Ашер 8

Глава 15

Я не мог найти себе места. Ходил по своей комнате из угла в угол, как тигр в клетке, а каждый шаг отдавался глухим стуком в висках. Останавливался у окна, бессмысленно вглядывался в ночную тьму, где лунный свет серебрил кроны деревьев, а потом снова принимался мерить комнату шагами. Рубашка прилипла к спине от пота, хотя в Усадьбе было прохладно. Руки дрожали — незаметно, но я чувствовал. Во рту пересохло, словно я три дня шел по пустыне без воды.

Там, за стеной, в соседней комнате, Грэг готовился к погружению. К своему первому боевому вылету в место, куда я не мог за ним последовать. Где не поможет ни мой клинок из солнечного металла, ни верный автомат, ни весь мой боевой опыт. Это чувство — глухое, тоскливое бессилие — было хуже страха перед любой битвой. К драке я привык за эти месяцы войны. Пули, клинки, когти демонов — это понятно. Это материально. А здесь…

Я знал, что Иди сейчас говорит с ним, ее голос звучит у него в голове, ведя его, как инструктор ведет парашютиста-первогодку к открытому люку самолета. «Не пытайся уснуть, — наверняка говорила она своим спокойным, уверенным голосом. — Сон — это трясина. Ты должен скользить по поверхности. Отпустить веревку, но не терять причал из виду».

Господи, как же я хотел верить в эти слова.

Я попытался отвлечься. Проверил автомат — он висел на спинке стула, готовый к бою. Пересчитал магазины. Осмотрел клинок Рассвета. Все было в порядке, но руки продолжали искать работу. Взгляд упал на фотографию на прикроватном столике — старый снимок, где мы с Грэгом рыбачили на озере. Ему было лет одиннадцать, он улыбался, показывая пойманного окуня размером с ладонь. Обычный мальчишка. А сейчас…

Сейчас этот мальчишка готовился к разведывательной операции в тылу врага. В самый страшный тыл, какой только можно вообразить. И все, что я мог, — это ходить по комнате и молиться богам, в которых никогда толком не верил.

Я попробовал взять книгу — какой-то роман, который подсунула мне Шелли. Буквы расплывались перед глазами. Мысли были заняты только одним: там, за стеной, мой сын готовился войти в кошмар. И я не мог ничего сделать, чтобы защитить его.

Не выдержав, я на цыпочках подошел к его двери. Прислушался. Тишина. Такая абсолютная тишина, что на мгновение сердце екнуло — а вдруг что-то пошло не так? Я тихо, стараясь не скрипнуть половицами, приоткрыл дверь на палец.

Он сидел на полу, скрестив ноги, спина прямая, как струна. Лунный свет падал на его лицо, и я увидел, насколько он бледен — до синевы. Сосредоточенный. Глаза закрыты, на лбу выступила испарина. Дыхание медленное, размеренное. Он не спал. Это была работа. Тяжелая, опасная работа, которую мог выполнить только он.

Я увидел, как его пальцы сжимают кольцо-печатку на левой руке. Мой подарок. Его «якорь», как назвала это Иди. Крошечный кусочек нашего мира, который он возьмет с собой в тот ад. Наверное, сейчас Иди учила его цепляться за это ощущение — за холод металла, за вес, за гравировку герба. «Держись за него. Что бы ты ни увидел, что бы ни услышал, якорь вернет тебя домой. Теперь отпускай тело. Не борись. Медленно…»

В этот момент я видел не мальчика, которого учил держать меч и стрелять из автомата. Я видел солдата-разведчика, уходящего в одиночный рейд за линию фронта. В самую враждебную территорию, какую только можно представить. Территорию, где законы физики не работают, где сама реальность течет, как расплавленный воск.

И я мог лишь стоять здесь, в дверном проеме, сжимая зубы, чтобы не войти и не обнять его. Не сказать: «Хватит. Мы найдем другой способ». Потому что другого способа не было. И он знал это так же хорошо, как и я.

Я молча кивнул, хотя он и не мог этого видеть. Кивнул, вкладывая в этот жест всю свою тревогу, гордость и отцовскую боль. Всю веру в то, что он справится. Что вернется. Потом так же тихо прикрыл дверь, оставляя его наедине с голосом авгура и бездной, которая ждала за порогом сна.

