Беспринципная

Глава 16

Зоя

К окончанию следующей недели приходит четкое понимание, что если я не найду себе работу немедленно, то мне придется голодать. Город — это вам не деревня, где достаточно кинуть в землю пару картошин, посадить несколько кустов помидоров и завести курочек, чтобы не остаться голодным. Да и к богатым соседям, где тебе всегда рады, не сбегаешь. Здесь все студенты. Никто особенно не шикует.

Я принимаюсь искать работу, хотя понимаю, что это сведет на нет возможность навещать Алиску в школе и поездки домой. Тревожит ли меня это? Еще как. Однако я слишком хорошо помню, каково это — ложиться спать с урчащим животом и смотреть, как младшие едят хлеб с маргарином, потому что ничего другого в доме попросту нет. И страх, что однажды это все повторится, оказывается сильнее.

Поиск работы упрощает специальное приложение. Мне везет, меня берут официанткой в приличного уровня ресторан. Попасть в такой без опыта работы практически невозможно. Но мне в этом неожиданно помогает наличие санитарной книжки — обязательной на моем предыдущем месте работы. Другие соискательницы оказались менее предусмотрительными по части документов.

Ресторан называется «Магнолия» — светлый, с большими окнами, приятным интерьером и живыми цветами в вазах. По вечерам здесь играет живая музыка, пахнет кофе и чем-то сладким. Первые дни я боюсь. Что не справлюсь. Что начну путать заказы, упущу поднос или нарвусь на какого-нибудь богатенького неадеквата. Но мои страхи оказались напрасными. Бывает, конечно, тяжело. К концу смены я просто не ощущаю ног. А учитывая, что ресторан даже в будни закрывается не раньше двенадцати, на первых парах в универе потом откровенно клюю носом. Но за чаевые, которые мне оставляют, я готова терпеть что угодно. Это настоящее счастье, что мне не нужно считать каждую копейку!

В университете всё тоже неплохо. Потихоньку я втягиваюсь в процесс учебы. И хоть порой я все еще думаю о том, как было бы круто, если бы я могла не работать, погрузившись в обычную студенческую жизнь с гулянками до утра, вписками и прочим весельем, в реальности я все же смиряюсь с тем, что этому не бывать. Ну не ведется на меня Гаспарян. Не ведется — что бы я ни делала! Да и черт с ним! Та жизнь, где я еще на что-то надеялась, будто выцветает, стирается потихоньку из памяти. Я попадаю в абсолютно новую реальность. И я подстраиваюсь под нее — смеюсь, строю планы, несмотря на усталость, раз в неделю навещаю Алиску, сдвигая рабочий график на пару часов. Она кажется повзрослевшей. Выглядит взбудораженной, много смеется, с восторгом рассказывает о школьном спектакле, который собираются ставить ко дню учителя. Я улыбаюсь, слушая, а у самой в груди тесно.

В бесконечной череде трудовых будней я преступно отдаляюсь от Седки. Ну нет у меня времени, даже просто поболтать с ней нет! Я домой приползаю во втором часу ночи. Но все равно стараюсь написать сообщение, надиктовать голосяшку, когда выдается свободная минутка. Обязательно спросить, что нового у нее случилось, и рассказать что-то о своем бытии, создавая иллюзию прежней жизни. Но это, конечно, совсем не то, что наши ежедневные встречи раньше. Я пытаюсь балансировать между учебой, работой и дружбой, но пока не то чтобы получается.

День, когда все опять становится с ног на голову, начинается как обычно. Я прибегаю на работу, надеваю фартук и собираю волосы в аккуратный пучок. Мою руки, подкрашиваю губы и выбегаю в зал. Ресторан, оживающий к обеду, сейчас полупустой. Узнаю наших постоянных клиентов — двух айтишников из офисного здания через дорогу, замечаю парочку, которая здесь, похоже, впервые. Заказов не так много. Я плавно лавирую между столами и вдруг… застываю. В конце зала, у двери, стоит Арман Вахтангович. Выглядит он откровенно хреново. Из-под небрежно наброшенной на плечи кожанки просматривается помятая рубашка, лицо уставшее, под глазами сгустились тени. У него до того потерянный вид, словно он не может вспомнить, как вообще здесь оказался.

Меня бросает то в жар, то в холод. К Гаспаряну подходит хостес, провожает его за стол. Я хватаю меню и иду к нему, хотя мои столики располагаются в другом конце зала.

— Зоя? — звучит удивленный голос. — Ты что здесь… Ты как?…

— Здравствуйте, Арман Вахтангович. Я здесь работаю. А вы какими судьбами?

— Зашел поесть, — растерянно отвечает он, сводя к переносице темные брови. — Больница Ануш в квартале отсюда…

— Так она сейчас там?

