Артефакт будущего.

Глава 13.

Глава 13.

Центр Памяти

Центр Памяти возвышался над городом, как стеклянный айсберг, вплавленный в ткань будущего. Его шпили уходили в облачный слой, а нижняя часть утопала в зелени садов, что тянулись каскадами по стенам. У входа висели полупрозрачные полотнища — не флаги, а тексты, что менялись на глазах: «Истоки», «Расы», «Артефакты», «Антиквариум».

— Музей, значит, — пробормотала Лида, сдерживая нервный смешок. — Опять. Моё счастье вечно связано с музеями. Не хватало только, чтобы тут тоже витрина на меня рухнула.

Кай ухмыльнулся:

— Отлично, — парировала Лида. — Тогда я просто не буду подходить близко. Пусть сначала они представятся.

Внутри их встретил голографический гид. Не человек, не робот — переливчатая фигура, будто сотканная из дыма и света. Голос был одновременно мужским и женским, и слегка вибрировал, будто говорил не один, а хор.

— Добро пожаловать в Центр Памяти. Здесь хранятся корни мира.

Лида шепнула Алену на ухо:

Гид повёл их в первый зал.

Зал «Истоки» был спроектирован как гигантский купол. На полу — проекции Земли: зелёные материки, синие океаны. Потом картинка дрогнула и изменилась: метеорит, пылающий огнём, врезался в атмосферу. В зале запахло гарью, ударил горячий ветер. Лида прикрыла лицо рукой.

— Эффект спецэффектов на максималках, — хрипло сказала она. — У нас в кинотеатре дешевле было.

Гид объяснял:

Фигуры в длинных плащах, с головами-спиралями, появились среди пламени. Их руки излучали свет, и земля начинала зеленеть.

— Они принесли знания. Смешались с людьми. Так родились первые новые расы.

Перед ними вспыхнули образы: эльф с серебряной кожей; демон с огнём в глазах; человек в сияющих доспехах; фигура, чьи глаза мерцали как кристаллы — биоробот.

Лида прикусила губу.

Кай прыснул от смеха, Ален закашлялся, прикрывая улыбку. Арен же всерьёз заметил:

— Господи, — Лида закатила глаза. — Сухарь. Даже смешение у тебя — «по отчётам».

Следующий зал назывался «Антиквариум». И там у Лиды чуть не случился нервный срыв.

На постаментах стояли витрины с «реликвиями»: кнопочный телефон, потрескавшаяся зубная щётка, пластиковая бутылка «Кока-колы». Над каждой витриной плавала надпись: «Артефакт XXI века».

— Вот она, моя культурная ценность, — прошептала Лида. — Щётка из «Ашана». А у нас её максимум кот грыз.

На центральной платформе вращался ноутбук, старый, с облезшей клавиатурой. Надпись гласила: «Машина для записи мыслей. Символ уходящей эпохи».

Лида чуть не упала.

— Тише, — шепнул Кай, сдерживая улыбку. — А то ещё купят тебя в придачу.

— Пусть покупают, — отрезала Лида. — Я хотя бы полезнее ноутбука.

И тут начался аукцион. Мужчины в длинных одеждах поднимали руки, делая ставки. За зубную щётку спорили трое, за мобильник — пятеро.

— Продаётся телефон. Двести эфиров, триста, четыреста… — объявлял голос.

Лида схватилась за голову:

Триан наклонился к ней, голос у него был низким и спокойным:

Лида замолчала. И вдруг почувствовала, как сердце сжалось. Её прошлое — вот оно, под стеклом. Музей.

После зала был коридор с витринами. На одной лежала… фигурка самолётика. Не тот золотой, но похожий. Металл потускневший, крылья короче. Подпись: «Форма, найденная в развалинах пирамид. Символ перехода».

Лида прижала руку к запястью. Золотая нить под кожей едва заметно дрогнула.

— Вот и ответ, — прошептала она. — Меня звали не случайно. Кто-то тогда в панике просил о силе. И вот я тут.

Ален накрыл её ладонь своей. Его пальцы были тёплыми, лёгкими.

Она подняла глаза. И впервые в его взгляде не было лёгкости мальчишки. Там была нежность. И жажда.

Вечером, когда они вернулись в дом, Лида сидела на веранде. Город светился под ними, ветер шевелил волосы. Ален вышел следом, в руках у него был маленький экспонат — осколок пластика.

— Купил для тебя, — сказал он. — Чтобы у тебя было хоть что-то из твоего времени.

Она рассмеялась и покачала головой.

— Нет. Просто кусок прошлого. Чтобы ты знала: оно с тобой.