Я вернулся к окну и приготовился ждать. Самое трудное в любой операции — это ожидание. Когда ты не знаешь, что происходит, жив ли твой человек, нужна ли ему помощь. Когда можешь только надеяться.

Безмолвная поддержка Макса, которую Грэг почувствовал скорее сердцем, чем разумом, придала ему сил. Что-то теплое коснулось его сознания — не слова, а ощущение. Ощущение того, что его любят. Что в него верят. Что дома его ждут.

Этого хватило, чтобы отпустить последние остатки страха.

«Хорошо, — голос Иди в его сознании потеплел. — Ты готов. Теперь позволь сознанию отделиться от тела, как дым от огня. Не борись с этим ощущением. Доверься мне».

Это было самое страшное — ощущение распада. Словно его «я», его личность, расплеталась на тысячи тонких нитей. Холод, не похожий на обычный холод воздуха, начал просачиваться в него. Это был холод пустоты, холод отсутствия жизни. Границы тела размывались, становились условными. Он чувствовал себя каплей воды, готовой раствориться в океане.

Паника метнулась вверх, как пламя, но он удержал ее. Кольцо. Якорь. Холодный металл на пальце — единственная реальная, осязаемая вещь в этом мире тающих границ. Он сжал пальцы и почувствовал острые грани геральдического орла, выгравированного на печатке. Почувствовал запах оружейной смазки из потайного механизма клинка.

«Да, — прошептал голос Иди. — Именно так. Держись за него».

Отрыв произошел внезапно. Серая, предрассветная дымка, в которой он парил последние мгновения, треснула, как яичная скорлупа, и он провалился сквозь разлом в нечто осязаемое и душащее.

Он упал.

Нет — не упал. Он рухнул вниз, но вместо удара увяз в чем-то липком и живом. Земля под ногами была черной, маслянистой, и она двигалась. Медленно, как густая смола, но настойчиво. Она чавкала при каждой попытке сделать шаг, словно пыталась засосать его, поглотить, переварить. От нее исходил запах — сладковатый, тошнотворный запах гниения и разложения, смешанный с чем-то металлическим. Запах старой крови.

Грэг поднял голову и замер от ужаса.

Небо. Оно было кроваво-красным, цвета засохшей крови, и по нему, как вскрытые вены великана, расползались багровые трещины. Они пульсировали, точь-в-точь как те, что он видел над разрушенным Дальнегорском, но здесь они были ближе. Намного ближе. Из них не просто сочилась тьма — они источали концентрированное отчаяние, такое плотное и осязаемое, что оно давило на плечи, как тяжелый плащ.

Воздух был густым, тяжелым, наполненным не просто звуками, а шепотом. Тысячи голосов сливались в единый, монотонный, сводящий с ума гул. Это были голоса страха, боли, одиночества — всех тех, кто заблудился в этом мире и был поглощен им. Иногда из общего хора выделялись отдельные слова: «помогите», «больно», «холодно», «одиноко». Но чаще это был просто стон, вечный, безутешный стон умирающего мира.

Он огляделся и с ужасом узнал искаженные очертания. Это была Усадьба. Но не та уютная, залитая солнцем Усадьба, где он провел последние месяцы. Это была ее изнанка, ее больное, гниющее отражение.

Фонтан, где днем играли дети Ворониных, теперь извергал черную, маслянистую жижу. Она булькала и плевалась, выбрасывая вверх комья чего-то, что когда-то могло быть водой, а теперь стало концентратом всех страхов и кошмаров. Прекрасные мраморные статуи нимф и сатиров стояли на своих местах, но теперь они были сделаны не из камня, а из застывшей боли. Их лица были искажены в беззвучном крике, руки вытянуты в мольбе о помощи, а из глазниц текли черные слезы, которые никогда не высыхали.

Дом выглядел так, словно его построили из костей и отчаяния. Окна светились тусклым, мертвенным светом, а из-за них доносились звуки — скрежет, царапанье, словно что-то пыталось выбраться наружу. Или попасть внутрь.

