Артефакт будущего.

Глава 12.

Глава 12.

Лестница над водой

Вечер заплетался в волосы тонкими холодными пальцами. Дом гудел тихо — как большой музыкальный инструмент, который настраивают в полутоне. «Удача» на привязях вытягивала крылья, пробуя влажность и упругость воздуха: ночью он всегда другой, у него меньше терпения и больше тайных привычек.

— Проверяем списки, — сказала Лида, ударив ладонью по столешнице. — Якоря, «листья», печи, фильтры, связь, колокол. И шоколад. Не забудьте шоколад, иначе наша экспедиция обречена.

— Шоколад — в двух местах, — отозвался Кай, загибая пальцы. — Настоящий и «резерв, о котором я не знаю».

— О котором ты не знаешь, — уточнила Лида. — И который чисто теоретически существует. Теоретически.

Арен разложил на стекле карты. Линии ветров светились молочно-голубым, как жилки в мраморе. Маршрут до водной кромки был отмечен тёплым янтарём, а над самой полосой воды пульсировала тонкая черта — не «врата», а то самое «щупальце», что Алиа вытягивала из сладкого голоса.

— Фильтр на «мёд + горечь» усилен, — сообщил он. — Любой сигнал с этой нотой будет оборачиваться в «песок»: рассыпется до фонового шума, не зацепив ключ.

— А если она попробует на запах «дом»? — спросила Лида, покрутив на пальце плоский ключ с вписанным словом. — Я не удивлюсь, если скоро начну слышать свой собственный голос со стороны, рассказывающий мне, какая я чудесная. Я, конечно, чудесная, но всё же.

— Я добавил «сигнатуру», — кивнул Арен. — Дом пахнет не только корицей и хлебом. Он пахнет твоим смехом. Это не подделаешь.

— Господи, — сказала Лида, — когда-нибудь твои комплименты доведут меня до загса.

— Что такое «загс»? — заинтересовался Кай.

— Место, где красивые люди получают красивые бумажки, — успокоила Лида. — Иногда без драки.

Ален стоял у распахнутой створки, слушая вечер. Ветер с воды приносил скупой аромат водорослей, камня и чего-то, напоминающего лимонную кожуру, вымоченную в луне.

— Там сейчас мягкая кромка, — сказал он. — Пойдём по нижней «лестнице», обойдём завихрение с северо-запада. И встанем над водой на две длины «Удачи» — так, чтобы зеркало было прямо под носом.

— Колокол? — спросил Триан.

— Уже над нами, — ответил Ален. — Я поднял его на тросе: будет падать звук, как дождь.

— «Листья» возьму я, — сказал Триан. — И якоря. И — он посмотрел на Лиду, — верёвку с узлом. На всякий случай.

— Развернуться и уйти — тоже план, — напомнила Лида. — Не геройствуем.

Они разошлись собираться: один — подтянуть ремни, второй — разобрать якорный набор, третий — отнести на «Удачу» свёрток с пряностями. Лида задержалась в дверях. «Удача» стояла близко, как собака, которая приткнулась к ступеням, чтобы не пропустить хозяев. Лида коснулась борта — тёплый, чуть влажный — и улыбнулась своей собственнической улыбкой: «моя». Затем поймала в отражении стекла Алена.

— Хочешь ветер до старта? — спросил он, почти не шевеля губами.

— А у нас есть ветер до старта? — уточнила она.

— У нас есть всё, — отозвался он с совершенно неприличной убеждённостью. — Особенно если ты смеёшься.

Он повёл её на верхнюю террасу, туда, где дом гладится о небо. Здесь шум водопада становился мягче, как барабанная дробь под вальс. Ален достал тонкую сетку — не ткань, не металл — и перекинул её между двумя стойками. Сетка поймала воздух так, будто небо согласилось сыграть роль паруса.

— Смотри, — он поднял ладонь. — Дыши со мной.

