Американка

Глава 6

Вечеринка походила скорее на крестины, чем на Хэллоуин. Зал был заполнен маленькими гирляндами, белыми огоньками, столы застелены льняными скатертями. Гости нарядились в самых дружелюбных персонажей: зебру, монаха, кролика, медсестру. Никакого алкоголя, но в изобилии были кока-кола, фанта и закуски. Зал был своего рода оранжереей, пристроенной к одной из внешних стен замка. Гости прогуливались вокруг оливковых деревьев, растущих прямо из каменного пола. Снаружи тоже росли деревья, кружево их листвы заслоняло вид на залив. Сквозь стеклянный потолок можно было увидеть ночное небо, которое из-за городских огней приобрело цвет персикового мороженого.

— Ну как тебе, весело? — спросила меня проходящая мимо Клеопатра.

— Да, спасибо, Мария Джулия. Потрясающее место.

— Веришь, нет, но в тридцатые годы этот замок был совсем заброшен и лежал в руинах. — Мария Джулия решила рассказать мне о постройке, но теперь не шепотом, как подсказывала на уроке, а стараясь перекричать Майкла Джексона. — Замок восстановили частным образом, вернули ему древнее арагонское величие. У нас тут так все и работает, надежда только на какого-то человека, который возьмет дело в свои руки. Да, иначе как ты объяснишь, что в замке нет следов землетрясения, а все остальные здания в Кастелламмаре нуждаются в реставрации? В замке полно разных залов, коридоров, дворов и комнат. Может, еще сохранилась комната, где великий Боккаччо почивал после роскошного банкета, но эти места закрыты для посещения.

Мария Джулия смогла арендовать зал замка только потому, что ее отец дружил со знакомым его владельца. А еще потому, что никто не хотел устраивать свадьбу зимой, на собачьем холоде. («Это просто такое выражение, ты, котик, не пугайся».) Мария Джулия протянула мне пластиковый стакан с апельсиновым лимонадом и, как настоящая хозяйка вечера и щедрая королева, отправилась проверить, как дела у остальных гостей.

Я продолжала болтать с одноклассниками. В зале собралось много людей, значит, тут были не только лицеисты. Но невозможно было понять, кто именно, потому что все нарядились в маскарадные костюмы. Время от времени я думала, куда же отправилась Анита после того, как оставила меня у резной калитки замка. Я болтала, смеялась и старалась веселиться, чтобы было что рассказать Аните вечером и чтобы доказать ее правоту. В какой-то момент я вышла подышать свежим воздухом.

Просторная терраса оказалась почти безлюдной, только пара «пиратов» курила и двое каких-то «зверей» целовались в тени оливковых деревьев. Я облокотилась о парапет. Терраса выходила на пологий склон с оливковой рощицей, спускающийся к порту. Отсюда сверху городок казался далеким — поток огней, остановленных морем. Музыка звучала приглушенно. Благодаря теплому свитеру и вельветовым ушкам я не чувствовала ни холода, ни новых округлостей моего тела. Я могла бы остаться на террасе до полуночи, когда уже можно было бы позвонить Аните.

— Эй! — Парень в костюме пещерного человека облокотился локтями о парапет рядом со мной, как будто старый знакомый. Я поздоровалась. Вдруг я и правда его знаю? С той же непосредственностью он спросил: — Что ты тут высматриваешь в одиночестве?

— Ничего я не высматриваю. Просто дышу воздухом.

Я развернулась, чтобы рассмотреть парня получше. Он оказался высоким, на его тело наискосок был накинут кусок искусственного тигрового меха. Его мощное плечо только отчасти прикрывал плащ, мохнатый, как шкура мамонта. Черные как смоль волосы были смазаны гелем и зачесаны назад, открывая высокий лоб с вдовьим мысом[18]. Кажется, я не видела парня раньше, хотя точно сказать сложно: его вытянутое лицо было измазано черной краской. Может, краска обозначала первобытную грязь, в любом случае она подчеркивала бледность его лица. Я вспомнила, что и на моем лице есть краска: Анита нарисовала мне усы тушью.

