Беспринципная

Глава 1

Зоя

Вечер наступает быстро, будто на дворе не начало лета, а самый его излом. Ещё мгновение назад солнце играло в листве, а теперь сад наполняется мягким полумраком. Гирлянды, натянутые между деревьев, вспыхивают ярче. Смех становится громче, музыка — мелодичнее. Атмосферы добавляет дудук.

Веселье в разгаре. А я, нет чтобы к нему присоединиться, стою у края сада, будто забыла, зачем пришла. Земля под ногами мягкая, скошенная накануне трава приятно покалывает босые ступни — туфли я сняла у крыльца, не выдержала. Они мне малы на пару размеров и словно нарочно жмут, напоминая, что я лишь гость на этом празднике жизни.

Солнечные блики скользят по безупречной кладке дома, будто бережно её оглаживая, задерживаются на кованых балконах, увитых розами. А от того, что со всех сторон дом окружает сад, он кажется лежащей на бархатной подушке драгоценностью. Мне не понять шуточек про своеобразные армянские вкусы. Я могу часами глазеть по сторонам, любуясь роскошными видами соседской усадьбы. И ничего здесь не кажется мне нарочитым или, упаси бог, чрезмерным.

Взгляд неизбежно скользит дальше… К дорожке, по обеим сторонам от которой высажены кусты алых, кремовых и нежно-коралловых роз, пышные головки которых то и дело задевают прогуливающиеся туда-сюда гости.

Виновница торжества и по совместительству моя лучшая подруга Седа Гаспарян танцует босиком посреди лужайки. На ее голове венок из цветов. Её платье чуть сползло с округлого плечика — она вообще, не в пример мне, округлая. И она смеется. Они все здесь умеют быть лёгкими, несмотря ни на что. Умеют праздновать, как будто в жизни не знали горя…

Я так не умею. У меня в теле — жёсткая пружина. Она не даёт расслабиться.

Седа смеется громче, ее смех звенит колокольчиком. У неё сегодня день рождения. И выпускной. И всё остальное — у нее тоже.

У меня же даже платье с чужого плеча — с ее. И нет, я не завидую… Точнее, завидую, конечно, но не тому, о чем бы можно было подумать. С Седой мы дружим с рождения. Я не помню свою жизнь без нее. Я даже не знаю, выжила бы я в принципе, если бы не она, если бы не ее замечательные родители. Я очень ее люблю. Их всех…

— Зоя, ну ты чего там прячешься? — окликает меня подруга. Я вздрагиваю и приветливо улыбаюсь, будто только и ждала, когда же меня окликнут.

Надо идти. На-до. Я смогу. Просто не думать о том, что меня ждет по возвращению домой — и все тут.

Так решив, я делаю решительный шаг вперёд. Красиво, как в сказке. В сказке не про меня. Но ведь сюжет можно переписать, не так ли?

Нацепив на губы улыбку, иду по дорожке, стараясь ступать легко. Плечи расправлены. Бедра плавно покачиваются. Мне хочется раствориться в этих огнях, в музыке, в запахах дыни, мяса и тлеющих дров. Хочется не видеть жалостливых или осуждающих взглядов. Не слышать шепотков… О том, что моя мать вконец опустилась, что ей совершенно нет дела ни до детей, ни до дома, который вот-вот обрушится нам на головы — такой он древний.

И вдруг мои плечи будто обжигает. Чувствую на себе чей-то взгляд. Резкий, цепкий, слишком внимательный. Испепеляющий… Я оборачиваюсь и встречаюсь с черными, будто маслины, глазами Седкиного отца. Он стоит немного в стороне, с бокалом коньяка. Обычно добродушное лицо сейчас перекошено злобой. Я отворачиваюсь. Сердце бахает в груди. Боюсь ли я его в такие моменты? Наверное, да. Хотя предположить, что человек, настолько бережно относящийся к своей семье, может вдруг превратиться в монстра, почти невозможно.