И они дышали: вдох — медленный, до лопаток; выдох — длинный, по рёбрам вниз. Лида чувствовала, как запахи сдвигаются — от горячего камня к поблёкшей траве, от травы к воде, от воды — к чему-то прохладно-металлическому, как новая монета на языке. Ален держал рукав куртки возле её запястья, и золотая нить под кожей расслаблялась, как струна, которую перестали тянуть.

— Ты умеешь тянуть и отпускать, — сказала она, совсем несмешно.

— Я умею ловить, — поправил он. — И отпускать. И держать, когда надо.

Он не прижимал её, но стоял так близко, что чувство тела становилось внятным: плечо об плечо, локоть — вдоль локтя, ладонью — в дыхание. Лида дотронулась до его шеи — там, где волосы закручиваются спиральками от влажности — и тихо сказала:

— Запомни.

Они поцеловались — не «взять и сжечь», а «момент до грозы, когда воздух смеётся». Её нить пошла теплом вверх к ключице; по крыльям «Удачи» пробежал невинный шёпот — корабль, кажется, был не против. Магия включилась без вспышки: словно кто-то открыл ещё одну форточку в доме, и стало больше воздуха. Ален улыбнулся губами — мягко, как приличный человек, которого только что убедили в том, что приличность — понятие гибкое.

— Это не «ночь», — предупредила Лида, прислоняясь лбом к его лбу. — Это «держи меня ровно».

— Я умею, — сказал он. И правда — держал.

Они спустились — лёгкие, как из воды. Кай оглянулся, кивнул коротко «ладно», Триан посмотрел на их шаг — и понял, что у «лестницы» теперь ещё один перила. Арен посмотрел ровно, но синий огонёк у него в глазах мигнул иначе — как отметка в журнале: «это работает».

Ночной старт — это другое. Днём город — как оркестр, ночью — как соло виолончели. «Удача» ушла от причала акуратно, не плюхнув хвостом. Печи шептали, крылья сгибались и расправлялись, как ладони. Дом отпустил их на запах корицы и имбиря — «возвращайся», — и колокол над крышей звякнул один раз: не тревога, а «счастливого пути».

— Взяли курс, — сообщил Арен. — Слоёв — четыре. «Лестница» — между вторым и третьим. Возле воды — ровная плита.

— Ровная плита — любимое место для ловушек, — заметил Триан.

— Любимые места — всегда ловушки, — отозвалась Лида, — иначе было бы скучно.

Город отступил быстро. Ночной воздух был плотнее, в нём меньше чужих запахов, и любой новый оттенок выпирал, как кнопка на гладком столе. Мёда пока не было. Была вода — металл и лимон; была каменная пыль; была редкая, добрая нота дыма, которую Кай носил с собой как талисман.

— А помните, — сказала Лида, чтобы разрядить тишину, — как я ругалась, что мне не нравятся понедельники? А теперь у меня понедельник — это каждый день.

— И понедельник тоже тебя любит, — заверил Кай. — Он просил передать.

— Скажи ему, пусть не целуется, — попросила она.

— Запишу, — сказал Арен.

— Не смей, — дружно сказали трое.

Вода появилась как зеркало, подложенное под небо. Ни ряби, ни шороха — дыхание у неё, наверное, было где-то с другой стороны. «Удача» понизила ход, крылья легли шире, пульс корабля ухнул глубже. Запахи стали скупее: камень, соль, холодный металл.

— Две длины, — сказал Ален. — Есть.

Триан бросил первый «лист». Он не падал — он вставал на воздух, как лист металла в плотный песок. Второй и третий легли так, что «Удача» оказалась вплетена в невидимую сеть. Якоря зацепились за «стежки» ветра — очень старые, аккуратно перевязанные тропы, которые кто-то когда-то прошивал небом.

— Колокол, — кивнул Триан.

Ален дернул трос. Высоко, почти в темноте, протянулся глубокий звон — как будто огромная чаша облизала языком воздух. Волны звука опустились на воду, пошли кругами — и картина изменилась.

Это не был портал. Это было воспоминание. На глади воды вспыхнула узкая дорога — тонкий след, как след от ладони по пыли. От него пахнуло мгновенно — мёдом, да; горечью, да; но ещё — чем-то, что Лида не ждала: шелуха старой бумаги, чернила, смех девочки…

Аня.