— Так ты кошка или мышка?

— Кошка.

— А похоже больше на мышь.

— А ты — дикарь. Неандерталец?

— Кто?

— Неандерталец. Племя людей, которое вымерло…

— А, так ты из тех, кто верит в эти сказки?

— Какие сказки?

— Что мы сначала были мартышками, а до этого — амебами или микробами… Ну, вся эта херня, в которую нас заставляют верить. — Парень говорил с сильным акцентом. — Я вот никогда не был мартышкой и никогда не буду.

— Но эволюция не выдумка, это научно доказанный факт. — Я надеялась, что он просто надо мной посмеивался, как делал Умберто, хотя этому парню недоставало легкости моего итальянского брата и искры во взгляде.

— Посмотри вокруг. Все это просто фантазия, выдумка. Тусовка эта, милая музычка. Эти «пираты» с повязками на глазах и пластиковыми шпагами — папенькины сынки, которые курят травку и ржут, как идиоты. Ты подумай, настоящие пираты разве такие? Настоящие пираты берут на абордаж корабли, убивают моряков, забирают столько золота, сколько могут унести. Если же им на глаза попадаются женщины, которые хнычут в углу, их насилуют. — Парень с презрением отвел взгляд. — Но я понял, что ты за человек. Ты из тех хороших девочек, которые верят во все сказки, которые им рассказывают.

— Бред какой-то! — Я развернулась, собираясь вернуться на праздник. Я не ждала ответа и не хотела продолжать этот бессмысленный спор с незнакомцем.

— Я понял, что ты за человек, — повторил парень, не отрывая взгляда от города вдали. — Тебе нравятся только удобные рассуждения, споры, мысли, которым тебя учат в лицее. Спорим, что ты в классическом.

Я ничего не сказала и повернулась к нему спиной.

— Эй, ты куда? Вернись, — попросил он неожиданно нежно, взяв меня за руку. У него оказалась теплая и мягкая кожа, как у ребенка. — Я должен спросить у тебя кое-что важное.

— Слушай, я тебя даже не знаю.

— Вот именно. Как тебя зовут? — Он отпустил мою руку, уверенный, что снова завладел моим вниманием. — Так что, видишь, вопрос действительно важный.

Я фыркнула.

— Да ладно тебе. Я Раффаэле. Скажи, как тебя зовут, и побудь тут со мной, посмотрим на эту дурацкую панораму. Иначе какой смысл стоять здесь в одиночестве?

Не знаю, почему я вернулась к парапету, почему назвала свое имя. Это, безусловно, было ошибкой. Раффаэле тут же спросил меня, откуда я, и мне пришлось воспроизвести свой привычный монолог: о том, где я родилась и что здесь делаю, о культурно-языковом обмене в рамках экуменической миссии. После нашего спора про эволюцию мне показалось, что, упомянув об экуменической миссии, я противоречу сама себе. Но Раффаэле широко улыбнулся на мои слова, показав большие и ровные зубы.

— Значит, ты знаешь Гонконга!

— Кого?

— Гонконга, китайца. Он тоже по этой программе приехал.

— Ты про Хуанга? Он тайванец.

— И какая разница? Мы его так зовем, он это имя заслужил. Сильный тип, этот Гонконг, мелкий, но охренеть какой жилистый.

Оказалось, Раффаэле с Хуангом вместе учатся в техникуме, точнее, учились. Раффаэле отстранили от занятий из-за ссоры с преподавателем истории. Раффаэле заявил, что, если его снова завалят на экзамене, у него не будет ни малейшего желания оставаться в техникуме еще на один год. И вообще он больше и шагу не ступит в это заведение. Ему уже восемнадцать, и он может делать все, что вздумается.

Я рассматривала его широкие плечи, на них была жировая прослойка, которая защищала его от холода, но под ней угадывались мускулы.

— Ты кажешься старше.

