Артефакт будущего.

Глава 11

Глава 11.

Кромка ветра

Утро оказалось прозрачным, как первый вдох после лихорадки. Водопад говорил негромко, дом подсёк этот тембр и понёс по стенам как басовую линию. «Удача» на привязи лениво поводила крыльями — так кот шевелит хвостом, когда делает вид, что спит, а сам уже следит за голубями.

— Подъём, небесный мой колхоз, — объявила Лида и подпёрла бока, будто собиралась покорить Эверест минимум в балетках. — Сегодня у нас первый настоящий вылет. Не тренировочный кружок над домом, а прямо туда, где у воздуха зубы.

— Сначала еда, потом зубы, — возразил Кай и поставил на стол миску с запечёнными корнеплодами и чем-то, что пахло дымом и тем самым кориандром, из-за которого хочется целоваться даже с чайником.

Ален с утра был ветром: босой, лёгкий, волосы за уши, на плечах — куртка с сетчатой подкладкой, в карманах — семена и щепотка смеха.

— Я проверил высотные потоки, — сказал он, глядя вверх, будто там надписи. — Между третьим и четвёртым слоем есть «лестница». Мы пройдём мягко.

— Я поставил дополнительные «листья» на верхней тропе, — отозвался Триан. Сегодня он был без доспеха, в плотной тёмной ткани, на поясе — нож, на запястье — короткая петля верёвки. — Если будем садиться на облачный причал, у нас будет своя якорная линия.

Арен принёс на подносе кружки и табличку из тонкого стекла, на котором лёгкими линиями светились цифры.

— Я синхронизировал «Удачу» с домом и с ключом. Маршрут — кольцевой: над городом, через рынок неба и к Маяку Памяти. Возврат — по запасному. Сигналы — по трём каналам, фильтр на «мёд + горечь» активен.

— Люблю тебя, робот, — сказала Лида, поднимая кружку. — Но не говори никому: люди начнут просить тебя чинить утюги.

— Я не чиню утюги, — серьёзно ответил Арен.

— Вот и отлично. Пусть чинят те, кто полюбили розовый, — подвела итог Лида и стянула волосы в хвост. В зеркале на стене дом тактично подрисовал ей «я справлюсь» и «не забудь дышать».

Старт всегда начинается до старта. С того момента, когда ладонь ложится на борт, и корабль решает: «ну ладно, несёмся». «Удача» приняла руки по очереди: Кая — как жар, что обещает не жечь; Алена — как шёпот трав; Триана — как линию, которую проводят по карте; Арена — как правильность, от которой не зудит. Лида положила обе ладони, и корабль отозвался низким, довольным м-м-м. Золотая нить у неё под кожей слегка нагрелась, но без прежней лихорадки; их связь стала спокойнее, как семейные завтраки по выходным.

— Кодовая фраза люка? — спросила она на всякий случай.

— «Где мой кофе», — напомнил Арен.

— Ты однажды доведёшь меня до инфаркта, — вздохнула Лида. — Если я однажды спрошу вслух «где мой кофе», и мы выпадем в стратосферу, я тебя не прощу.

— Я установил исключение для зоны кухни, — успокоил он.

— Жить можно, — постановила Лида и заняла своё место.

Кабина пилота была вылитый храм. Кресла приняли всех, как будто давно знали, где у кого плечо любит поддержку, а где — свободу. Панели не сверкали агрессивно — светились ровно, как хорошие лампы в библиотеке. Через носовой купол видно было всё: город снизу, леса и терассы, водопад, который для их дома — как пульс на запястье.

— По местам, — сказала она, и для разнообразия в её голосе не было сарказма.

Кай занялся печами — не огонь из сказки, а аккуратный, цивилизованный жар, что гладит воздух под крылом. Ален положил руки на «стропы» — тонкие линии управления, и крылья ответили трепетом, как будто смеялись. Триан проверял ремни и узлы, но не превращал это в допрос: его «проверка» была заботой. Арен подключил свою ладонь к панели — связи зазвучали, как струны, затянутые ровно.

— «Удача», — прошептала Лида, — поехали.

Корабль не «поехал». Он вдохнул. Под ними мягко отлипло всё, что удерживало их на земле, и они поднялись — не рывком, а так, как всплывает во сне лифт. Город сполз вниз, как одеяло; мосты и амфитеатры сложились в узор; ряды рынков стали бусинами на нитях; люди — золотыми пылинками в световом конусе.