«Не смотри, — голос Иди звучал напряженно и далеко, словно доносился издалека сквозь бурю. — Не слушай. Ты для них — маяк. Огонек тепла в ледяной пустыне. Они слетятся на тебя, как мотыльки на свет. Погаси свой свет. Стань таким же холодным, как все вокруг».

И тут он их увидел.

Вдалеке, над черной землей, двигался рой. На первый взгляд он напоминал саранчу — облако мелких, снующих существ. Но при ближайшем рассмотрении становилось ясно, что это не насекомые. Это были обрывки тьмы, сшитые вместе чистой злобой и голодом. Низшие демоны. Каждый был размером с крупную собаку, но без четкой формы — постоянно меняющийся сгусток мрака с парой горящих красных глаз и пастью, полной игольчатых зубов.

Они не летели, а перекатывались волной, пожирая остатки света и жизни, которые еще теплились в этой мертвой земле. Там, где проходил рой, земля становилась еще чернее, еще мертвее. Они двигались без видимой цели, ведомые лишь одним инстинктом — голодом. Голодом по всему живому, теплому, светлому.

И эта волна катилась прямо на него.

Паника ледяными когтями вцепилась в горло. Первобытный, животный ужас заставил его захотеть бежать, но ноги увязли в черной жиже по щиколотку. Он хотел кричать, но голоса не было — только хрипящий, задушенный стон. Рой был все ближе, и шепот в воздухе превращался в визг тысяч голодных тварей, почувствовавших добычу.

Якорь.

Мысль вспыхнула в его сознании, как спасительный огонь. Он изо всех сил вцепился в фантомное ощущение кольца на пальце. Вспомнил его холод, его вес. Вспомнил лицо Макса в дверном проеме, его молчаливый кивок. Вспомнил запах оружейной смазки, тепло дома, звук дождя по окнам.

Он перестал излучать страх. Он заставил себя стать пустым. Холодным. Таким же мертвым, как этот мир. Это далось ему нечеловеческим усилием — подавить самую основу жизни, стремление к теплу, к свету, к любви. Стать камнем среди камней.

Волна тьмы докатилась до него и… прошла насквозь.

Он стоял посреди этого безумного, визжащего потока, но твари его не замечали. Их горящие глаза скользили мимо, не задерживаясь. Он был для них всего лишь еще одним камнем в этой мертвой пустыне, еще одной тенью среди теней.

Когда последний демон пронесся мимо, Грэг увидел, кто их ведет.

«Надсмотрщик» — так он мысленно окрестил эту фигуру. Выше обычных демонов, человекоподобный силуэт, сотканный из более плотной, более осознанной тьмы. На нем было подобие доспехов — черных, переливающихся, сделанных из концентрированного страха. В руке он держал хлыст из чистого мрака, который трещал в воздухе, оставляя за собой следы абсолютной черноты.

В его движениях читалась цель. Он гнал рой в определенном направлении, концентрируя его, словно пастух собирает стадо. И это направление было неслучайным — оно вело к одной из горящих точек на невидимой карте этого мира. К месту силы. К узлу, где магия реального мира еще была жива.

Грэг понял с ледяным ужасом: это была не хаотичная атака. Это была координированная операция.

Движимый отчаянной необходимостью узнать больше, он начал следовать за Надсмотрщиком. Призрачный шаг за призрачным шагом, оставаясь в тени его присутствия. Маскировка держалась, и он осмелел.

А потом почувствовал Его.

В центре этого кошмарного пространства, откуда исходили все команды, было присутствие. Не фигура — присутствие. Зона абсолютного холода и давящей, чудовищной воли. Это был не просто демон. Это было нечто неизмеримо большее.

Полководец.

Он не имел четкой формы — вертикальный вихрь из чистой тьмы, который одновременно притягивал и отталкивал взгляд. Внутри этого вихря, как молнии во время грозы, вспыхивали искры ледяного, нечеловеческого интеллекта. Перед ним висела в воздухе карта — живая, трехмерная модель всего Ашена, сотканная из нитей темной энергии. На ней ярко горели несколько точек: Усадьба Вороновых, руины Дальнегорска, земли На’би, где была Иди.