— Мне восемнадцать, честное слово. Ты не веришь, потому что я высокий и мощный. Но борода у меня не растет, видишь? — Раффаэле снова взял меня за руку, на этот раз чтобы провести ею по своему лицу, по диагонали от скул к подбородку. — Если бы у меня была борода, — прошептал он, — ты бы и правда подумала, что я дикарь.

Я вытащила руку из его ладони. Его кожа оказалась нежной и живой, почти горячей, а подушечки моих пальцев испачкались черной краской.

— А тебе сколько?

— Шестнадцать.

— Я думал, ты младше. Ты похожа на ребенка.

Я не знаю, почему не ушла, почему я все еще стояла у парапета с этим невоспитанным наглым типом, который верил в креационизм и говорил на итальянском хуже меня. Я не знала, почему с вызовом смотрела на него. Может, потому что он погладил себя моей рукой или потому что подобная украденная ласка и незнакомая гладкость его кожи мне почему-то были приятны. Или потому что, назвав меня ребенком, он только что заглянул в самую глубь моей души, в самый болезненный угол, и это не его кожа была оголена, а мое нутро. Чем дольше я на него смотрела, тем шире становилась понимающая улыбка его крупных губ и тем яснее было видно, что у него глаза санпаку. Согласно некоторым представителям восточной медицины, глаз санпаку — «трое белых» по-японски — это глаз, в котором виден белок под радужкой. Санпаку символизировал отсутствие равновесия между физической и духовной составляющей человека, возможно, из-за того, что тот совершил что-то непростительное в этой жизни или в прошлой. Каждый раз, когда мой отчим видел у пациента или ученика такие глаза, он говорил, качая головой:

— Как жаль, что этот человек умрет молодым.

Когда Раффаэле позвал меня за собой, не уточнив, куда именно, я последовала за ним.

В суматохе вечеринки никто не обратил внимания на «кошку» и на «дикаря», которые отошли в угол террасы и просочились в боковую дверь. Как комок по горлу, мы протискивались между каменными стенами арочного коридора. Я следовала за Раффаэле, который казался еще шире и выше из-за плохого освещения и мехового плаща, раскачивающегося в такт его тяжелым уверенным шагам. Видно, что парень тут был не в первый раз. Воздух становился более влажным, а коридор все не заканчивался и не заканчивался, словно хотел увести нас в самое сердце горы. Но потом вдруг он оборвался, и мы спустились по крутой лесенке в просторный зал. Если бы не огни и не свет луны, проникающие сквозь зарешеченное окно под крышей, в зале было бы совсем темно. Помещение оказалось маленьким, без мебели, стены были выложены грубым камнем, но это не портило великолепие комнаты. Прекрасны были и арочные порталы, и огромный камин, и бросающие тени канделябры, и горько-сладкий запах сгоревшей древесины, и аромат воска.

— А тут можно находиться?

— А что, ты хочешь вернуться на эту дурацкую вечеринку?

— Нет, но Мария Джулия сказала, что другие помещения закрыты и…

— Ах, Мария Джулия тебе сказала… — произнес Раффаэле нараспев, а потом запел: — «О, Мария Джулия, откуда ты пришла? Подними глаза в небо, прыгни раз и еще раз!»[19] — Он остановился рядом с камином. — Эта задавака мнит себя невесть кем, но на самом деле она — пустое место. Ничтожество. Если ты что-то из себя представляешь в этом городе, то тебе откроются все двери и кошелек не понадобится.

Не знаю, что Раффаэле имел в виду, но одну вещь я поняла. Он пришел на эту вечеринку случайно или по ошибке. Почему-то мне понравилось, что он держался обособленно и не являлся частью местного «приличного общества». Ведь и я не являлась его частью, да и вообще я не принадлежала ни к одному из слоев этого мира — очень старого, но нового для меня — и не знала его законов. Однако здесь в этом зале не чувствовалось, что Раффаэле изгой. В этой пустой и одновременно уютной комнате, в слабом свете, который подчеркивал каждый волосок прически Раффаэле и его античную прямую линию носа, он опирался голой рукой о стол как хозяин замка. Словно все вокруг принадлежало ему: камин с лепниной, кочерга из кованого железа, лакированные балки, поддерживающие потолок. Здесь он обладал такой силой, что по моему телу пробежала дрожь.

