Беспринципная

Глава 5

Арман

Я стою у калитки, растерянный, как первоклашка, не выполнивший домашнее задание. Одной рукой прижимаю к груди рыдающую дочь, в другой сжимаю бутылку водки — той самой, что принес по просьбе Генки. Стоит нам появиться, как он выхватывает пузырь из моих рук, скручивает крышку (а я не догадался!) и заливает прямо в рот этой су… в смысле, своей матери.

Парень действует на автомате. И нет в нем ни сомнений, ни страха, ни лишней, никому не нужной сейчас суеты. Его движения выверены и отработаны, равно как и действия Зойки, которая приходит на помощь брату и довольно ловко размыкает судорожно сжатые челюсти матери. Ребята движутся слаженно, явно на опыте. Пожалуй, это и пугает меня больше всего — осознание, что эти несчастные дети не в первый раз оказываются в подобной ситуации.

Перевожу взгляд на виновницу случившегося кипиша. Сейчас ее немного трясёт. Кожа под ногтями становится неестественно белой. Я обращаю внимание на это, потому что и руки ее странно скрючены. Лицо же у Лариски до того серое, что нет никаких сомнений, что она уже одной ногой в могиле. А если что ее и держит на этом свете, то лишь согласованные действия детей, которые, не в пример мне, взрослому дядьке, знают, что в такой ситуации надо делать.

Даже скорую они вызывают сами. Дело это поручают среднему брату, который отлично справляется с возложенной на него задачей. Говорит все как есть, четко и по существу. Без запинки называет адрес и перечисляет симптомы. Рассказывает, что они уже сделали в плане оказания первой медицинской помощи, и вежливо просит поторопиться.

А я… взрослый мужик, у которого в подчинении под тысячу работников и немаленький бизнес, просто стою и смотрю. И это какой-то совершенно новый, вызывающий страшный дискомфорт опыт. Я-то привык все-все контролировать… М-да.

К счастью, скорая приезжает быстро. Сирена не воет, только поблескивают маячки, отражаясь в темнеющих окнах дома. Врачи выскакивают, гремят каталкой, хлопают дверцами, достают сумки, кислородные баллоны, ставят какие-то уколы и подсоединяют капельницу… Меня вежливо, но настойчиво оттесняют. Я не сопротивляюсь. Они-то точно знают, что делать. Здесь моя помощь уже не нужна. Но вот дети…

Оглядываюсь и натыкаюсь на обеспокоенный взгляд жены, думающей наверняка о том же.

— До возвращения Ларисы дети поживут у нас, — сообщает Ануш.

— Да, пап, иначе ребят заберет опека! — вторит ей Седа, шмыгая носом и снова бросаясь в мои объятья.

У меня на этот счет большие сомнения. В конце концов, Зоя уже год как совершеннолетняя и может претендовать на…

— Пап! — снова всхлипывает Седка, встряхивая меня за рубашку, явно разочаровавшись, что я так туго соображаю.

Кошусь на Зою. У той в глазах никакой паники, никакого страха. Лишь жёсткость и ледяная решимость. А ей всего девятнадцать! Она всего на год старше Седы, но ее глаза сейчас — глаза столетней старухи, прошедшей через войну и голод. Контраст между моей дочерью и ее непутевой подружкой бьёт по мозгам, оставляя после себя иррациональное чувство вины.

— Конечно, — киваю я, сглатывая тугой комок, подкативший к горлу.

— Спасибо, — шепчет в ответ Зоя. — Я тогда поеду с матерью. Вдруг что…

Все случается так быстро, что я не успеваю ответить. С сомнением кошусь в сторону поднявшей дорожную пыль неотложки. Перевожу взгляд на притихших детей, над которыми Ануш взяла шефство. Что-то там говорит им, зазывает, обещает, что все непременно наладится. Смотрю на нее и не перестаю восхищаться тем, какая женщина мне досталась. Заботливая, радушная, добрая… Мне с ней действительно повезло.

— Идите в дом, — говорю я, подталкивая Седку к матери. — Я здесь все закрою и тоже приду.

Соседский двор быстро пустеет. Я растерянно осматриваюсь. Взгляд непроизвольно цепляется за стол в полуразрушенной беседке, на котором до сих пор стоит бутылка с мутной жидкостью, кружки, грязные тарелки с кусками заветренной колбасы и размазанной по столешнице кабачковой икрой. Подавив приступ брезгливости, прохожу дальше. Захожу в дом, останавливаясь в нерешительности на пороге. В нос сразу бьет густой запах бедности — затхлых тряпок, плесени и застарелого перегара. Внутри меня становится как-то неуютно и липко. Не покидает ощущение, будто я попал в параллельный мир. Ну, не могут так жить нормальные люди… Не могут!