Он планировал. Координировал. Вел войну против самого сердца мира.

Гордыня — грех, который наказывается мгновенно. Грэг решил, что может больше. Он попытался коснуться разума этого существа. Не прочесть мысли — просто легко, как перышком, провести по поверхности его сознания.

В тот же миг все замерло.

Шепот прекратился. Движение остановилось. Вихрь застыл. И из глубин абсолютного безмолвия на Грэга уставились два несуществующих глаза, полные такого ледяного презрения, что его душа сжалась в комок.

Его заметили.

Прежде чем Грэг успел осознать масштаб своей ошибки, из вихря метнулась рука. Она была соткана из самого понятия «конец». Из отрицания, холода и смерти всего сущего. Эта ментальная хватка сжала его сознание, и мир взорвался болью.

Его стирали.

Не убивали — стирали. Как ластиком стирают карандашную надпись. Его личность, воспоминания, его «я» — все начало крошиться под чудовищным давлением чужой воли. Имена близких стали бессмысленным набором звуков. Якорь, кольцо, Макс — все превратилось в туманные образы без смысла.

«НЕ СМЕЙ!»

Слепящая вспышка белого света ударила в темную руку. Это была Иди. Вся ее сила, накопленная за годы служения свету. Вся ее ярость на тех, кто смел тронуть того, кого она поклялась защищать.

Темная рука на мгновение разжалась — не от боли, а от удивления. И этого хватило.

Иди дернула за их связь, за невидимую нить между ними. Грэга с чудовищной силой вырвало из Царства Снов, швырнуло обратно в тело.

Он очнулся в своей комнате, весь в холодном поту, с кровавым привкусом во рту. Живой. Но теперь враг знал о его существовании. Запомнил запах его души.

Война стала личной.

Крик был нечеловеческим.

Он вырвался из груди Грэга вместе с кровью, хлынувшей из носа, и разорвал ночную тишину Усадьбы, как выстрел из пушки. Звук был такой силы, такой первобытной агонии, что у меня волосы встали дыбом.

Я вылетел из комнаты, не успев даже накинуть рубашку, и через секунду был в его комнате. То, что я увидел, заставило мое сердце ухнуть в самые пятки.

Грэг бился на полу в конвульсиях. Его тело выгибалось под неестественными углами, словно внутри него сражались две противоположные силы. Глаза были закачены, показывая только белки, а пальцы скрючены, словно он все еще пытался от чего-то отбиться. Изо рта и носа текла кровь — не струйкой, а потоком.

«Грэг!»

Я бросился к нему, пытаясь удержать, но его тело было твердым, как камень, и вибрировало с такой частотой, что больно отдавалось в руках. Это было похоже на попытку удержать отбойный молоток.

В комнату ворвались Байрон и Шелли. Лицо Байрона было мрачной маской — он сразу понял, что произошло. Шелли, не теряя ни секунды, опустилась на колени рядом с Грэгом. Ее руки легли ему на лоб и грудь, и от них пошло мягкое, золотистое тепло.

Это была ее суть, ее сила Феникса. Жизнь против небытия. Тепло против ледяного холода чужого мира. Свет против тьмы, пытавшейся поглотить сына.

Воздух в комнате стал теплее. Я почувствовал, как что-то злое и чужеродное отступает, не в силах противостоять этому живому огню. Тело Грэга постепенно перестало выгибаться дугой, конвульсии стали слабее. Он перестал кричать и начал бормотать — тихо, но отчетливо.

«Карта… узлы силы… они знают… рука… холод… такой холод…»

«Тише, сынок, тише, — я прижал его голову к своей груди, чувствуя себя абсолютно беспомощным. — Ты здесь, ты в безопасности. Ты дома».

Но внутри меня бушевала буря. Злость на себя, на Байрона, на всю эту проклятую войну, которая заставляла посылать детей в места, где не должен бывать ни один человек. Я мог сражаться с демонами из плоти и крови, я мог защитить его от пуль и клинков. Но что я мог сделать против кошмара, который преследовал его из другого мира?

Я смотрел на его бледное, измученное лицо, на кровь, размазанную по губам, и меня захлестнула волна вины. Это я позволил. Мы все позволили этому случиться. Мы бросили ребенка в самое пекло, потому что у нас не было другого выбора.