И когда его пальцы скользнули по её щеке, Лида впервые позволила себе закрыть глаза. И позволила будущему прикоснуться к ней.

— Стирают обиды… — протянула Лида. — Дайте два. Причём XXL — на мою гордость.

Манекен повернул «голову» и написал в воздухе запахом бергамота: «Временно отсутствуют».

— Ну конечно, — вздохнула Лида. — Обиды всегда sold out.

Рядом витал «чулан запахов»: тонкие фляги с этикетками «Первый снег», «Пыль школьной библиотеки», «Горячий хлеб». Ален вдохнул «Пыль школьной библиотеки» и заулыбался, как мальчик, впервые разрешивший себе прогулять урок.

— Хорошо? — спросила Лида.

— Как будто меня в детстве никто не ругал, — признался он. — И можно листать книгу, пока не устанет мир.

— Осторожно, — предупредил Кай, — с «горячим хлебом» Лида начнёт покупать корабли.

— Поздно, — парировала она. — Мы уже на этой стадии отношений.

В «Зале нанороя» пространство было похоже на снежный шар. На ладонь выпускали рой — крошечные серебристые точки, которые на команду «мост» собирались в лестницу, а на команду «чай» — строили кружку и поддерживали температуру на уровне «согревает руки и чувства, язык не обжигает». Кай попытался заказать «борщ», рой задумался, сложился в ложку и вывесил в воздухе вежливое «пока нет рецепта вашей бабушки».

— Они знают, что нельзя без бабушки, — уважительно заметил Кай. — Нейросеть мудра.

Триан изучал «боевые» конфигурации: рой мог становиться швом, который за минуту латал порез на крыле «Удачи», мог — сеткой, ловящей мелкие дроны, мог — на секунду стать мечом (экспозиция вежливо предупредила: «только под присмотром»).

— Возьмём два комплекта, — резюмировал он. — Один — к крылу. Другой — к моим нервам.

Арен стоял у панели и фиксировал параметры как сладкие грехи: «порог сборки», «температура удержания», «допустимый шум команды». На вопрос смотрителя «вам чем-нибудь помочь?» Арен серьёзно ответил: «Да. Остановить время на пять минут». Смотритель улыбнулся и выложил в воздухе запах тимьяна: «Не предусмотрено регламентом».

Зал «Хронолента» оказался театром без актёров и с очень честными декорациями. На округлой сцене, как на бублик, один за другим накладывались века. Сначала — города на костях облаков; потом — войны за «ключи» (Лида одёрнула Алена за локоть: «Смотри, это история про мой характер»); затем — «Соглашение Источников»: первые матриархальные круги, где женщины — центральные узлы, а мужчины — «каналы и щиты».

Гид — всё тот же переливчатый — объяснял без пафоса:

— Эфир — не «магия». Это общая работа. Источник даёт тональность. Каналы держат ритм. Щит — обеспечивает форму. Если один элемент считает себя главнее, система глохнет.

— Классика проектной работы, — хмыкнула Лида. — Один пишет, трое «держат форму», начальник «задаёт тональность», а потом премию получают все, включая того, кто просто красиво стоял.

— Зато работает, — заметил Триан.

— Когда любят, — добавил Ален.

Следующий фрагмент ленты вонзился в грудь неожиданно. Голос гида стал ниже:

— В периоды великих войн и безрассудного потребления эфирной силы Источники угасали. Круги искали подпитку: древние артефакты, «песни вакуума», чужие звёзды. Иногда — чужих. Из иных времён. Иных миров.

На сцене вспыхнули выделенные строки — как скриншот из протокола. «Протокол Нужды. Запрос: живой якорь. Тональность: земля-кофе-железо. Форма запроса: шёпот через артефакт перехода».

Лида почувствовала, как золотая нить у неё под кожей ответила тёплым толчком — так бьётся в ладонь тигрёнок, которого на секунду погладили.

Арен, не мигая, записал последовательность запахов и знаков. Его голос был ровным:

— Совпадение с вашей сигнатурой — восемьдесят девять процентов.

— Прекрасно, — сказала Лида, странно спокойно. — Я — шёпот. Кто-то прошептал, и я пришла. Не случайность. Выбор. И не мой.

— Ты — не инструмент, — тихо сказал Ален, как будто боялся, что слово «инструмент» обидит стены. — Даже если тебя позвали как ключ — ты уже стала дверью. И домом.

— И кухней, — вставил Кай. — И кораблём. И… шоколадом.

— Размечтались, — фыркнула она, но тепло в животе уже не спрятать.