— Я просто опасаюсь, что у нас могут быть неприятности, — сказала я неуверенно.

— Она «опасается», — передразнил он меня, словно обращаясь к невидимой публике в тени: «Да вы ее послушайте!» Потом посмотрел мне в глаза и произнес тихим голосом, как будто хотел поведать секрет. — Если ты не хочешь неприятностей, зачем ты со мной пошла?

— В смысле?

— Откуда ты знаешь, кто я? Вдруг я наркоман, сумасшедший или убийца. — Он резко оттянул мои кошачьи уши назад, и связывающий их шнурок натянулся у меня на горле. Раффаэле рассмеялся. — Но не волнуйся, я настоящий джентльмен, разве не видно? Единственная опасность в этом замке — привидения.

На сей раз рассмеялась уже я.

— Не веришь? Смотри, ведь именно здесь находится известная Комната ангелов.

— Не очень страшное название, — отозвалась я, сняла кошачьи уши и спрятала их в карман вместе с заколками.

— Тебе не страшно, потому что ты не знаешь историю комнаты, — серьезно произнес Раффаэле и объяснил: — В Комнате ангелов в прошлом обитала хозяйка замка, которую называли Красной дамой. После нее никто не мог ночевать в этой комнате. Кто бы сюда ни заходил, он чувствовал чье-то странное враждебное присутствие; людьми овладевала какая-то злая сила, и они бежали отсюда поджав хвост. Некоторые клялись, что видели прекрасную женщину средних лет в длинном пурпурно-красном платье. Она якобы стояла у входа в замок, словно кого-то ждала, и с горечью смотрела вдаль. Говорят, это та самая хозяйка замка, которая умерла несколько веков назад в этой комнате.

— Когда умерла?

— Откуда мне знать. Давным-давно, ясно? Вообще эта история о двух династиях — анжуйцах и арагонцах, которые боролись за власть. Сначала замок принадлежал арагонцам. Анжуйцы послали вооруженные отряды, чтобы завладеть им. Замок позволил бы им контролировать все ближайшие земли и, конечно, дороги. Это должен был быть честный поединок, битва до последней капли крови, в которой побеждает сильнейший, как природой задумано. Но все пошло не так из-за женщины. Хозяйка замка была из семьи арагонцев, но открыла ворота анжуйским войскам, которые захватили крепость без усилий. Говорят, дело тут было не в политике. Она без памяти влюбилась в рыцаря из вражеского войска. Самый коварный вид предательства.

— Но она его любила, — возразила я.

— И плевать. Единственная настоящая ценность — это семья, а она ее предала. Здесь женщине не было бы прощения, ведь дело касается верности, и ей пришлось бы дорого заплатить. И она была наказана. Ее возлюбленный рыцарь, проникнув в замок, может, и трахнул ее, но потом все равно бросил. «Красная дама» в отчаянии из-за безответной любви и стыда не выдержала и отравилась. — Может, это произошло как раз в Комнате ангелов, — продолжил Раффаэле. — Теперь тебе страшно?

— История прекрасная.

— Ага, значит, я ошибся насчет тебя. Ты все-таки из тех, кому нравятся сильные истории. Ты точно в классический лицей ходишь? — В третий раз он взял меня за руку, но теперь сжал ее, и я почувствовала буквально все: тропическую влажность его ладони, экзотическую силу его пальцев — и остро осознала, насколько мала моя ладонь. — Пойдем со мной. — Он повел меня к массивной лестнице в глубине зала. Раффаэле шел медленно, как будто не хотел разбудить мертвецов и навлечь на нас их вечный гнев. По дороге к лестнице он шептал мне: — Куча народу, которые ходили по замку ночью, слышали пугающие голоса, от которых кровь стыла в жилах.