Но были ли мы правы? Стоило ли это того?

Постепенно, под действием живительного тепла Шелли, Грэг пришел в себя. Дрожь не унималась — мелкая, но постоянная, как у человека, который долго находился на морозе. Но взгляд стал осмысленным. Он посмотрел на меня, потом на Байрона. В его глазах было что-то новое. Что-то взрослое и страшное.

«Я… я видел, — прошептал он, и его голос был слабым и хриплым, словно он кричал целый день. — Их план. Всю карту. Они бьют не по городам. Не по армиям. По узлам силы. По местам, где магия мира еще жива».

Он помолчал, собираясь с силами, а потом продолжил:

«Лес Фостера… Остров Глас… и… и по На’би. Они идут за Иди. Это не случайные атаки. Это координированное наступление на сердце мира».

Байрон слушал, и его лицо каменело с каждым словом. Он понимал — эта информация, добытая такой чудовищной ценой, могла перевернуть ход всей войны. Мы больше не были слепы. Мы знали, куда ударит враг. Мы могли подготовиться.

«Ты справился, Грэг, — тихо, но весомо сказал он. — Ты справился. Ты дал нам шанс».

Но я не слушал его слова одобрения. Я смотрел на Грэга и видел не героя, спасшего мир. Я видел своего сына, искалеченного битвой, которую никто, кроме него, не видел. Мальчика, которого я учил держать меч и стрелять из автомата, и который стал солдатом самой страшной из войн. Войны, которая велась не на полях сражений, а в глубинах человеческой души.

Его полем боя был ад. И этот ад навсегда оставил на нем свой след.

Цена этого знания была слишком высока, и платить ее пришлось не нам. Война требовала все новых и новых жертв, и самые страшные из них были невидимыми. Они оставляли шрамы не на теле, а на душе.

Я обнял сына крепче, чувствуя, как он дрожит в моих руках, и понял: война только начиналась.

После всех событий дня я едва дотащил Шелли до нашей комнаты. Использование целительной магии для спасения Грэга полностью вымотало мою жену-феникс. Она еле держалась на ногах, а ее обычно яркие зеленые глаза потускнели от истощения. Каждый шаг давался ей с трудом, и я чувствовал, как дрожат ее колени.

— Ложись, любимая, — мягко сказал я, помогая ей устроиться на кровати. Шелли буквально рухнула на мягкие подушки, и я увидел, как бледна ее обычно румяная кожа. — Я принесу тебе еды и воды.

— Макс, я… — начала было Шелли слабым голосом, но я приложил палец к ее губам.

— Никаких «но». Ты спасла жизнь человеку. Теперь позволь мне позаботиться о тебе.

Когда я вернулся с подносом, полным питательного бульона и свежего хлеба, Шелли сидела на краю кровати, массируя виски. Головная боль от магического перенапряжения была написана у нее на лице — морщинки вокруг глаз, сжатые губы, напряженные плечи.

— Иди сюда, — сказал я, ставя поднос в сторону и садясь позади нее на кровати. — Позволь мне.

Мои пальцы аккуратно заместили ее руки, мягко массируя виски круговыми движениями. Кожа под моими пальцами была горячей и напряженной. Шелли тихо застонала от облегчения, откинувшись на мою грудь.

— Ммм… лучше? — спросил я, продолжая массаж и чувствуя, как постепенно уходит напряжение.

— Намного, — выдохнула она, и в ее голосе появились первые нотки облегчения. — Ты всегда знаешь, как мне помочь.

Я почувствовал, как через наши связанные души проходит поток энергии. Моя сила медленно перетекала к ней, восстанавливая то, что она потратила на лечение. Шелли вздрогнула, ощутив этот теплый поток, пробегающий по ее телу.

— Макс, ты не должен… — начала она, но я видел, как ее спина выпрямляется, а цвет возвращается к щекам.

— Хочу, — прервал я ее, продолжая массировать теперь уже плечи и шею. Мои большие руки легко охватывали ее хрупкие плечи, пальцы находили каждую болезненную точку. — Мы — одно целое, помнишь? Твоя боль — моя боль. Твое истощение — мое истощение.