— Да. — Он кивает. Тяжело откидывается на спинку кресла, будто сгибаясь под весом навалившихся на него проблем.

— Разрешите вам посоветовать блюдо?

— Просто принеси чего-нибудь, что быстрее всего приготовят. — Арман Вахтангович растирает лицо ладонями. — У меня совершенно нет времени.

Я киваю и ухожу за заказом, напоследок проведя пальцами чуть повыше воротничка. Руки трясутся, язык прилипает к нёбу. Я выбираю для него пасту с говядиной и пряный суп. Пока тот готовится, убираю грязную посуду со стола айтишников, спиной чувствуя на себе взгляд Гаспаряна. Как назло, ребята напропалую со мной флиртуют. Нервно смеюсь в ответ, собираю салфетки. Отношу поднос в кухню и забираю суп.

— Что это ты решила в официантки податься? — интересуется Арман Вахтангович, когда я начинаю расставлять перед ним тарелки.

— Надо же на что-то жить. Тут чаевые хорошие.

— А как же учеба?

— Нормально, — завожусь я. — Справляюсь. Какой у меня выбор?

Гаспарян молчит, разламывая в руках поданный к супу хлеб. Нагло на него пялюсь. Кажется, если сама судьба нас вот так столкнула, это все неспроста! Но ничего, ровным счетом ничего не происходит. Стоять и дальше у его стола просто глупо.

— Если что, я здесь до двенадцати.

— Зачем мне эта информация? — сощуривается Арман Вахтангович. Что на это ответить, я понятия не имею. Хотя тут бы и дурак понял, да? Пожимаю плечами, подхватываю поднос и ухожу.

Гаспарян с едой расправляется быстро. Бросает на стол пару крупных купюр, с лихвой покрывающих счет, который он не удосуживается попросить, чтобы меня не видеть, и уходит. Готова поспорить, что в следующий раз он выберет другое заведение для перекуса. Ну и черт с ним! Руки всё ещё дрожат, а в груди ноет, будто кто-то локтем саданул под ребра. К черту такие качели! Я возвращаюсь к айтишникам, улыбаюсь, подливая воду в бокалы, вежливо спрашиваю, всё ли в порядке с заказом, и на автомате растягиваю губы в улыбке. Может, стоит присмотреться к этим парням повнимательнее? А что? Это вариант. Но… все во мне противится этой мысли. Что за хрень, блин?!

Оставшиеся часы до конца смены тянутся вечностью. Верю ли я, что он меня ждет? Да нет, боже мой! Но всё же каждый раз, как за окном мелькает тень черного внедорожника, все внутри меня замирает.

Наконец, рабочий день подходит к концу. Я заканчиваю уборку зала, развязывая фартук еще по пути в подсобку. Сердце бьётся как бешеное где-то в горле. Расчесываю волосы, прикладываю ладони к горящим щекам и выбегаю на улицу, попрощавшись с зевающими коллегами. А здесь ни-ко-го.

Делаю глубокий вдох. Воздух пахнет листвой, ещё не опавшей, но уже изрядно пожухшей на ветках. От разогревшейся на дневном солнце брусчатки вверх по ногам прокатывается волна тепла, но до рук она уже не доходит, и я зябко ежусь на прохладном ветру. Сентябрь в разгаре, а я все никак не могу поверить, что эта осень складывается вот так.

Делаю шаг к перекрестку и морщусь, потому что в глаза бьет яркий свет фар не замеченного до сих пор "Прадика". Приставляю ладонь козырьком ко лбу и выхватываю в этом потоке света фигуру Армана Вахтанговича. Стоит тот, подпирая задом хищную морду внедорожника. Одна ладонь распластана по капоту, в другой тлеет сигарета. Я делаю уверенный шаг к нему. Потом ещё один. Сердце всё ещё колотится, но теперь гораздо тяжелее и медленнее. Не глядя на Гаспаряна, открываю дверь и неуклюже забираюсь на переднее сиденье. Секундой спустя Арман Вахтангович устраивается рядом, докурив сигарету в несколько торопливых затяжек. В нос ударяет аромат дыма, его парфюма и кожи.

В звенящем напряженном молчании Арман Вахтангович запускает двигатель и выезжает прочь со стоянки. Почему-то боюсь спросить, куда мы едем, но очень скоро понимаю, что наш путь лежит прямиком к общаге. Ну и что это означает? Он столько ждал меня, чтобы подвезти?!

К горлу подкатывает истерика. Чтобы не наломать дров и не выставить себя полной дурой, перевожу взгляд в окно. В витринах отражается наше движение… Я думаю, что, возможно, никогда ещё не была так близка к кому-то. И так страшно далека от самой себя.