— И что же они говорили, эти голоса? — Я тоже перешла на шепот, а тем временем мы поднялись по первым ступенькам.

— Ну, трудно разобрать. Были стоны боли, жуткий смех, а иногда даже…

Раффаэле издал оглушающий вопль. Всего несколько секунд, но крик наполнил комнату до краев и опустошил от воздуха мою грудную клетку, из которой вырвался жалобный писк. Я вцепилась в руку Раффаэле со всей силой ужаса, в который он меня так жестоко поверг. Он засмеялся.

— Ты что, совсем спятил? Я чуть не упала.

Раффаэле тщетно пытался сдержать хохот. Взрыв его радости, неспособность сдержаться не оскорбила, а передалась мне. Может, дело тут было в облегчении после испуга или в удачной шутке. Вскоре мы хохотали в полутьме как сумасшедшие.

— Но признайся, тебе понравилось.

— Да, немного.

— Отличное место, чтобы сыграть свадьбу, да?

Лестница завершилась арочной дверью. Раффаэле повернул ручку — заперто. Он надавил на ручку, на этот раз с силой, налег на деревянную дверь весом своего большого тела, но тщетно.

— Ну и ладно, пошли назад, — предложила я. — Помнишь, как отсюда выйти?

Он не ответил, у него были свои счеты с дверью, которая не хотела уступать ему ни миллиметра. Раффаэле дергал ручку, ругался на диалекте, пинал дверь. Удивительно, но эта вспышка ярости не произвела на меня большого впечатления, настолько мне было интересно, почему он так злится. Что же там за этой дверью? Что он так хотел мне показать? Я была почти уверена, что я не первая девушка, которую он привел сюда, но моего любопытства это не уменьшило. Чем больше он ругался и толкал дверь, тем сильнее была моя жажда узнать, что же за ней находится. Меня это даже немного пугало. Я хотела, чтобы Раффаэле победил эту несчастную дверь, чтобы он разбил ее на мелкие кусочки, как трухлявый пень.

Вдруг он остановился и сказал мне, тяжело дыша:

— Дай те штуки, что у тебя в волосах были.

— Уши?

— Да нет! Заколки, шпильки, как вы там эту хрень называете?

— И зачем они тебе?

— Давай их сюда. Сейчас покажу.

Я достала заколки из кармана. Раффаэле умело их согнул и сделал две металлические буквы: большую «L» и что-то вроде маленькой «q». Своими большими руками он вставил бывшие заколки в замок, одну за другой. Раффаэле действовал с осторожностью копающегося в розетке электрика. Но аварийное освещение на лестнице было слабым, Раффаэле приходилось действовать почти на ощупь, и он начал ругаться — все грязнее и грязнее. Через какое-то время он выпрямился, чтобы успокоиться и, может, вернуть себе немного достоинства.

— Без света сложнее, — попытался оправдаться он. — Это как найти точку G, когда трахаешься в темноте. Приходится все делать на ощупь. — Он попробовал открыть дверь снова. Кажется, метафора ему помогла — Раффаэле снова чуть с нажимом повернул свой ключ из заколок в замке… Раздалось долгожданное «клик» — дверь сдалась.

До того как распахнуть дверь, Раффаэле вернул мне импровизированные отмычки. Я не сердилась за бесповоротно испорченные заколки, не обиделась на грубости, на приказы, которые он отдавал, даже не обращаясь ко мне по имени. Я тоже ни разу не назвала его Раффаэле. Может, потому что мы познакомились всего полчаса назад — или полтора, я потеряла счет времени. А может, потому что среди этих грубых стен, в которых обитали грешники прошлого, хорошие манеры и изысканная речь исчезли с той легкостью, с которой терялось ощущение времени. Между нами установилась вневременная и почти анонимная близость. Здесь мы были не отдельными личностями, каждый со своим именем, происхождением и языком, а просто мужчиной и женщиной как они есть.