— Тише, — сказал Кай, успевая раньше слов.

— Это подмена, — прошептал Арен. — Опорный голос — твоя подруга. Шаблон строится из твоих же «зелёных зон». Если ты пойдёшь — я не обещаю возвращения.

— А если мы пойдём? — спросила Лида.

— Тогда у нас больше рук, чтобы держать, — спокойно ответил Триан.

— И больше ртов, чтобы ругаться, — добавил Кай.

Лида рассмеялась — коротко. Смех сразу вернул кости на место.

— Делаем как договаривались. Без героизма. Я — на нос. Кай — со мной. Триан — узлы, «листья». Ален — следи, где воздух врёт. Арен — фильтры, связь, колокол каждые пять минут, если что-то пойдёт не так — уводишь.

— Принято, — сказали четверо.

Лида вышла на нос. Внизу вода смотрела на неё, как зеркало в примерочной, где свет слишком честный. Золотая нить у неё под кожей загорелась ровнее, тоской не пахло — пахло делом. Она достала плоский ключ. Его резьба, три линии, сходящиеся в точке, казались на ощупь теплее.

— Дом, — сказала она тихо. — Я здесь.

Ключ отозвался лёгким щелчком. По воде пошла новая волна — не кругом, полосой; тонкая дорожка поднялась на пальца два, как если бы под поверхностью кто-то подвёл ладонь.

И тогда пришла Алиа. Не в плаще и не с театром. Тонкая тень, отразившаяся в воде рядом — как если бы она стояла на нижней стороне зеркала. Голоса не было. Была надпись — не буквами, пятнами запаха: мёд — «иди», апельсиновая кожура — «не больно», и ужасно знакомый лимонный шампунь из прошлой жизни — «Аня».

— Ах ты ж, — сказала Лида, и в голосе её не было ни грамма нежности. — Это низко. Даже для тебя.

Кай оказался рядом — не касаясь, но создавая тёплую стену. Его печи — маленькие, портативные — зашипели едва заметно. Тёплый воздух над водой дрогнул.

— Я сниму «сахар», — сказал он. — И оставлю только «костяк». Посмотрим, что под глазурью.

Он «переварил» воздух — чуть-чуть добавил жара, и мёд прогорел. Осталась горечь. И ещё… ещё один запах, который они не чувствовали прежде: холодное железо, на котором кто-то много плакал. Не «дом». Не «Аня». «Жадность». Тонкая, как жгутик.

— Видишь? — произнёс Ален. — Это не лестница. Это сеть.

Сеть на секунду проявилась: узелки света, привязанные к запахам, как бусины — к нити. Сеть ловила не людей. Энергию. Женскую. Ту самую, за которую в этом мире давали дома, корабли и уважение. Украсть чужой «дом» — самый быстрый способ получить своё.

— Мы можем её сжечь, — предложил Триан. — Якорями. Жёстко.

— Или разобрать, — подумал вслух Арен. — По узлам. И посмотреть, куда уходит «сбор».

— Разбор, — решила Лида. — Сжечь — легко. Сначала поймём, кому это во благо.

Они работали, как команда, которой давно пора было работать вместе. Кай согревал и сушил, пока мёд и горечь не потеряли власть; Ален слушал ветер, находя узлы по «хрипоте» в потоке; Триан с щепоточной точностью кидал крошечные якоря — те самые, похожие на серьги, — чтобы зафиксировать «узлы»; Арен ловил сигналы и писал карту — быстро, экономно, без лишних украшений.

Лида держала ключ. И — смешно — иногда просто говорила. Придуманные на ходу, слишком честные слова:

— Я не уйду. Я никому ничего не должна. Мне можно хотеть двух миров сразу. Можно хотеть кофе и безмятежности. Можно быть дерзкой и устать. Можно любить всех и никого. Мне можно всё — кроме лгать себе.

Каждая фраза как будто вынимала из сети по одной бусине. Вода под носом «Удачи» переставала блестеть — становилась честной: тёмной, глубокой, пахнущей солью.