Я боюсь, и один черт продолжаю его провоцировать.

Незаметно поднимаю еще чуть выше подол и без того короткого платья. Может, я и не могу похвастаться формами Седы или тети Ануш, но ноги у меня что надо. Арман Вахтангович может сколько угодно корчить из себя святого, но я-то знаю — мирские страсти ему не чужды. Ни один мужчина, тем более настолько темпераментный, не выдержал бы четыре года без секса. А именно столько тетя Ануш борется с раком.

Я вспоминаю, как Седа однажды примчалась ко мне домой, хотя обычно она старалась держаться от нашей лачуги подальше.

— Что случилось? — испугалась я ее слез. — Что-то с мамой?

— Нет! Я узнала, что у папы есть женщина!

— Да ну, — прошептала я, заталкивая подальше болезненное любопытство.

— Да-да, я уверена. Подслушала их разговор. Он такое ей говорил, господи!

— Ну, а плакать чего?

— Как?! Он же… Как он может? Он что, теперь уйдет к ней?

Я уже давно подметила, что дети, выросшие в счастливых семьях, несколько не от мира сего. Реакция Седы только укрепила меня в этих мыслях. Ощущая себя старше ее едва ли не на пару столетий, хмыкнула:

— Успокойся. Никуда он не денется. Скажешь тоже!

— Тогда зачем он… — Седа смолкла, в ее шоколадных круглых глазах, наконец, промелькнула искорка понимания. Я довольно кивнула — все же Седа была не безнадежной. И ее отец, как оказалось, тоже. Я еще подумаю, что это для меня значит…

— Думаешь, он с ней только ради секса? — понизила голос подруга и огляделась по сторонам, боясь, как бы нас не подслушали. Будь это кто-то из трех моих братьев, или единственная сестра — не суть. Ушей здесь и впрямь хватало.

Знаете, это полная фигня, что дети не несут ответственность за своих родителей! Я давно уже приняла тот факт, что на меня люди смотрят исключительно сквозь призму моей слабой на передок матери. Поэтому меня ничуть не удивляли неприязненные взгляды Армана Вахтанговича. Не мог мужик вроде него быть довольным, что я вожусь с его единственной дочерью. Скорее удивляло, что он в принципе позволял нам дружить.

Возвращает в реальность усилившееся жжение на бедрах. Я оборачиваюсь, нагло вздергиваю подбородок, улыбаясь ему в лицо. В ответ Арман Вахтангович только стискивает челюсти.

Да злись сколько влезет, господи! Это никак не отменяет того факта, что ты не прочь… И я не прочь тоже. Чтобы ты обо мне позаботился. Я этого хочу всей душой! Чтобы обо мне хоть кто-нибудь, хоть когда-нибудь позаботился.

Чем я хуже той женщины, с которой он известно зачем встречается? Почему я не могу занять ее место? Я не претендую ни на что больше, поэтому и не чувствую себя предательницей. Тете Ануш сейчас вообще не до секса. Седе… Ей не понять. Она не была в моей шкуре. Но так я и не собираюсь ей ничего рассказывать! Факт остается фактом — Арман Вахтангович давно переступил через себя и данные брачные клятвы. Может, у них вообще своя договоренность с тетей Ануш. Она мудрая женщина — не может не понимать, что у него есть свои потребности. Так почему их не могу удовлетворить я? Ему все равно, а для меня это шанс выбраться из беспросветной тьмы.

Распрямляю плечи. Шелк Сединого платья струится по моему телу медом. Я рассчитываю на то, что выгляжу очень эффектно. Хотя и стыжусь того, что он-то, конечно, знает, у кого я одолжила наряд.

Присоединяюсь к Седке в танце. Но если она скачет, как игривый щенок, то я стараюсь двигаться чувственно и маняще. На контрасте с отрепетированной скромной улыбкой, которой я одариваю приехавших из Еревана Седкиных двоюродных братьев и сестер, кажется, я произвожу нужное впечатление.