Мои руки скользнули ниже, к ее ключицам, и я почувствовал, как она расслабляется под моими прикосновениями. Ее дыхание становилось глубже и ровнее, грудь мерно поднималась и опускалась.

— Я чувствую себя такой слабой, — призналась Шелли, и в ее голосе прозвучала редкая для нее неуверенность. — Как будто вся моя магия ушла в никуда. Как будто я потеряла часть себя.

— Ты не слабая, — возразил я, поворачивая ее лицом к себе и заглядывая в ее измученные глаза. — Ты самая сильная женщина, которую я знаю. Ты вернула человека с того света. Это требует невероятной силы.

Наши глаза встретились, и я увидел в ее взгляде не только благодарность, но и что-то более глубокое — потребность в близости, в единении, которое могло бы завершить ее исцеление. Она потянулась ко мне, и наши губы соединились в мягком, благодарном поцелуе.

Поцелуй был нежным поначалу, но постепенно становился более страстным. Я чувствовал, как через наше соединение к ней возвращаются силы, как магическая энергия циркулирует между нами, исцеляя и восстанавливая. Ее губы стали более настойчивыми, язык скользнул в мой рот, и я ответил с той же страстью.

— Макс, — прошептала она, отрываясь от моих губ, и в ее голосе зазвучали новые нотки — более низкие, хрипловатые от желания. — Мне нужно почувствовать тебя. Полностью.

Ее руки нашли застежки моей рубашки, и я позволил ей медленно раздеть меня. Каждое прикосновение ее пальцев к моей коже усиливало поток энергии между нами. Она стягивала рубашку с моих плеч, ее ладони скользили по моей груди, и я чувствовал, как под ее прикосновениями мое тело отзывается жаром.

— Осторожно, любимая, — прошептал я, когда она потянулась к пуговицам своего платья. Ее руки еще слегка дрожали от усталости. — Ты все еще слабая.

— Нет, — возразила она, и в ее голосе появилась прежняя решимость, огонь, который делал ее такой притягательной. — С тобой я чувствую себя сильной.

Я помог ей избавиться от одежды, мои руки бережно скользили по ее разгоряченной коже. Каждое прикосновение было наполнено заботой и любовью. Я чувствовал, как под моими ладонями к ней возвращается жизненная энергия, как кожа под моими пальцами становится более упругой и теплой.

Платье соскользнуло с ее плеч, обнажив совершенные груди с розовыми сосками, которые уже начинали твердеть от возбуждения. Я провел большими пальцами по ним, и Шелли тихо всхлипнула, прогибаясь в спине.

— Ты прекрасна, — выдохнул я, любуясь ее обнаженным телом в мягком свете свечей. Золотистое сияние подчеркивало каждый изгиб, каждую линию ее стройной фигуры. — Даже когда устала, ты самая красивая женщина в мире.

Шелли улыбнулась, впервые за весь день по-настоящему счастливо, и потянула меня к себе. Мы легли на кровать, и я продолжил ласкать ее тело, чувствуя, как она оживает под моими прикосновениями.

Мои губы прошлись по ее шее, оставляя горячие поцелуи на чувствительной коже. Я чувствовал, как ускоряется ее пульс под моими губами, как ее дыхание становится более частым. Спустившись ниже, к плечам, я добрался до груди.

— Ах! — тихо вскрикнула Шелли, когда я осторожно взял в рот один из ее сосков. Он был твердым и чувствительным, и я ласкал его языком, чувствуя, как она выгибается навстречу моим ласкам.

— О, Макс, — выдохнула она, запуская пальцы в мои волосы и крепко сжимая их. — Как же хорошо… ммм…

Я продолжал ласкать ее грудь языком и губами, переходя от одного соска к другому, чувствуя, как ее дыхание учащается, как все ее тело начинает отзываться на мои прикосновения. Моя рука скользнула вниз, по ее животу, ощущая, как напрягаются мышцы под кожей.

Когда мои пальцы коснулись ее влажных лепестков, Шелли вскрикнула от удовольствия:

— Ах! Да… — Она была готова, несмотря на усталость. Или, может быть, именно из-за нее — ей нужна была эта близость, это единение, чтобы полностью восстановиться.

