Беспринципная

Глава 14

Зоя

Олег резко хватает меня за руки и прижимает к стене. Рядом падает сигарета, тухнет с шипением, угодив в небольшую лужицу у поилки…

— Пусти-и-и! — воплю я, но он так больно, так резко вбивает меня в свое вонючее, покрытое синюшными портаками тело, что вместо вопля с моих губ срывается писк. А ну закричи, когда из тебя дух вышибли!

«Господи, что же происходит?! — пульсирует в мозгу. — Нет. Нет, только не так. Не с ним. Не против воли!»

— Да тише ты, — шипит Олег, сдавливая запястья сильнее. — Ты же сама хочешь, да?

Какой там, господи?! Меня сейчас вырвет! Пусть Арман Вахтангович тоже был резким и злым, происходящее воспринималось совсем иначе. Тот касался меня — и, да, я вздрагивала, я боялась, но это был обычный девичий страх перед неизведанным. Сейчас же я в курсе, чего мне ждать. И об одной только мысли об этом меня выворачивает наизнанку. Я отталкиваю его, я борюсь так, что стучат зубы, но этому опустившемуся существу плевать на мои желания. В нем нет ничего человеческого. Я всхлипываю униженно — пожалуйста, нет, не надо-о-о-о. А как только он чуть ослабляет контроль, надрывно ору:

— Помогите! Люди!

Конечно, мой рот тут же затыкает вонючая рука. Кровь шумит в ушах. Истерика подкатывает к горлу и душит, душит… Мне кажется, я вот-вот потеряю сознание, как вдруг слышу звук тяжелых торопливых шагов и тут же отлетаю к стене, снесенная огромной тенью.

— Отпусти её, мразь!

Гаспарян.

Мамкин дружок едва успевает обернуться, как тот налетает на него ураганом. Арман Вахтангович не дерётся — он месит Олега, словно хочет убить. Тот пробует отвечать, рычит, бьет в ответ, вырывается, попадает даже, но один точный удар, и в схватке намечается победитель. Поверженный Олег летит на землю, окропляя траву густой, кажущейся в темноте черной кровью. Но на этом драка не заканчивается. Распаленный дракой сосед добивает лежачего, и плевать ему, что это вроде как не по-мужски. Картина поражает своей жестокостью. Я даже не представляла, что Арман Вахтангович способен на такую абсолютно звериную жестокость. Он не просто спасает меня. Он уничтожает обидчика. Агрессия прямо зашкаливает, она такая плотная, что ее можно почувствовать, взвесить, ощутить ее запах и вкус. Было бы у Армана Вахтанговича оружие, он бы и то пустил в ход. Хотя чем не оружие его кулаки? Они же как молоты…

На шум из дома выбегают мальчишки.

— Какого хрена тут происходит?! — вопит Лёнька, не решаясь приблизиться к нам. Генка посильнее, видя, что дело плохо, он подлетает к Гаспаряну и начинает его оттаскивать от валяющегося бесформенной кучей тела.

Я стою, цепляясь за стену, будто это единственное, что держит меня в реальности. Ноги ватные. Сердце грохочет. Руки дрожат. Я ничего не чувствую — ни боли, ни страха. Только лупящий по венам адреналин и жажду крови, да… Все правильно. Так ему!

— Все! — орет Генка. — Все, дядь Арман, кончайте! Че тут у вас случилось-то?!

Гаспарян сгибается пополам, упираясь рукой в коленку. Дыхание у него сбилось. Грудная клетка ходит ходуном…

— Что ж ты… за сестренкой… так плохо смотришь, а, Ген? — стыдит брата. Генка, сощурившись, оборачивается ко мне:

— Он тебя…

— Нет! — вскрикиваю я. — Не успел. Спасибо Арману Вахтанговичу.

Лёнька со Святом переглядываются. Бедные, растерялись… Не знают, как быть. С одной стороны — отец вроде как. С другой — я. Стою — зуб на зуб не попадает!

— Зой… — окликает меня потерянный Свят.

— Все н-нормально, — силюсь улыбнуться я.

— Ага, я вижу, — хмурится Генка. Ох, не надо было Арману Вахтанговичу его попрекать! Этот и сам с этой задачей справится.

— Чего не выгнали мамкиных хахалей? — ругается Гаспарян.

— Так… это папка вон… — Генка сплевывает. — Лёньки и Свята.

— Не нужен нам такой папка, — выпячивает вперед подбородок последний. Я всхлипываю и начинаю медленно стекать по стене в траву.

— Зойка, ну ты чего, малая? Давай, поднимайся. Иди в дом. Мы пока этих господ проводим…

Гаспарян хватает Олега за шиворот, как мешок с навозом, и волоком тащит к калитке.

— Ещё раз я тебя здесь увижу — вызову ментов, понял? — сплевывает кровь в траву Арман Вахтангович.