За дверью открылся темный проход, где не было даже аварийных огней. Мы двинулись вперед на ощупь и натыкались друг на друга в слабом свете, льющемся из зарешеченного окна. Дошли до винтовой лестницы, аккуратно спустились по замысловатым ступеням. Нам точно не следовало здесь находиться. Но куда бы мы ни шли — может, прямо вверх в небо, — у меня было такое чувство, что назад пути нет и что мы идем по единственно возможной дороге. Поэтому, когда на лестничном пролете мы оказались перед второй дверью, на сей раз новой и металлической, я с болью поняла, что вечер закончился, и я никогда не увижу, какие еще сюрпризы этот незнакомец приготовил для меня. Однако дверь медленно открылась, и мы окунулись в ночь, полную ярких огней и пронизывающей сырости.

— Эту дверь на ключ можно не закрывать, — сказал Раффаэле, и я снова увидела его улыбающееся лицо. — Сюда и самый ловкий ниндзя не залезет. Ни Брюс Ли, ни Гонконг.

Мы стояли на крепостной стене, которая отходила под прямым углом от башни замка. Внизу горели огни вечеринки, откуда мы давно ушли. Музыка и смех доносились до нас издалека, словно из-под стеклянного купола. Мы двинулись по узкому проходу, держась руками за холодные камни ограды. Я посмотрела вниз и сразу поняла, что это было ошибкой. Справа каскадом спускалась вниз оливковая роща. Пушистые кроны ее близко посаженных деревьев были похожи на измятую постель, которая с легкостью подхватила бы тебя, если в нее упасть. А вот слева находилась головокружительная пропасть.

— Тут проходила старая граница города. Так говорят, по крайней мере. Раньше стена вела прямо к морю, где соединялась с другой башней.

И правда, череда ступенек плавно спускалась к порту. Множество огней освещали судоверфь, пирсы тянулись в черный залив, словно щупальца гигантского ненасытного кальмара, который бдит и освещает ночь оранжево-персиковым цветом. Но вот стена закончилась, и ее край навис над пустотой. Мы остановились. Казалось, мы стоим на носу корабля, невидимые волны вот-вот потопят наше утлое суденышко, а за нашими спинами, как цунами, как гора черной воды, возвышалась Фаито.

— Представь, сколько крови, сколько смертей и разрушений видели отсюда часовые прошлого. Вражеские солдаты пускали огонь и стрелы, сарацинские пираты высаживались у берега, брали штурмом замок, убивали, угоняли людей в рабство… Представляешь?

Раффаэле стоял сзади, защищая меня от легкого ветра или от своих слов, которые порождали в воображении жестокие сцены. А может, он просто хотел, чтобы я лучше рассмотрела невероятную панораму. Тут было так красиво, что я не находила слов. Интересно, это и есть его сюрприз? И скольких девушек он приводил сюда полюбоваться закатом?

— Тебе холодно. — Это был не вопрос, а констатация факта. Раффаэле стоял так близко, что ощущал, как дрожь пронизывала мою спину и бедра. Он снял плащ из шкуры мамонта, накинул его на мои плечи и обнял, чтобы согреть. И сказал мне прямо на ухо:

— Я живу там внизу, где кончается порт.

— В старом центре города?

Я почувствовала, что он кивнул, его подбородок прижался к моему виску, к моим спутанным ветром волосам. Я не должна была позволять обнимать себя, мы только познакомились. Я еще не понимала, нравится ли он мне или отталкивает, но меня словно парализовало, и не осталось сил развязать горячий узел наших тел.

— Мой дом отсюда не видно, но его можно услышать.

— В каком смысле?

— Ш-ш-ш, — прошептал он. — Прислушайся… слышишь?

— Что, вечеринку?

Раффаэле отодвинулся от меня и крикнул в пустоту:

— Да не слушай ты эту дерьмовую музыку, она нравится только избалованным деткам, которые выпендриваются вместо того, чтобы укладываться спать в свои чистые кроватки! — И добавил уже нормальным голосом: — Нет, слушай Везувиану.