Вдруг краем глаза выхватываю мелькнувшую по стене тень. Ну уж нет! Ты так просто от меня не избавишься. Это мое шоу, и только я буду решить, каким будет его финал! Хватаю со стола чей-то бокал, осушаю до дна для храбрости и увязываюсь за Гаспаряном.

Арман Вахтангович ступает мягко, как хищник, несмотря на свой внушительный вес. Я на сто процентов уверена, что он взбесится, когда я появлюсь, но это ничуть не умаляет моей решимости. Я в отчаянии, а Седкин отец — мой единственный шанс. На короткий миг теряю его из виду и даже успеваю слегка запаниковать. Но тут замечаю, что дверь в лодочный сарай приоткрыта. Судорожно выталкиваю из легких раскаленный кислород и под оглушительный бит сердца шагаю за Арманом Вахтанговичем.

Мое присутствие выдает скрип рассохшихся половиц. Арман Вахтангович резко оглядывается, как раз когда я решительно захожу внутрь, закрывая дверь на защелку.

— Вечеринка проходит в саду, — цедит Гаспарян, глядя на меня… с таким презрением, боже. Стыдно невыносимо. Но…

— Именно поэтому я здесь, — хмыкаю.

Его глаза темнеют. В них помимо презрения — брезгливость. Смешанная с чем-то другим. Опасным. Он сгребает пепельницу с подоконника, тщательно тушит сигарету и, выругавшись на родном, делает шаг ко мне.

Матюкам Седка научила меня еще в наши десять. С тех пор я значительно продвинулась в армянском. Так что мне примерно понятен его настрой, который не сулит мне ничего хорошего.

— Что тебе от меня надо?

Как всегда, когда Арман Вахтангович не в настроении или под градусом, в его голос проникает тягучий южный акцент.

— Ты знаешь, — нагло усмехаюсь я, задирая подбородок. И, наверное, хрен сейчас скажешь, что уверенности во мне — ноль целых и ноль десятых. Всё блеф от начала и до конца. Но в этом и смысл. Пусть думает, что мне терять нечего.

— Нет уж, скажи, — рычит Арман Вахтангович… Хотя чего уж? Наверное, сейчас самое время отказаться от отчеств?

— Я люблю тебя. Всегда любила.

На короткий миг его лицо изумленно вытягивается.

— Ты?! Любишь? — хохочет. — Заливай.

Он подходит вплотную. Его низкий голос сейчас звучит непривычно отрывисто.

— Зачем бы я еще так унижалась? Зачем бы бегала за тобой, а? — паника набирает обороты, теснит грудь. Под его испепеляющим взглядом становится по-настоящему страшно.

— Потому что ты просто дешевая блядь, а я тот, кому себя можно повыгоднее впарить?

Боже мой. Это больно. Оказывается, моему цинизму есть куда расти. Раскиснуть не дает лишь мысль о том, что его ждет большой сюрприз. Конечно, если у меня все получится.

— Ну, ты же не брезгуешь блядями, — луплю в ответ.

— Чего? — оскаливается Арман. Зло хватает меня за руку и дергает на себя.

— Думаешь, никто не знает о твоих похождениях, святоша?

Я его изучила за девятнадцать лет жизни. Сначала, конечно, невольно. И вполне прицельно — в последний год. Знаю, как его расшатать, как вывести… Знаю, что если он и позволит моему плану осуществиться, то только полностью утратив контроль. Отсюда и мои провокации, да… Я выверяю с алхимической точностью каждое свое действие, каждый шаг… У меня просто нет права на ошибку. Нет — и все тут!

— Если ты хоть словом… Слышишь, хоть словом обмолвишься Ануш или, не дай бог, Седе… — он трясет меня так, что у меня клацают зубы.

