смерть необычайно деятельного и предприимчивого Бориса Годунова, и вознамерился обратиться с молитвой хотя бы к его тени, по привычке стремясь перед началом всякого важного дело заручиться его поддержкой.

Царя Бориса похоронили в Предтеченском приделе Архангельского собора еще до заката солнца согласно поверью, что так покойник может проститься с солнцем до Воскресения из мертвых. Его гроб после панихиды опустили под пол собора и накрыли каменной тщательно вытесанной плитой с возложением на нее загашенных после отпевания свечей — в знак погашения всякой вражды.

Охваченный благоговейным чувством, Петр шел мимо усыпальниц мертвых владык Московского царства, часто крестясь на иконы, охраняющие их покой. Перед их гробницами всегда теплились лампады и горели свечи: в своих духовных завещаниях великие московские князья наказывали своим детям соблюдать, «чтобы память о родителях не преставала и свеча бы их на гробах родительских не угасла». Борисом Годуновым, чувствовавшим себя их преемником в 1599 году был назначен «отдельный архиерей», предназначенный служить панихиды в дни кончины погребенных тут высочайших особ — князей и царей. Такого постановления больше не было ни в одной московской церкви.

В росписи нижнего яруса собора при неясном свете свечей смутно виднелись изображения великих московских и удельных князей: Дмитрия Донского, Ивана Калиты, Ивана III, Андрея Старицкого. На столпах князья Владимиро-Суздальской Руси — предки московских князей, сурово смотрели на молодого воеводу, дерзко вторгнувшегося в Предтеченский придел.

Когда заключались грамоты между великим князем и удельными князьями на верность и о военном союзе против общего неприятеля, то «для вящего утверждения» они давали друг другу присягу именно в Архангельском соборе и целовали там крест на гробах своих отцов.

Отсюда произошел еще один древний обычай, существовавший в Москве — класть челобитные государю на царские гробницы. Никто не мог препятствовать просителю войти в собор и оставить там свою просьбу, которая оттуда доходила до царя и попадала прямо в его руки.

Внутри храма слева от Царских Врат иноки поставили одну из самых почитаемых икон Божией Матери — икону «Благодатное небо». По преданию, она была принесена в Москву в конце пятнадцатого века супругой великого князя Василия II Софьей Витовтовной, дочерью Литовского князя. Как говорил Петру Басманову покойный царь Борис, объясняя ему значение иконы «Благодатное небо», эта святыня имела особую силу:

«Небо грешным людям мало знакомо. Но только с небес они могут обрести дар милости свыше и свершения чудес. Бедствия, войны, нашествия насекомых — все это можно предотвратить, обратившись к иконе Божией Матери „Благодатное Небо“. Чудодейственная сила иконы позволяет разрушить даже череду родовых проклятий, прекратить беззаконие, остановить мор, уменьшить тяжесть грехов своих и умерших предков, прекратить воздействие на человека колдунов, магов, темных сил. И напитать душу каждого верующего настоящим христианским духом».

Петр упал на колени перед Божьей Матерью, не смея смотреть на ее пречистый образ грешными глазами и начал всей душой молиться, прося, чтобы родовая вражда больше не разделяла его и царевну Ксению и материнское проклятие не пало бы на их головы. И еще воевода Басманов молился о том, чтобы Ксения ответила взаимностью на его сердечное чувство, перестала бы испуганно сторониться его, смотрела на него не со страхом, а со всей любовью своего нежного женского сердца.

По окончании молитвы он поднялся с колен и направился к месту погребения царя Бориса. Над гробом, закрытым каменной плитой, могильщики уже возвели каменную надгробницу, на которой помещались икона, горящая свеча и панихидное блюдо с кануном. И, как бы в ответ на свои моления он увидел на могиле своего благодетеля плачущую под траурным покрывалом царевну. Ксения, только что познавшая горький вкус сиротства, все никак не могла утешиться после потери любимого отца и жалобно приговаривала:

— Батюшка родимый, на кого ты нас покинул? Как нам с матушкой теперь без тебя жить, перед кем слезы горькие лить? Противники твои, что черное воронье на наш кремлевский дворец зарятся, ножи острые под кафтанами прячут и подходящую годину ждут, жизнь нашу своей рукой вскорости прервут. Ох, не сподобил Господь нам вместе с тобой кончину принять, но никогда не забуду тебя, родимый, вечно буду по тебе плакать.

У Петра словно сердце оборвалось от горьких слез Ксении. Он бросился к ней и быстро прошептал:

— Не кручинься сильно, Ксения Борисовна! Бог дал, Бог взял, нужно не сокрушаться, а смириться с Его святой волей. Я же крестное целование давал твоему отцу защищать тебя и брата Федора, не жалея жизни своей, и скоро приведу все царское войско к присяге, будете вы не беззащитными сиротами, а законными владыками Московскими!

Такой искренностью веяло от его слов, что Ксения невольно поверила ему. «Возможно, матушка ошибается, думая, что воевода Басманов только и мечтает о том, как бы навредить нам», — подумала она. Слабый лучик надежды засветился в душе горюющей царевны, и она в первый раз, без опаски посмотрела на Петра Басманова, чуть отодвинув покрывало со своего лица. Как никогда ей нужен был надежный сильный защитник перед лицом многочисленных врагов, когда исчезла ее главная опора в лице могущественного любящего отца, и царевна дрогнувшим голосом ответила своему нареченному жениху:

— Петр Федорович, коли вы правду говорите, и поддержите моего брата на престоле, я не женой, а служанкой вашей стану, и почитать вам должной буду за брата до самой своей кончины.

— Мне довольно будет тебя в супруги взять, Ксения Борисовна, — стал пылко уверять ее Басманов, не сводя в восхищении влюбленного взгляда с ее прекрасного лица.

Тронутая преданностью воеводы ей лично и ее семье Ксения сняла с себя серебряный образок с иконой Архангела Михаила и повесила его на шею Петра Басманова со словами:

— Матушка мне подарила этот образок с защитой воеводы Всех Небесных сил от всех сатанинских сил, а я отдаю его тебе, Петр Федорович, тебе он нужнее! После того как свершится коронация благоверного московского государя Федора, пойду под с тобой под свадебный венец, снова даю свое слово!

Петр онемел от переполнивших его радостных чувств. В этот день Ксения по собственной воле, без принуждения объявила, что намерена стать его женой, и картина невозможного пленительного счастья завладела его воображением. Мечты роем пронеслись перед мысленным взором воеводы, и их вольный полет прервало неурочное приближение боярыни Домны Ноготковой, которая не одобряла разговоров наедине незамужней девушки и молодого человека даже если он был ей женихом, готовым вот-вот сделаться ее венчанным супругом.

— Великая княжна, царица повелела, чтобы вы не задерживались у гробницы нашего государя, — напомнила она царевне, неодобрительно смотря при этом на Петра Басманова.

— Хорошо, тетушка, мы возвращаемся, — согласно кивнула головой родственнице царевна Ксения, и снова обратилась к своему собеседнику: — Прощайте, Петр Федорович, пусть хранит вас и ваших людей Пресвятая Богородица.

Ее мягкая улыбка, чудесным образом осветившая ее миловидное лицо смягчила горечь расставания для воеводы Басманова и он, направляясь со своим полком под Кромы, хранил воспоминание о ней как самую ценную реликвию. Это воспоминание воодушевляло его в пути на преданность Годуновым, и для него не было такого подвига, который бы он не мог свершить ради Ксении.