Кажется, Гаспарян нервничает. Висок таранит его прожигающий насквозь взгляд. Что он, спрашивается, пытается разглядеть?! Стыд? Вину? Так нет их… Это мы на берегу выяснили.

В какой-то момент мы съезжаем к общаге, но не останавливаемся у входа, а едем дальше. К небольшой посадке, где в это время ни людей, ни машин не встретить. Я, кажется, догадываюсь, зачем мы здесь. Внизу живота становится горячо и… влажно. Мышцы конвульсивно сжимаются от страха. И предвкушения?

Мотор глохнет. Фары гаснут. Я поворачиваюсь к Гаспаряну всем корпусом, заставляя если не объясниться (что тут объяснять, да?), то хотя бы на меня посмотреть.

— Я не знаю, зачем мы тут, — замечает он сипло. Я смеюсь. Качаю головой:

— Ну, не знаешь и не знаешь… Только быстрее давай. Я устала как собака.

Некрасиво? Да и пофиг. Даже если я с этого ни черта не поимею, ни за что не смогу ему отказать сейчас, когда он сидит передо мной, не в силах скрыть свою израненную изнанку.

— Ты перестанешь так на меня зыркать, блядь?!

— Могу отвернуться, — зло парирую я. — Ты вроде сзади любишь.

Арман Вахтангович распахивает глаза. Дергает кадыком, и черт его знает, что за эмоции сейчас на его морде написаны — в полумраке их не считать. Да и плевать мне на них, если совсем уж откровенно.

Отстегиваю ремень безопасности и решительно касаюсь его губ. Может, я занимаюсь самообманом, хрен сейчас разберешь, но нужда этого мужчины чувствуется физически, доводя меня до легкого удушья, до трясущихся рук… До кома в горле — неужели я кому-то в самом деле нужна так сильно?!

Просит меня не смотреть, а сам раскладывает меня взглядом на атомы. Жрет. Поглощает. И да… У меня ни стыда ни совести. А вот его чувство вины абсолютно неиссякаемо. Но как это ни странно, именно оно служит катализатором всего, что происходит потом. Его похоть зрима… Она в каждой черточке его перекошенного лица, в каждом мускуле сведенного напряжением тела.

— Любишь же? — сиплю я, чувствуя свою практически безграничную власть над ним. И мне это в кайф — значить для кого-то так много. Пусть в моменте, да… Он говорил, что я беспринципная? Наверное, глупо спорить.

Вместо ответа Арман Вахтангович с матом опускает спинку кресла и командует с рыком:

— Переворачивайся.

Меня не нужно просить дважды. Я быстро стаскиваю с себя джинсы и занимаю требуемое положение. Арман Вахтангович больше не медлит. Пронзает меня одним слитным толчком и начинает что есть силы долбить. Понимая его отчаяние, я щедро собой делюсь, вгрызаясь в его же руку, чтобы не скулить, расслабляю мышцы — тогда не так больно, и из последних сил держусь, чтобы не сползти на сиденье животом. Поясницу простреливает, а вместе с этим приходит вдруг запоздалое понимание:

— Я не пью таблетки!

Гаспаряну требуется не одна секунда, чтобы понять, о чем я толкую. Он уже на финишной прямой, а тут я…

— Твою мать, — сипит он, придавливая меня своей тушей. Вжимаясь лбом в мой взмокший затылок. Прихватывает губами кожу на виске: — Какого…

— Зачем себя без надобности травить? Ты скажи, что будешь захаживать, так я начну прием… А так ради чего? — чащу я, задыхаясь под его весом. Кажется, Арману Вахтанговичу в моих словах недостает аргументов. Он резко отстраняется, но ведь я не могу позволить ему уйти! В конце концов…

— … есть же другой способ… — выпаливаю я.

Шумное дыхание за спиной обрывается. За этим в образовавшейся тишине следует резкий судорожный вдох. И практически тут же он начинает с силой толкаться выше. Что?! Не-е-ет! С губ рвется «а-йа-йай» и надрывное «я не это имела в виду!». Но, охваченный похотью, он меня не слышит. Мой голос глохнет в его животных хрипах, ругани, сбивчивом бессвязном шепоте о том, какая я сладкая тесная девочка, и командах расслабиться, потому что я зажимаю его так сильно, что ему больно. Ему! Я хватаюсь влажной рукой за кресло, другой упираюсь в стекло, чтобы не сломаться от такого напора. Сама себе я кажусь угодившей в банку бабочкой. Я бьюсь о стеклянную прозрачную стену, я ломаю крылья, но преграда слишком прочная, чтобы вырваться на волю.