— Если это сон, будить меня через два дня, — сказала Лида, и Ален снизу, из своих ремней, улыбнулся так, будто поймал на ладонь солнечного зайчика.

Первый слой был тёплым и пах кофе. Второй — чистым стеклом. Третий — тем, что Лида назвала бы «холод, но по-хорошему». Руки вспомнили всё разом: как держать руль велосипеда, как в детстве каталась на карусели, как впервые сдала отчёт и не умерла. В груди было не «страшно» и не «ах», а «живу».

— Рынок неба на траверзе, — сообщил Арен. — Поворачиваем правее.

Рынок неба оказался тем же базаром, только парящим. Платформы — как лепестки, привязанные к одной чашечке, — плавали в мягком потоке. На них продавали всё: живые ткани для крыльев, ароматические верёвки, что меняют запах ветра; рыбу, которая, простите, пела; кружки, которые согревают содержимое от человеческого смеха. Покупатели перемещались на тонких «подвесах» — как если бы воздушные лианы держали их издалека.

— У нас есть деньги? — спросила Лида.

— Есть бюджет, — поправил её Арен, и Лида поняла, что иногда это одно и то же, но звучит спокойнее.

Кай выпросил у торговки банку пасты из жгучего корня — «для высотной ухи»; Ален купил горсть полупрозрачных перьев — не птицы, а воздуха — «их вплетают в кромку крыла, чтобы слушать лучше»; Триан молча взял набор крошечных якорей: на вид — серьги, по сути — спасение.

— А мне, — сказала Лида, — тонкую цепочку-аромат «пахнуть как дом». Если я опять сунусь туда, где пахнет мёдом и горечью, пусть мои руки помнят, где им нравится.

Продавщица — женщина с лицом, на котором улыбка не была должностью, — кивнула. Лида вдохнула цепочку и почувствовала: печёные яблоки, древесина после дождя, имбирь. Всё там. Всё — её.

За рынком, выше, начинался пояс облачных садов. Там висели платформы с деревьями, чьи корни не уходили в землю, а плели сети в воздухе; там жили птицы, которые не махали крыльями — они думали о полёте, и воздух делал за них остальное. «Удача» шла меж садов, и листья шептали их имена — не словами, запахами. Лида узнала себя в корице и кофе, Кая — в жаре и сладком дымке, Алена — в прохладном зелёном после дождя, Триана — в камне и меле, Арен… пах структурой. Дело не в том, что запах «таблица», а в том, что даже у спокойствия есть аромат.

— Мы — спектакль, — сказала Лида и коснулась стекла носового купола. — И никто не репетировал.

— Репетиция была всем вчера, — возразил Ален мягко. — Просто ты не любишь слова «правила».

— Люблю, — ответила она. — Когда сама их пишу.

— Записываю, — сказал Арен.

— Не смей, — фыркнула Лида и замолкла, потому что воздух перед ними чуть-чуть «съехал».

Это было почти незаметно. Как если бы кто-то смазал пальцем линию на стекле. Панель Арена коротко пикнула, «Удача» напряжённо выгнула перепонки, а у Лиды на запястье золотая нить стала ощутимо теплее.

— Сторонний сигнал, — сказал Арен. — Низкая мощность. Похоже на приветствие.

Запах пришёл раньше смысла. Мёд. И апельсиновая кожура, горькая на самом дне. А потом — голос. Не по каналу. Внутри головы, аккуратно.

Лидка, ты невозможная.

У неё скрутило живот. Это была интонация. Не просто фраза, а именно эта манера, которой Аня в старой жизни бросала «ну что ты опять сделала» и тут же смеялась.

— Стоп, — сказала Лида так тихо, как могла. — Это не она.

— Я чувствую «мёд», — констатировал Кай. — Не дом.

— Внешний узор пытается подхватить ваш ключ, — сообщил Арен. — Очень вежливо. С имитацией вашего голоса-опоры. Это… изящно.

— И мерзко, — добавил Триан.

Перед ними, чуть выше и правее, «облачная лестница» сложилась в пролёт. В том месте не должно было быть пустоты. И всё же воздух, как ткань, натянутую на раму, кто-то проткнул аккуратной иглой. Свет превратился в тонкую арку, достаточно широкую, чтобы пройти на «Удаче».