— Нашёл, — сказал Арен через несколько минут. — Куда уходит. Не в город. Вверх. На подвесную платформу в районе «сахарных садов». Владелец — приватный. Имя маскировано.

— Сладкие гады, — пробормотала Лида. — Сахарные.

— Можно передать Советам, — предложил Кай.

— Передадим, — согласилась Лида. — Но для начала…

Она протянула ключ. Пальцем — к одному из «узлов» у кромки. Ключ щёлкнул и «съел» его — не разрушил, а вписал, как адрес в записную книжку. Золотая нить под кожей зажглась радугой — не больно, красиво. «Удача» отозвалась низким выдохом; по крыльям пробежали искорки, как по ткани, которую гладят по ворсу.

— У тебя теперь «якорь» на этой штуке, — понял Арен. — Ты сможешь узнавать её по любой воде.

— Это называется «не полезла туда, а ещё и пользу вынесла», — обрадовалась Лида. — Всё, закрываем лавочку. Колокол — раз. И — домой.

Алиа не показалась. Но на поверхности, прежде чем зеркало схлопнулось, всплыла маленькая пластинка — дымчатая, с едва заметной гравировкой: три линии, сходящиеся в точку, и вокруг — тонкая вязь, как если бы кто-то писал чужими буквами слово «шанс».

— Подарки? — удивился Ален.

— Презрение, — поправила Лида. — Ей кажется, что я возьму любую блестяшку.

Она всё равно взяла — потому что не блестела, а пела. Самую тихую ноту — тон в тон ключу.

— Проверю дома, — сказала. — С глаз долой — анализ в огонь.

«Удача» снялась с «листов» легко. Колокол пропел уход, вода закрыла глаза. Воздух снова стал честным — без чужих сахарных зон. Дом встретил их запахом хлеба, прогретого камня и мятного чая, которым Кай, разумеется, уже завладел.

Тёплый свет снял напряжение с плеч. Мужчины разошлись по делам: Триан — проверять узлы на верхней тропе, Ален — спускать колокол и заносить его под крышу, Кай — в кухню, откуда голоса возвращались счастливыми, как коты. Арен сел за стол и развёл карту: линиями, цифрами, подписями. Лида подошла к нему и положила на край пластину — ту, дымчатую.

— Можешь посмотреть?

— Могу, — он коснулся её пальцами и на секунду замер. — Она «выбирает». Не всех. Только тех, у кого ключ уже «поёт» в нужной тональности. И… — он поднял глаза, — это не Алиа сделала. Она только подобрала. Настоящий узор — старше.

— Нас на секунду перестали считать за дураков, — хмыкнула Лида. — Это приятно. Непривычно, но приятно.

Арен вернул пластину. Их пальцы столкнулись — случайно. Лида почувствовала, как его ладонь теплее, чем «должна» быть у того, у кого под кожей железо. И как внутри неё самой поползла косая улыбка: «ну привет».

— Ты устала? — спросил он.

— Я — да, — честно сказала Лида. — Но у усталости сегодня красивое лицо.

Кай в этот момент явился с подносом. На нём — кружки, тарелка, на тарелке — что-то в карамели. Запах — ах.

— Стервятник, — сказала Лида ласково. — Ты чувствуешь, где в комнате падает самообладание, и туда ставишь блюдо.

— Это называется «забота», — возразил он. — Ешь. И иди в баню. И да, мы сегодня живём.

— Мы всегда живём, — напомнила она.

— Нет, — мягко сказал Кай. — Иногда мы только обсуждаем. Сегодня — живём.

Баня была горячей и пахла хвойным дымом. Лида не любила «париться», но любила сидеть на нижней полке и слушать, как вода шипит на камнях — так её мозг переставал грызть сам себя. К ней присел Ален. Они молчали. Иногда молчание — лучший разговор для тех, кто чувствует одно и то же ртом разного слова.