Он был прав. Где-то внизу раздавалось успокаивающее шуршание поезда, казалось, что из рук выскользнула лента или развязался пояс от халата. Я услышала ритмичный стук, напоминающий поскрипывание кресла-качалки.

— Теперь я слышу.

— Пути подняты на сваи и проходят как раз рядом с моим домом, поезда мчатся прямо у нас над головой. Моя мама наполовину глухая и не замечает их, но я их слышу в любой час дня и ночи.

— Как красиво, — я сразу поняла, что сказала глупость. Если ты живешь в опасной зоне оползней и вряд ли спишь на шелковых простынях, скорее всего, звук поезда не навевает сон, а прогоняет его.

Раффаэле не ответил, его охватила какая-то печаль. Я не видела его лица и уж точно не понимала, что происходит в его странной голове. Изменение настроения я ощутила в его теле — так же, как он без слов понял, что я замерзла. Я почувствовала, как под плащом он застыл, дыхание его стало более коротким, руки ослабили хватку.

В конце концов он сказал:

— Это последний ночной поезд в Сорренто.

Было уже действительно поздно. Пора было спускаться, возвращаться в реальность, найти телефон… Раффаэле предложил проводить меня домой, и я, наперекор любому здравому смыслу, согласилась.

Хоть Раффаэле и поклялся, что у него есть права, за руль сел его друг, слишком взрослый, чтобы ходить на вечеринки к старшеклассникам. Он курил в тяжелом молчании, как отец, который долгие часы ждал у калитки своих детей. Другой друг Раффаэле, сидящий впереди, нарядился на карнавал, но без особых усилий. На его голове красовалась ковбойская шляпа, на шее был повязан платок, остальная же одежда выглядела обычно. А вот пистолет казался настоящим.

Я заняла место сзади, мне было холодно на сиденье из кожзаменителя. Приоткрытое окно вытягивало сигаретный дым, а взамен швыряло внутрь салона безжалостный ледяной воздух. Раффаэле сидел рядом, но забрал у меня свой плащ из шкуры мамонта. Я исподтишка бросала на парня взгляды. Тем временем мы спускались к подурневшему ночью городу. В это время суток Кастелламмаре потерял свое очарование: яркий свет фонарей подчеркивал каждую трещину на стенах домов, каждую надпись на запертых ставнях, каждую пластиковую бутылку на мостовой. Машина скользила по пустынным улицам, желтые полосы, треугольники и ромбы света рисовали сложный узор на лице Раффаэле.

«Ковбой» и «дикарь» разговаривали на неаполитанском диалекте. Я прислушалась, только когда уловила имя Марии Джулии.

— Видел, какую физиономию скорчила эта чертова святоша, когда увидела, что американка уходит с нами? — Парни с театральной точностью спародировали голос Марии Джулии и ее презрительный тон. «Бедная Клеопатра, она потеряла свое королевство!»

Парни перешли на итальянский, когда заговорили о Римини, и Раффаэле мне объяснил:

— Вчера вечером мы ездили на дискотеку в Римини. Я вернулся сегодня днем. Две ночи уже не сплю.

— Поэтому мы не разрешили ему сесть за руль, — заявил «ковбой».

— И ведет вот этот молчун. — Раффаэле добавил шепотом: — Он каморрист. А я нет, поэтому ты не волнуйся.

— Но на Майорке было веселее, — поведал разговорчивый «ковбой». — Точняк?

Раффаэле рассказал мне, что прошлым летом они ездили в отпуск на две недели на испанский остров, где провели время с местными женщинами старше их.

— Самая старшая была его, — сообщил «ковбой» с восхищением.

— Да, но твоя была самая симпатичная, — утешил его Раффаэле.

— Вот площадь Спартака. Ты на какой улице живешь?

Сначала я хотела попросить высадить меня здесь и дойти до дома самой, но уже поняла, что они этого не допустят.

— Сюда направо.

— Знаю эту улицу, — сказал Раффаэле, — Тут я однажды отделал нескольких придурков, которые уезжали на машине.