Только ты. Только сейчас. Я жду, Лидка.

Лида откинулась в кресле и закрыла глаза на секунду. Голос был настолько правильным, что хотелось поверить. И именно поэтому — нельзя.

— «Удача», стой, — сказала она кораблю. — Проверь.

Корабль послушался. Вибрация в крыльях изменилась, стала частой, как щебетание. Ален коснулся кромки панели, прислушался к воздуху на вкус — так делают только те, кто умеет пить ветер. Кай убавил жар ровно на одну «долю», и корабль завис, как капля на паутинке. Арен перебрал фильтры, как музыкант перебирает струны, пытаясь поймать фальшивую.

— Это не портал, — сказал он наконец. — Это «сбор». Энергия уйдёт с вашего запястья на внешнюю пластину. Возврата нет. Канал мимикрирует под ваш «дом».

— Слив, — подтвердила Лида. — Тут я уже, кажется, учёная.

Она потёрла золотую нить большим пальцем — не чтобы боли, чтобы тело запомнило, где сейчас её «я». Достала плоский ключ с вписанным «Домом», вдохнула его запах — хлеб, печь, имбирь. Потом выбрала самый упрямый тон голоса и произнесла:

— Не сегодня, моя милая сахарная соседка.

Арка не обиделась. Она сменила тон. Мёд стал насыщеннее. Горечь — мягче. Фраза вернулась в голову с другой интонацией:

Я всё равно жду. Ночью. Над водой.

— Записал, — сказал Арен.

— Это я для памяти, — отмахнулась Лида, и только Кай заметил, как у неё дрогнул кончик брови.

— Уводим, — сказал Триан.

«Удача» мягко развернулась, облизнула крыльями поток и ушла выше. Ветер зашумел иначе — как сосновый лес. А потом они увидели её.

Станция. Не новенькая, не из «глянцевой». Каркас — как кости огромной рыбы; кольца — состыкованные, с прорезями, в которых ходили световые язычки, где-то изнутри сочились мягкие огни. На одной из балок висела табличка — выцветшая, как старый фонарь: «Маяк Памяти». И рядом — маленькая подвесная капсула, плюющаяся раз в минуту золотыми искрами в сторону ближайшего города.

— Швартовы, — сказал Триан. — На кромку третьего кольца.

— Я готовлю «приветственный» чай, — сообщил Кай. — На станциях память любит пряности.

— А я… — Лида замолчала, потому что станция пахла. Не мёдом. Пылью книг. Архивом. Тот самый запах, от которого у неё в музейной жизни начинало щекотать в носу и ругаться сердце: «осторожнее, ты можешь здесь остаться навсегда».

Они причалили. Клин «Удачи» вошёл в паз, как ключ в замок. Перепонки крыльев сложились, панель сказала «мм» — слегка обиженно, будто хотела ещё. Дверь выпустила лестницу, и Лида сказала себе: «не говори про кофе у люка» — и не сказала.

Внутри Маяк был тише, чем можно. Тишина не падала на плечи — сидела где-то рядом, как кошка в кресле, и мурлыкала, не мешая. Стены — стекло и старая смола. На них — карты ветров разных лет: линии, похожие на нервные рисунки, как если бы сама планета рисовала свой почерк. В одном из залов стояли ячейки — плоские, квадратные, как шкатулки без крышек. В них — не вещи. Впечатления.

— Хозяйка, — Арен стоял чуть поодаль, но, казалось, видел всё; для него такие места — концерт из цифр. — Здесь хранят записи полётов и «узоров источников». Вы можете оставить свой «первый полёт» как знак.

— А можно забрать «чужой»? — спросила Лида.

— Нельзя, — ответил он. — Но можно «вдохнуть». На минуту.

Она выбрала ячейку, где свет золотился мягче всего. Наклонилась — вдохнула. И услышала: смех девочки лет семи, что впервые увидела город сверху; глухой бас мужчины, который шептал «я сделал это»; хриплый лай старой собаки, которую взяли в полёт «чтобы простилась с облаками». Из глаз предательски выступили слёзы — не горькие.

— Ты в порядке? — спросил Кай.

— В полном, — ответила Лида. — Я просто взяла чужую радость. Отдам позже.