Зал «Стенограмма Иных» был сделан как тёмный сад: низкие светильники, дорожки, голоса, что шли откуда-то слева и справа. Вот разговаривали «Скульпторы» — те, чьи головы-спирали Лида видела в огне. Их язык был похож на музыку: короткие ноты, между ними — запах холодного камня и мокрого железа.

— У них речь — как архитектура, — сказал Арен, поражённо. — Смысл строится из опор.

— Похоже на меня, — признался Триан.

— И на меня, — добавил Кай. — Только у меня опоры съедобные.

Дальше слышались «Певцы вакуума» — шёпот на грани слышимости. Их карты мира были нотными станами, а маршруты — ритмами. «Шли, пока не запели». Лида закрыла глаза и поймала себя на том, что кивает в такт. Её золотая нить отзывалась едва-едва, как согласное «угу» другу.

Последняя дорожка вела к «Чёрным гончарам» — те, кто «пекли» корабли. Их словарь был короткий: «жечь», «мять», «держать». Лида улыбнулась: «Мои люди. Только без Excel».

— Всё равно скучаю по твоему Excel, — шепнул Кай.

— Ты псих, — шепнула она в ответ. — Но мой.

Перекус устроили прямо в музейном кафе — странном месте, где столы делали вид, что они овальные камни, а чай заваривали «умные» кувшины, которые вспоминали, как тебе нравилось «в прошлый раз». Лида взяла «Книга-с-джемом»: ты читаешь страницу, и джем на хлебе меняет вкус под текст. На слове «метеорит» он стал горьким, на слове «сад» — яблочным, на слове «дом» — коричным.

— Это мошенничество, — сказала Лида, глотая тепло. — Я теперь люблю книжки официально.

— Раньше ты их любила неофициально? — уточнил Арен.

— Раньше я всё любила подпольно, — призналась она. — Даже себя.

Мужчины переглянулись — без пафоса, без «вот мы сейчас скажем речь». Тихую сцену «как жить дальше» разложили у себя в чашках.

— Мы обсудили график полётов, — начал Триан, аккуратно выбирая слова, как камни у воды. — И график неполётов. Дом — тоже часть маршрута.

— Ритуалы — по мере твоего желания, — продолжил Кай. — Не по жадности мира. Если мир торопит — пусть сначала сам приготовит ужин.

— Я добавлю «сети» к нашим маршрутам, — сказал Арен. — Если где-то будет «мёд + горечь», мы увидим это за три слоя.

Ален молчал. Он просто взял руку Лиды — ладонь к ладони — и положил на стол. Не «владею», не «держу», а «вот, это — мы». И это было самым интимным.

— И как мы будем это называть? — спросила Лида, разглядывая их лица. — «Круг». «Семья». «Шайка лихих романтиков»?

— «Дом», — сказал Ален.

— «Дом», — согласились остальные.

Она кивнула и, удивляясь самой себе, не съязвила.

Аукцион антиквариата во второй половине дня оказался шоу, достойным отдельной главы. Под куполом «Антиквариума» люди в богатых плащах и скромных куртках сражались за прошлое, как за лекарство. Продавали всё: пластиковые карты, «муляж» кофейного стакана с логотипом «We are open!», пленочные фотоаппараты. Когда вынесли чёрную футболку с выцветшей надписью «I Moscow», Лида не выдержала и пихнула Кая локтем:

— Если кто-то даст больше тысячи, я расплачусь.

— Две тысячи, — прозвучало из сектора богатых.

Лида сглотнула. Ален на секунду прикрыл её плечи курткой, как пледом.

— Три, — сказал кто-то из дальнего ряда.

Лида подняла палец. Все мужчины одновременно повернули к ней головы.

— Сколько у нас в бюджете «на глупости»? — спокойно спросила она у Арена.

— Двести сорок эфиров, — ответил он без намёка на осуждение. — Но я могу перераспределить «на эксперименты».

— Это и есть эксперимент, — сказала Лида. — Четыреста.

Зал обернулся. Ведущий улыбнулся: «От прекрасной гостьи — четыре сотни!»

— Пятьсот, — подал голос юноша в ярком плаще.

— Шестьсот, — сказала Лида. — И это мой потолок. И моя футболка.

Юноша колебался. Потом пожал плечами. Ведущий крылом жеста отдал лот.

Футболка оказалась тяжёлой — впитавшей чужие лета. На ярлыке ещё держались нитки. Лида прижала ткань к щеке, и мир пахнул пылью метро, каникулами, жареной кукурузой, дождём в августе.

— Всё, — сказала она, — я официально музейный экспонат. Меня можно ставить под стекло с подписью «Носила счастье».