— Ты можешь запросто меня убедить сохранить это между нами, — шепчу я, провокационно облизываясь. И ловлю этот момент… Вот он. Момент, когда его срывает.

Это не поцелуй, это атака и карательная операция в одном флаконе. Я задыхаюсь, но не сопротивляюсь. Напротив, лащусь к нему кошкой, льну… Это страшно, дико… Аморально и беспринципно. Но я знала, на что шла. И да, я пришла за этим.

Арман рывком стягивает с меня платье, а мне все равно. Даже если оно порвется, я придумаю, что сказать Седе, и как не попасться на глазам ее гостям… Здесь буквально пара метров до речки, а там по бережку до нашей лачуги рукой подать. Отвечаю вызывающим взглядом на настигший меня акт вандализма, да только Гаспаряну до моих гляделок нет никакого дела. Его вниманием целиком и полностью завладела моя грудь. Выглядит он просто бешеным. Мне становится жарко, стыдно, и почему-то щекотно внизу живота. Сумасшествие в его черных глазах говорит о том, что он не отступит. Что я допрыгалась, нарвалась, добилась-таки своего.

Арман наклоняется и замирает в миллиметре от моих губ. Дышу часто, но глаз не отвожу, нет. Смотрю бесстыже, совершенно развязно, да… Арман в ответ на мои ужимки брезгливо сплевывает под ноги. И тут же не проявив ни капли присущей ему по отношению к жене или дочери деликатности, толкает меня к стене. Едва успеваю выставить перед собой руки, чтобы не прочесать ту носом. Только обретаю хоть какое-то равновесие, как он снова лишает меня баланса, заставляя прогнуться, припечатав поясницу ладонью.

— Нарвалась-таки, блядь, ты смотри… — как будто и впрямь не верит случившемуся Арман, щелкая пряжкой ремня, и задирает юбку.

Может, правы соседи, и я совсем пропащая. Но в момент, когда он грубо касается меня там, проходится крупными горячими пальцами, я ликую. И когда потом он овладевает мной, врываясь без прелюдий и ласки, будто желая этим уничтожить и меня, и себя, я не плачу и не кричу. Я даже не зажимаюсь, как инстинктивно хочется, а делаю ровно наоборот, чтобы максимально облегчить свою участь. Знаю, что чем жестче он сейчас это сделает, тем сильнее потом будет его вина. А у меня есть масса вариантов, как он сможет ее искупить…

За все время Арман не говорит ни слова. Только дышит резко, отрывисто, то прикусывая меня, как кобылицу, за холку, то опять ругаясь, но уже так… В никуда.

Я четко улавливаю момент, когда он понимает, что стал моим первым. Чертыхаясь, выскальзывает, растекаясь горячим по коже.

— Ты, — шепчет он зло. — Ты… чёрт. Ты была…

В его глазах даже не ненависть. Там паника. Шок. И концентрированное отвращение. Вот только сейчас я бы не стала ручаться, что оно имеет хоть какое-то отношение ко мне.

Натягиваю платье, с трудом попадая в рукава. Пальцы трясутся. Я злюсь, потому что не могу себе позволить утратить контроль сейчас, когда все почти на мази.

Гаспарян стоит, тяжело опираясь рукой о стену… Голова понуро опущена. Он молчит. И только его широкая грудь судорожно опускается и поднимается. Опускается и поднимается…

— Арман Вахтангович, я…

— Заткнись. Помолчи… — трет дрожащими руками лицо.

— Но нам нужно обсудить случившееся, не находите?

— Обсудим. Но не сейчас.

— А когда? — стою на своем. Приемная кампания вот-вот начнется. А я уже и так пропустила учебный год, потому что не прошла по баллам сразу после окончания школы.

— Завтра. Зайдешь ко мне в офис.

— Но…

— Я сказал, завтра! — ревет он, натурально впадая в бешенство. — Свали с глаз моих. Просто на хрен свали, слышишь?!