Я аккуратно раздвинул ее лепестки пальцами, нащупывая твердый бугорок клитора. Шелли задрожала, когда я начал ласкать его легкими круговыми движениями.

— Пожалуйста, — прошептала она, разводя ноги шире и обнажая свою розовую, влажную киску. — Мне нужно почувствовать тебя внутри.

Я освободился от остатков одежды, мой твердый член выскочил наружу, и Шелли жадно посмотрела на него. Устроившись между ее ног, я почувствовал жар, исходящий от ее возбужденного тела.

Наши глаза встретились. В ее взгляде было полное доверие и любовь, смешанная с острым желанием. Я медленно вошел в нее, чувствуя, как ее горячие, тугие стенки расступаются, принимая мой член.

— Боже, — простонал я от ощущения ее обжигающего нутра, обхватывающего меня. — Шелли… ты такая горячая…

— Ммм… да, — ответила она тихим стоном, обхватив меня ногами и прижимая ближе. — Глубже, любимый… мне нужно чувствовать тебя полностью.

Я погрузился в нее до конца, и мы оба застонали от наслаждения. Я начал двигаться, медленно и осторожно, боясь причинить ей дискомфорт в ее ослабленном состоянии. Каждый толчок отзывался волнами удовольствия, пробегающими по моему телу.

Но Шелли не нуждалась в излишней осторожности. Она двигалась навстречу моим толчкам, ее тело требовало большего.

— Сильнее, — прошептала она, и я почувствовал, как к ней возвращается прежняя страсть. — Я не сломаюсь… ах! Да, вот так!

Магическая связь между нами пульсировала с каждым движением, усиливая наслаждение для нас обоих. Я увеличил темп, мои толчки стали глубже и увереннее. Звуки нашего соединения наполнили комнату — влажные шлепки кожи о кожу, наши стоны и тяжелое дыхание.

— Ах! Ах! Макс! — кричала Шелли, встречая каждый мой толчок. Ее ногти впились мне в спину, оставляя красные полосы. — Да… именно так… не останавливайся!

Я чувствовал, как ее киска сжимается вокруг моего члена, как волны ее приближающегося оргазма начинают захлестывать нас обоих. Мои движения стали более отчаянными, я вгонял свой член в ее пульсирующее нутро, чувствуя, как напряжение растет в паху.

— Макс, я… я уже близко, — задыхаясь, сказала она, и ее голос дрожал от приближающейся кульминации.

— Я тоже, любимая, — ответил я, чувствуя, как мое возбуждение приближается к пику. — Кончай для меня… кончай!

Несколько последних глубоких толчков, и Шелли выгнулась подо мной, крича от наслаждения:

— АААААХ! МАКС! ДА! — Ее тело содрогалось в оргазме, киска судорожно сжималась вокруг моего члена.

Ее оргазм запустил мой собственный, и я излился в нее с глухим рычанием, чувствуя, как горячие струи спермы наполняют ее лоно:

— ШЕЛЛИ! БЛЯДЬ! — Волны удовольствия омывали все мое тело, заставляя меня дрожать от интенсивности ощущений.

Мы лежали, обнявшись, тяжело дыша. Я чувствовал, как магическая энергия все еще циркулирует между нами, завершая процесс исцеления. Кожа Шелли снова обрела здоровый румянец, а в ее глазах вернулась прежняя яркость.

— Лучше? — спросил я, целуя ее в потный лоб.

— Намного лучше, — улыбнулась Шелли, и я увидел, что энергия полностью вернулась к ней. — Ты мой личный целитель. Может быть, тебе стоило изучать магию исцеления вместо боевой.

— Всегда, — пообещал я, крепче обнимая ее и чувствуя, как мой член все еще пульсирует внутри нее. — Всегда буду рядом, чтобы позаботиться о тебе.

Мы еще некоторое время лежали в тишине, наслаждаясь близостью и покоем. Шелли была полностью восстановлена, а наша связь стала еще крепче. Завтра нас ждали новые испытания, но сейчас мы были просто мужем и женой, исцеляющими друг друга силой своей любви и страсти.