— Лёнька, Свят, вы дружка его тоже давайте будите…

— Их тут сколько вообще? — уточняет мой спаситель. С истеричным смехом утыкаюсь лбом в коленки. Господи, какой кошмар… И понимаю вроде бы, что все позади, но почему-то спокойнее не становится. Вот как я оставлю Алиску?! Как?! Сегодня мы их выпихнули, да… Но где гарантия, что они не вернутся завтра еще больше озлобленными? Или что не придут другие?

— Вот же тварь… Вот же сука, а?! Обещала никогда больше. Клялась! — я начинаю рыдать и сама того не осознаю. Я так устала держать в себе боль, что она против воли выплескивается наружу.

На плечо опускается сильная горячая ладонь. Пальцы ложатся осторожно, будто спрашивают разрешения. Я вздрагиваю, но не отстраняюсь. Чувствую, как напрягаются мышцы Армана — он, похоже, хочет что-то сказать, но не может подобрать слов. И в тишине, которая будто тянется вечность, я только слышу, как он дышит. Все еще глухо и рвано.

— Все будет хорошо, Зой, — тихо говорит он, наконец.

Мне хочется завыть. Потому что именно так, как он говорит, я не чувствую. Какое хорошо, когда моя жизнь — это вот! Затыкаю рот рукой, и все равно с губ срывается вой…

Он стискивает пальцы сильнее. Я забираюсь на него верхом как маленькая. Утыкаюсь носом в разгоряченную, остро пахнущую пеной для бритья и свежим потом кожу.

— Зой, — врывается в мысли голос Лёньки.

— Тише ты, — одергивает того Генка. — Пойдем в дом. Они тут сами разберутся.

Ну что у меня за брат? Золото… И да, все он понимает. Я всхлипываю сильнее, трусь. Отстраняюсь на секунду, чтобы оценить степень ущерба. Брови Армана Вахтанговича сдвинуты, на скуле — ссадина, руки в крови. На подбородке — начавшая запекаться струйка сукровицы.

— Вам бы это… — киваю на его лицо. — Обработать.

— Пустяки, — отмахивается он. — В молодости бывало и хуже.

— Так говоришь, будто старый…

Как завороженная, заглядываю в его глаза. В тусклом, льющемся из окна свете они приобретают цвет расплавленного золота. Трогаю пальцами выстриженные смоляные виски. Касаюсь колкой щетины… Ссадины на губе. Зрачки Армана Вахтанговича расширяются. Я медленно наклоняюсь и касаюсь ранки губами.

— Зой…

— Это из-за меня все. Извини.

— Еще ты из-за козлины этого не извинялась.

— Если бы не ты…

— Да понял я, — опять бесится. Одной рукой удерживая меня за бедро, свободной достает сигарету. Сует в уголок рта. — Ты как? Пришла в себя? — прикуривает. Интересно, на кого он злится?

— Думаешь, я его спровоцировала? — закусив губу, с отчаянием вглядываюсь в глаза Гаспаряна. Тот натурально охреневает от моего вопроса. И только еще сильнее заводится.

— Ну, ты совсем? А даже если и так, ничто не может оправдать такого вот поведения. Ничто, Зоя.

— Ладно, чего бесишься? Я же просто уточнила, и все.

Примирительно касаюсь носом его заросшей щеки. Как раз там, где его желваки перекатываются.

— Зой…

Знаю! Ему надо идти. Ему есть кого спасать, и о ком переживать тоже. И вообще это все неправильно. Ясно же, что взбудораженные малые не спят. Ждут, когда я вернусь, а я…. Я просто не могу себя заставить от него отлепиться. Так надежно, так… правильно в его сильных руках. Нет, не буду я никого искать. Буду его расположения добиваться.

Смочив губы языком, снова его целую. Скулу, висок… Чувствую, как он твердеет. Ерзаю…

— Так! Все! Вижу, ожила.

Арман Вахтангович приподнимает меня за задницу и пересаживает в траву. А сам подхватывается.

— Когда ты там переезжать собралась?

— Не знаю, — качаю головой я.

— Что? Никак, раздумала поступать? — дымит Арман Вахтангович.

— За Алиску переживаю! Как она здесь одна?

— А раньше чем думала?

Вскидываю голову… А как тут объяснишь? Сказать как есть? Думала, что смогу переступить через чувство долга и выбрать себя?! Хоть теперь, мать его так, выбрать…

— В городе есть школа-интернат.

— Я не отдам Алиску ни в какие интернаты! — сходу завожусь я.

— Нет, ты не поняла. Это обычная школа. Просто с пансионом. Детей можно навещать в любое время и забирать их на выходные.

Я пялюсь на Гаспаряна во все глаза. Понимаю ведь, что в такую школу кому попало не попасть. Может, она вообще платная. Тогда что он мне предлагает? Помощь? Спрашивать не спешу. Жду, когда он сам озвучит подробности.