На плите в кухне стоит чистенькая кастрюля с супом. Видимо, Зоя готовила для братьев и сестры ужин, перед тем как заявиться к нам. Заглядываю под крышку — аромат приятный. Супец явно съедобный. Представляю, как Зойка стоит у плиты, отмантулив смену в коровнике, и внутри невольно что-то начинает ворочаться. Недовольство собой? Да. Наверное. Я не могу себе объяснить, почему так жесток к этой девочке.

Продвигаюсь дальше по комнатам. Дети явно пытались навести тут хоть какой-то порядок. Создать уют… Их вещи сложены аккуратными стопками, кровати застелены, на одной из них лежит потрёпанная игрушка… Но выглядит это жалко.

Не планируя задерживаться в доме ни секундой дольше необходимого, возвращаюсь во двор. Взгляд притягивают колышущиеся на ветру простыни. Перед глазами, будто диафильмы, проносятся картинки из недавнего прошлого. Зачем я подошел к забору — сейчас и не вспомню. Может, хотел подслушать, о чем девочки говорят, убедиться, что Зойка не учит мою единственную дочь ничему плохому. Та ведь еще такой ребенок, а эта… Ладно. Не буду навешивать ярлыки — у девчонки сложная ситуация. Пусть живет как хочет, только мою дочь в это не впутывает.

В общем, пришел, да. А завидев Зойку, развешивающую белье, завис. Хрупкая фигурка за простыней двигалась плавно, притягивая взгляд, заставляя сердце биться чуть быстрее, а дыхание — сбиваться. Это напоминало театр теней… Помню, как мелькнула в тот момент мысль — совершенно неуместная, дикая, что ничто ведь мне не мешает согласиться с ее условиями. Я мог бы прямо в ту секунду подать ей знак. Увести ее за собой… А хоть бы и к лодочному сараю. У девки-то ноль притязаний. Она бы мне и тупо в кустах дала. Я завис на этой мысли, как громом поражённый, и если бы не поднявшийся хаос, чем черт не шутит, может, и поддался бы искушению. Это точно было какое-то помутнение рассудка — не иначе. Я был так близок к тому, чтобы наломать дров, что от одной только мысли об этом спина покрывается ледяною испариной…

Сжимаю кулаки, стискивая зубы так, что в челюсти щелкает. Седкина подружка действует на меня так, как ни одна женщина прежде. Злит, раздражает, бесит своей наглостью и самоуверенностью. Провоцирует, откровенно предлагая себя. Отталкивает развязным поведением — стыдным, непозволительным для любой хоть сколь-нибудь уважающей себя женщины! И в то же время привлекает магнитом. Пробуждает что-то темное внутри, то, что, наверное, живет в каждом… Желание подчинить и сломать. Стереть с губ эту ее ехидную улыбочку. Заняв ее рот, язык, губы… другим.

Одним словом — беда, а не девка. Только после увиденного разве можно ее в чем-то винить?

С этими мыслями возвращаюсь на собственный участок. Ануш хлопочет в кухне. В доме тишина.

— А где все?

— Спят. Бедные дети… намаялись, — качает головой жена.

— Еще бы. Такое пережить! Я и сам бы уже прилег.

Ануш осторожно ставит на стол горячий чайник, вытирает руки расшитым веселенькими узорами полотенцем. Я замираю, испытывая острое чувство вины. Нет, мне не впервой… Оно накатывает время от времени. Хуже всего было, когда я переспал с другой в первый раз. Тогда охота повторить у меня отпала надолго, а потом… Потом все равно пришлось как-то решать этот вопрос. Со временем я привык к редким встречам с Мариной, стал воспринимать их как некий физиологический процесс. Ну, вроде похода в туалет… Или даже не знаю…

— Устал, мой хороший?

Выдавив улыбку, киваю.

— Потерпишь еще? — тихо спрашивает Ануш, осторожно подбирая слова. — Съездишь в больницу? Зоя там одна, ей сейчас очень пригодится поддержка взрослого.

От неожиданности я вздрагиваю, едва не выплеснув чай на стол. Сердце с глухим толчком ударяется в ребра.

— В больницу? — тупо переспрашиваю я, стараясь не выдать себя дрогнувшим голосом. — Да зачем? Зоя взрослая девка, сама разберётся. К тому же в скорой ей наверняка все объяснили.

— Ну, а домой она как доберется? — справедливо замечает Ануш, проводя по моим волосам мягкими пальчиками.

Я молчу, гипнотизируя медленно кружащиеся в чашке чаинки. И чувствую, как внутри поднимается тот самый вихрь противоречивых чувств, в которых я никак не могу разобраться. Я тягощусь острым, тёмным влечением, которое она мне навязала. Но и обуздать эту порочную страсть пока не могу.