Он что, серьезно? Что за бред, эта дискотека в Римини, шофер из преступного мира, доступные испанские женщины. Хочет продемонстрировать, какой он крутой? Может, он хотел произвести на меня впечатление этими пошлостями, как было с историями про привидения? Все-таки он мне противен. Поэтому, когда я вышла из машины у своего подъезда и Раффаэле пригласил меня завтра покататься на мотоцикле, я ответила, что у меня дела.

— Тебе надо куда-то? — Он высунулся из окна машины. — Я тебя отвезу.

— Завтра — День мертвых, мы идем на кладбище. — Это была наполовину ложь. Анита мне сказала, что не всегда в этот день навещает могилы родителей, ей больше нравится хранить их живой образ в сердце.

— И что вам делать на этом кладбище? После смерти ничего нет. Все эти молитвы о душе никому на хрен не нужны.

— Сказано праведным католиком, — усмехнулся «ковбой».

Раффаэле не засмеялся, что-то темное мелькнуло в его взгляде.

— Я бы и шагу не ступил на кладбище. Я там не был, даже когда умер мой отец. — Он посмотрел на меня с гипнотизирующей горечью. — Что ты делаешь в следующую субботу?

— Не знаю пока.

— Вечером в субботу я приеду сюда и отвезу тебя на настоящую вечеринку. — Он поднял стекло окна, напоследок выдохнув: — В полдесятого.

Взвизгнув шинами, машина уехала. Я так и не поняла, мы договорились о встрече или нет? Надеюсь, нет. В итоге я была рада, что пошла на эту вечеринку, иначе я бы не увидела замок Кастелламмаре изнутри, не прочувствовала бы его так глубоко. Да еще и в компании настолько противоречивого парня: властного и нежного, вспыльчивого и веселого, жестокого и галантного, нахального и почтительного, серьезного и беспокойного. Может, я бы так и не познакомилась ни с кем из исторического центра города. Хоть я и не потратила много сил на костюм, на пару часов я превратилась в кого-то другого. Я больше не была в своем теле с его неровностями, в своей полной мыслей голове, я была где-то еще. Но я хотела бы, чтобы все на этом и закончилось. Странный вечер, который я никогда не забуду, удивительный опыт для дневника, кусок жизни, подлежащий описанию. Может, я даже снова начну писать.

Я медленно повернула ключ в замке, чтобы не разбудить синьору Ассунту и ее дочь Мену. Сейчас второй час ночи. Вчера в это время я лежала в кровати и говорила, что не пойду на вечеринку, но потом передумала. Спасибо Аните, которая меня уговорила. Вдруг я вспомнила один эпизод из биографии Фриды Кало, который когда-то показался мне неважным. Я имею в виду историю с зонтиком.

17 сентября 1925 года восемнадцатилетняя Фрида вообще-то не собиралась садиться в автобус, который вскоре протаранил трамвай и в котором ее пронзил поручень, по ее словам, «как шпага пронзает быка». Она хотела поехать на другом автобусе, более раннем. Фрида со своим возлюбленным Алехандро уселись в этот автобус, и она спокойно ждала, когда заурчит мотор. Она наблюдала через стекло, как на ее родной город Мехико ложилась вуаль дождя. Вдруг Фрида вспомнила, что оставила зонтик в школе, и влюбленные в последнюю секунду выбежали из автобуса и отправились за зонтиком. Когда, запыхавшись, они вернулись на остановку, первый автобус уже уехал, но их ждал другой. В нем было больше народа, и им пришлось сесть в конец салона. Места оказались пропитаны неприятным запахом дождя, высыхающего на одеждах незнакомцев. Но у Фриды теперь в руках был зонтик, наверное, она была довольна и улыбнулась Алехандро, юноше из хорошей семьи с серьезными намерениями. Вскоре автобус тронулся — но не довез ее до дома. Он ехал навстречу трамваю по несгибаемым рельсам, навстречу своей судьбе.