— Подумай. Если решитесь — я попробую выбить ей место, — наконец, бросает он, будто между прочим.

Я не верю своим ушам. Потому что это может стать для нас неплохим выходом. В смысле — для меня стать. Но ведь и для Алиски тоже. А за пацанами Генка присмотрит — они уже большие, да и обидеть мальчиков гораздо сложнее, ведь так?

— Это очень дорого?

— Школа бесплатная. В нее просто трудно попасть. Ну, и купить форму, учебники все же придется, — говорит Гаспарян, разглядывая кровь на костяшках.

— Ты как будто бы все узнал. — Я отвожу взгляд, боясь даже просто подумать о том, что это означает.

— Да об этой школе все знают. В общем, подумай, да?

— Не о чем здесь думать — я согласна.

Встаю с земли. Отряхиваю коленки, хотя я так извозилась, что теперь только в душ.

— Тогда я сообщу, если все получится.

Арман Вахтангович кивает, будто все для себя решил, обводит меня внимательным взглядом и поворачивается, чтобы уйти. Смотрю ему вслед и понимаю, что просто не могу его отпустить вот так. Подбегаю к нему со спины, обнимаю за пояс крепко. Губами утыкаюсь между лопаток. И одной ладошкой сползаю вниз. Здесь темно. Никто не увидит.

— Прекрати! — рявкает Гаспарян, перехватывая мою руку.

— Почему? Ты же вон как напряжен. А я тогда сказала и сейчас повторю, что ты можешь… — чащу я.

— Все. Хватит. Нельзя так на мужиков вешаться. В женщине должна быть хоть капля гордости!

Бла-бла-бла. А сам же стоит, не уходит! И моей нежно поглаживающей руки не сбрасывает.

— Какая гордость, когда я так испугалась?

— Что-то незаметно, — заплетающимся языком парирует Гаспарян.

— Да что ты понимаешь?! Мне, может, хочется стереть его прикосновения из памяти! Хочется… с тем, кого я сама выбрала…

Меня начинает опять трясти. Глупость, конечно. Пустяк. Но почему-то его пренебрежение больно ранит. И радоваться тому, что он ничего не требует взамен своей помощи, совсем… вот совсем не получается.

Мне хочется, чтобы требовал? Я нуждаюсь в его силе? Да. Противно себе признаваться, но правда ведь, я тянусь. Не к нему даже. К ощущению защищённости, ясности, надежного, как бетон, мужского «я рядом».

Оббегаю его по кругу. Замираю лицом к лицу. И быстро, пока он не успел сориентироваться, целую. Не в губы. В подбородок. В щеку. В шею — куда придется. Цепляюсь пальцами за ворот футболки.

— Ну же… — шепчу. — Ну…

Арман Вахтангович не двигается. Только дышит. Глубоко. Через нос. А я ловлю побывавший в нем раскаленный воздух губами. Щеки горят, в ушах звенит, внутри такой мандраж, что я трясусь вся, как припадочная.

— Чего ты хочешь? Чтобы я тебя опять в кустах разложил? До тебя вообще не доходит, насколько это неправильно?!

— Что именно?

— Все! От начала и до конца. Откуда ты только взялась на мою голову?!

— Значит, это все? Ну… между нами? — решаю расставить все по местам.

— Между нами ничего и не было. Что еще сделать, чтобы ты поняла?

— Поцелуй меня.

Гаспарян чертыхается. Проводит пятерней по волосам. А потом делает шаг ко мне.

И это шаг, от которого у меня подгибаются колени.

Он фиксирует мой затылок, так жёстко, что волосы тянет. И целует.

По-настоящему. Глубоко. Собственнически. Так, что мир под ногами рушится. И я вцепляюсь в его окровавленную футболку в попытке удержаться над пропастью.

Его поцелуй голодный. Жестокий. Будто он позволил вырваться всему тому, что так долго держал внутри. Или оно само прорвалось. В рот врывается его горячий язык. Он не спрашивает, можно ли. Он забирает. Мне мало воздуха, но я не отстраняюсь. Я хотела, чтобы он не щадил, не жалел, не колебался. Хотела, да, чтобы он снова стал бешеным и неуправляемым.

Мои пальцы цепляются за его затылок, за воротник, за всё, за что получается ухватиться. Он рычит. По-настоящему. Звук резонирует в глубине горла. Я кусаю его в ответ. И…

— Всё! — хрипит Гаспарян. Я моргаю. Горящие истерзанные им губы округляются в шоке. Сердце молотит так, что реально больно. — Все. Больше. Ничего. Такого, — сипит Арман Вахтангович. — Ясно тебе? Это в последний раз. Ты обещала.

Он разворачивается и уходит. Просто. Уходит, да.