Потом был двор, ночь, шуршание трав, тёплая спина «Удачи», на которую они опёрлись. Лида откинула голову назад и смотрела, как звёзды двигаются между крыльями — редко, с достоинством. Ален дотронулся до её руки. То, что между ними началось на террасе, легло шире — как крылья корабля. Это была не «брачная ночь», не «победная иллюминация». Это было то, что взрослые люди называют смешным словом «близость»: ты не замерзаешь рядом, и тебе не надо ничего объяснять словом «надо». Тепло, кожа, дыхание, смех, который прячут в локоть, чтобы не будить дом. Магия — тихая, как поток воздуха вдоль кромки крыла; нить под кожей — ритмичная, как вечерний вальс. «Удача» мурлыкала, дом улыбался корицей, и мир наконец занялся своим делом — быть достаточным.

— Итак, — сказала Наори поутру, появившись как всегда не «внезапно», а «вовремя», — у вас на столе лежит чужая пластина, в небе — карта чужих сетей, в душе — шрам от голоса подруги. И что вы планируете делать?

— Жить, — ответила Лида. — И летать. И — она пододвинула к наставнице карту Арена, — передать Советам координаты «сахарных садов». Пусть у них с утра будет работа.

— Они её не любят, — предупредила Наори.

— Я — тоже, — сказала Лида. — Но иногда полезно. И — да, — она положила ладонь на пластину, — это не Алиа сделала. Она слишком любит готовые вещи.

— Алиа любит витрины, — согласилась Наори. — Но иногда витрины отражают то, что в зале. Берегись отражений. И не обижайся на себя за то, что ты всё ещё слышишь голос из прошлого.

— Я на него злюсь, — честно призналась Лида. — Но злюсь — значит, живу. Справлюсь.

— Справишься, — подтвердила Наори. — И не одна.

Мужчины уже собрались: Кай — у дверей, Ален — у окна, Триан — в проходе, Арен — за столом. Они выглядели так, как выглядят люди после удавшегося дела: уставшими и спокойными. На их лицах не было ревности — только то странное мужское братство, которое они не демонстрируют демонстративно, чтобы не распугать удачу.

— У нас есть корабль, — сказала Лида, — дом, ключ, пластина, которая поёт, и список мест, куда лучше не ходить одной. У нас есть завистливая соседка, которая в следующий раз попытается прицепиться сверху, а не снизу. У нас есть рынок неба, Маяк, который хранит чужую радость, и лестница… много лестниц. Мне кажется, это неплохой старт.

— И шоколад, — добавил Кай.

— И шоколад, — согласилась Лида. — И… — она подняла пластину на просвет, — и вот это. Я не знаю, что это, но мне нравится, как оно звучит.

Пластина в её пальцах едва заметно звякнула — как бокал о бокал. Вибрация прошла по комнате, house принял её в свои стены, «Удача» ответила на причале, как если бы корабль понял новый аккорд своей хозяйки.

— Кажется, — сказал Арен, вглядываясь в цифры, которые ещё не успел написать, — у нас появился маркер. На карты. И на судьбу.

— Тогда ставь, — велела Лида. — И подпиши: «Не шов. Якорь».

— Подпишу, — пообещал он и впервые за всё время улыбнулся так, что у него исчезли все «железные» углы.

Снаружи ветер перевернул на перилах плоский лист, который вчера служил блокнотом. На обратной стороне кто-то — явно не из их рук — вывел тонкими линиями слово, незнакомое и понятное сразу:

Вернись.

— Я оставлю это, — сказала Лида и повесила лист под колоколом. — Чтобы видеть каждый день. Чтобы знать, откуда я выросла. И чтобы никогда не забывать, куда иду.

Дом ответил корицей. «Удача» — довольным гулом. Мужчины — кто кивком, кто полупоцелуем, кто молчанием, но таким тёплым, что хотелось смеяться. И Лида, женщина с говорящей фамилией и вредным чувством юмора, подумала, что наконец-то у неё не только есть лестница — но она ещё и знает, по какой ступеньке ставить ногу.

И где-то там, над водой, невидимая сеть сжалась, не выдержав чужого смеха.