На верхнем кольце — смотровой балкон. Вид отсюда был тот, ради которого стоило выдумать самолёты. Город лежал снизу, как игрушечный, но в каждой игрушке билось сердце. Вдали, как шрам, лежал западный склон. Над ним — ровная полоска воды, гладкая, как стекло. Ночью там будет красиво и опасно.

— Мы пойдём туда, — сказала Лида, не поднимая голос. — Но не одному. И не «вежливо». Мы пойдём как мы. Со смехом, с печами, с якорями, с фильтрами. Со мной.

— «Удача» сказала «да», — подтвердил Арен.

— Это ты сказал, — хмыкнула она.

— Я перевёл, — не моргнув, ответил он.

Обратный путь вниз был как песня после аплодисментов — всё ещё музыка, но уже прощание. «Удача» играла в потоке, осваиваясь: то подставит бок ветру, то шлёпнет крылом, то проскользнёт в «лестницу», как в лоскутное одеяло.

Лида не выдержала и устроила на борту малую сцену безобразия: сняла ботинки, поставила ноги на холодное стекло носовой панели и, глядя вниз на мелькание воды, сказала:

— Вот ведь штука: у меня есть дом, у меня есть корабль, у меня есть мужчины, которые умеют варить не только кофе. А я всё ещё хочу чего-то, чего, возможно, нет. Что со мной не так?

— Ты живая, — ответил Кай. — Живым всегда «ещё». Если однажды «ещё» уйдёт, мы начнём тебя будить ложкой по кастрюле.

— Я запишу «ложка по кастрюле» в тревожные сигналы, — сообщил Арен.

— Не смей, — сказала Лида и рассмеялась. Смех вышел такой, что «Удача» дрогнула и чуть ускорилась сама, будто ей понравилась эта музыка.

Сели они уже в золотом. Дом подхватил их мягко, как мать подхватывает ребёнка, который заснул на диване. Корабль на привязях глубоко выдохнул и подтянул крылья, довольный и усталый. У ворот висела тонкая полоска бумаги — не письмо, метка. Она пахла мёдом. На ней были всего три слова, буквами, которые слишком старались быть ровными:

Полночь. Над водой.

— Скучно тебе, — сказала Лида бумажке. — Ты даже стихи не сочиняешь.

— Она сочиняет ловушки, — заметил Ален.

— А мы сочиняем маршруты, — возразил Триан.

— Я составлю план, — пообещал Арен. — Два плана. Нет, три.

— А я сварю чай, — подвёл итог Кай. — И принесу тот шоколад, который я «не брал».

— Ты его брал? — прищурилась Лида.

— Нет, — честно сказал он. — Но я всегда виноват заранее. Это экономит время.

Ночь пришла как обещание. Дом стал тише, корабль — темнее, вода — глубже. Лида сидела у окна и трогала пальцем плоский ключ, на котором было вписано короткое слово Дом. И вдруг подумала, что вся её жизнь — это попытка вписать в разные вещи короткие слова: «смех», «кофе», «поехали».

Лидка, ты невозможная.

Фраза прошла в голове, но теперь мёда в ней было меньше. Горечь чувствовалась яснее. Лида улыбнулась уголком губ.

— Ага. И именно поэтому в полночь я поднимусь над воду на «Удаче». Но не туда, куда меня зовут. А туда, куда пойду я.

Она посмотрела на спящих мужчин: Кай, раскинувшись, как кот на тёплой печке; Ален, свернувшись на бок, подложив ладонь под щёку; Триан, как всегда, полусидя, как будто караулится мир; Арен — без сна, но в режиме «тихий огонь», — его синий пиксель в глазах мерцал ровно, как маяк.

— Любовь? — шепнула она себе. — Нет. Пока нет. Но привязанность — да. И уважение — тоже. И, чёрт побери, мне нравится, как это звучит.

За стеной дом хмыкнул корицей — печатью. На столе «случайно» появилась ещё одна плитка шоколада. «Удача» в темноте тихо мурлыкала, как животное, которое знает: ночью будут приключения.

А у западного склона, над водой, воздух сложился тонкой линией. Не аркой. Маршрутной чертой. Она светилась медово и тонко, как шрам, и вела туда, где никакие карты ещё не записали слово Дом.