— Ладно. Ты права, — нехотя соглашаюсь я. — Съезжу, узнаю, что там.

— Спасибо, дорогой, — мягко улыбается Ануш. — Это правильное решение.

Я завожу машину, не торопясь, выезжаю со двора. В зеркале заднего вида мелькает тусклое свечение окон нашего дома. Там сейчас тихо и спокойно, пахнет свежезаваренным чаем с мятой из сада, там Ануш, которая не подозревает, что отпарила меня прямо в руки той, кто вот уже несколько месяцев буквально меня преследует.

Нет, я не перекладываю ответственность на девчонку девятнадцати лет. И с себя вины не снимаю. Хотя бы потому, что ее план сработал, а значит, нет мне оправданий. Я слабее и глупее, чем думал. И не так уж далек от тех, кого всегда презирал — слабаков, неспособных обуздать свои страсти. Осознание того, что я ничем не лучше, что я такое же похотливое животное, которым управляют инстинкты, взрывает голову. К тому же я теперь не могу не задаваться вопросом — всегда ли я таким был, или просто седина в бороду — бес в ребро? Хотя, что это, по сути, меняет? Ничего ровным счетом.

На дороге пусто, только свет фар рвёт бархатную завесу ночи. Я хватаю сигареты, снова нервно закуриваю, приоткрывая окно, чтобы выпустить горький дым. Меня потряхивает от противоречий, которые я не могу ни объяснить, ни задавить в корне… Вот если бы отмотать все назад…

У ворот больницы останавливаюсь. Лампы у входа режут глаза. Сощурившись, взлетаю вверх по ступенькам и вдруг замечаю, что я здесь не один.

Зоя стоит, вжавшись спиной в облупившуюся кирпичную стену. Волосы растрёпаны, лицо кажется ещё более бледным и измученным в тусклом свете, льющемся из окна приемного покоя. В пальцах — сигарета, дым которой нервно уходит вверх, растворяясь в темноте. Подхожу чуть ближе, сердце стучит тревожно и глухо.

Она замечает меня, чуть поворачивает голову. Наши взгляды встречаются. И снова в ее глазах мелькает вызов, привычная дерзость, будто и не было всего того кошмара, что случился несколько часов назад.

— А вы чего тут? — спрашивает она хрипло, бросая сигарету под ноги и раздавливая её кроссовкой.

— Ануш прислала в качестве моральной поддержки, — ворчу я, стараясь, чтобы голос звучал нейтрально. Но получается плохо. Я выуживаю из кармана пачку сигарет, достаю ещё одну. — Что там врачи говорят?

— Говорят, что мы вовремя спохватились, — пожимает плечами Зоя и снова отводит взгляд в сторону. — Прокапают до утра, а там посмотрят по самочувствию.

— Ну, хоть что-то хорошее, — неловко замечаю я, закуривая и выпуская дым в ночь. Молчание затягивается. Напряжение между нами становится почти видимым. Хочется уехать прямо сейчас, избавиться от этого гнетущего ощущения. От её слишком прямого взгляда, от собственной вины, которая только усиливается. — Домой-то поедешь?

Зоя резко поднимает глаза. Ее губы дрожат, кулаки бессильно сжимаются и разжимаются, сжимаются и разжимаются… Грудная клетка ходит ходуном. И я вдруг понимаю, что за этими демонстративными жесткостью и нахальством прячется испуганный ребёнок, отчаянно пытающийся казаться сильнее, чем есть на самом деле. Ануш права. Ее нужно забирать отсюда, во что бы то ни стало. Подальше от всего, что случилось сегодня, если уж я не могу вытащить ее из тех грязи и боли, что окружали эту девочку с детства. Но не силой же мне ее тащить?

Так и не дождавшись ответа, отступаю назад и киваю в сторону машины:

— Поехали домой. Ты ей все равно уже не поможешь.

Зоя не отвечает, лишь медленно отлипает от стены, делает шаг вперёд, глядя при этом на меня так, будто хочет заглянуть в душу. В её глазах нет ни капли страха. Только вызов. Только этот проклятый вызов, который сводит меня с ума…

— Жалеешь меня, что ли? — ухмыляется, оскалив зубы.

— Нет. Ты какая угодно, но не жалкая. Давай, не упрямься. Завтра еще на работу. Надо как следует выспаться.

Не знаю, почему мне кажется, что она возразит, но этого не случается. Зоя послушно забирается в мой Прадик. Устало склоняет голову… Я выезжаю с территории больницы. Перестраиваюсь в правый ряд. Радуясь, что этот насыщенный событиями день, наконец, подходит к концу, я расслабляюсь так сильно, что даже вздрагиваю, когда соседка кладет ладонь на мое бедро.