— Мы поставим тебя под одеяло, — поправил Ален. — И снимем подпись. Не делись.

— Кто тебе сказал, что я делюсь? — Лида улыбнулась. — Я коплю.

У выхода их снова поймал гид — не навязчивый, а как вежливый знакомый, который знает, что ты уходишь, но ещё хочет подарить конфету.

— Вы просили доступ к закрытому срезу «Протокола Нужды», — сообщил он, голос слегка дрогнул — будто в этой просьбе был удар по старой памяти. — Доступ разрешён на одну минуту. Только для носителя ключа.

Лида посмотрела на мужчин. Они ничего не сказали, только стали ближе — как стены дома.

Зал был маленький — почти кабина исповеди, только вместо решётки — жидкое стекло. Внутри, в глубине, струились рукописи — не слова, «запахи-фразы». Лида шагнула, и золотая нить у неё на запястье вспыхнула. Стекло быстро перебрало ноты: кофе, дождь, лимон, железо — и остановилось на «имбирь + корица». Дом. Ключ.

— Протокол принят, — сказал невидимый голос. — Запрос исполнен. Контур не замкнут.

— Что значит «не замкнут»? — тихо спросила она.

— Значит, — вмешался Арен через плечо, — кто-то всё ещё держит противоположный конец. Или линия вывода энергии не закрыта.

Лида кивнула. Она не дрожала. Она просто очень аккуратно взяла у стекла единственное, что оно хотело отдать: короткую запись — не текст, «отголосок». Какая-то женщина, на грани отчаяния, шептала без слов: «Помоги. Дай нам шанс. Дай нам смех». И в эту просьбу, как в хлеб, был замешан запах мёда и горечи.

— Не Алиа, — сказала Лида, выходя. — Раньше. Гораздо раньше.

— Тогда у этой истории есть честная часть, — подвёл итог Триан. — Это уже легче.

— И тяжелее, — призналась Лида. — Потому что на честность трудно злиться.

Ночь вернула их домой мягко, словно мир боялся спугнуть ту кроткую уверенность, что поселилась у Лиды под грудиной. «Удача» мурлыкала на причале; дом дышал корицей; баня — хвойной парой. Они поужинали — просто, как после долгой дороги: суп, хлеб, травяной настой.

А потом Ален положил на стол маленькую коробочку из «Антиквариума». Не ту, что с пластиком, — другую. Внутри лежал круглый, тёплый на ощупь медальон. Плоский. На одной стороне — выцветшая гравировка «Я дома», на другой — крошечный магнитный замочек, который щёлкал с идеальной вежливостью.

— Это не дорогая вещь, — сказал он. — Но она честная. Я хочу, чтобы, когда ты сомневаешься, ты щёлкала и слышала: «Я дома». Даже если на час ты решишь, что нет.

— Я… — Лида сглотнула, почувствовав, как нелепо теплеет горло. — Я буду злоупотреблять.

— Злоупотребляй, — разрешил он.

И она злоупотребила: потянулась к нему, села к нему на колени, потому что иногда для взрослой женщины лучшее место — не «кресло начальника», а «в чьих-то руках». Поцелуй был медленным, как старое кино, где каждая секунда — работа ручного проектора. Нить под кожей заговорила на низкой частоте, передавая в «Удачу» и в дом их смешной, человеческий «мы здесь». Они не спешили — в этот вечер торопиться было бы бестактно. И когда дыхание стало ровнее, а пальцы — теплее, Лида шепнула ему в висок:

— Ты — мой «лёгкий». Я им иногда не дышала. Поправляюсь.

Ален усмехнулся так, будто ему сказали «ты самый красивый», и это была правда, но он всё равно не поверил бы до конца.

— Дыши, — попросил он. — Я рядом.

Перед сном Лида повесила футболку с выцветшим сердцем на крючок у двери. Ни стекла, ни таблички. Просто ткань, в которой шуршало прошлое и успокаивалось настоящее. Под футболкой — гвоздик: на него она надела медальон. Щёлк. «Я дома».

Она взглянула в окно, где под крылом «Удачи» медленно проходила звезда, и подумала: «Я — шёпот, который пришёл. Но теперь у меня тоже есть голос».

Дом ответил корицей. Корабль — низким «мм». Мужчины — кто вздохом, кто улыбкой сквозь сон. А где-то в глубине «Центра Памяти» протоколы смяли один тонкий лист: «Контур почти замкнут». Почти — потому что его держали уже с двух сторон.

Лида выключила свет. И мир, на удивление, никуда не делся.