Беспринципная

Глава 28

Арман

— Ну и когда ты мне собиралась рассказать?

— О чем? — переспрашивает Зоя, отводя свои красивые глазки. И этот ничего не значащий на первый взгляд момент, как спусковой крючок, сука, для всех моих страхов…

— О Макарове этом. Это из-за него, да?

— Что именно?

— Мы отдалились, Зой! Хватит косить под дуру!

— А… То есть ты это все-таки понимаешь, — заводится Зоя, подпирая бока.

— Говори! Из-за него, да?! — ору. Я тлею в адском огне своей ревности. Я до тремора в конечностях боюсь, что это конец… Что ей надоело. И мне в том даже винить некого, кроме себя самого. Она девка молодая, ей нормальных отношений хочется. Хочется парня, который рядом каждую ночь, а не озабоченного мужика, которому от нее лишь одно надо. Она же так, наверное, думает?!

Зоя резко отворачивается и, замолчав, отходит к окну. Я остаюсь на месте, бездумно пялясь на её худенькие напряжённые плечи, на которые мягко падают русые волосы. Силой воли не двигаюсь, да. Потому что если подойду, не знаю, что сделаю. Встряхну, трахну, сверну ей шею… Не знаю.

— Макаров здесь ни при чем. Господи, он мне даже не нравится! — наконец, снисходит она до ответа.

— Да? Но Машка сказала…

— Мало ли что Машка сказала! У нее вообще язык без костей.

— Я заметил! Будьте родителями, говорит… Зачем быть любовниками, — ерничаю.

— Именно так. Она же не знает, что мы уже и не любовники даже!

В голосе Зои звенит истерика.

— Вот как?

— А то нет! Когда мы в последний раз трахались?! — повышает тон, оборачиваясь ко мне так стремительно, что волосы по лицу хлещут. Судорожно соображаю, на что она намекает, бегая взглядом по Зойкиному раскрасневшемуся от эмоций лицу. Может, зря я себя по рукам бил? Может, она не имеет ничего против моих навязчивых поползновений? Может, зря я загнался, может, она вовсе не думает, что мне от нее только секс нужен? Я голову сломал, размышляя над тем, почему она отдаляется, и тогда этот вывод показался мне наиболее вероятным. И обороты я сбавил лишь для того, чтобы она ощутила для меня свою ценность вне постели, да видно, что-то пошло не так.

— Нет, я понимаю… Тебе-то есть с кем сбросить напряжение… Но мне, знаешь ли, тоже нужно…

— Тихо! — рявкаю. — Что ты несешь?!

— То! Попрекаешь меня Макаровым, а сам наверняка спишь с Ануш… А я… А я…

Зоя вдруг осекается. Стирает со щек стремительно накатившие слезы и снова отворачивается, содрогаясь от рыданий. В этот миг агрессия во мне испаряется. Я хватаю ее за плечи, осторожно, но твердо, прижимаю к себе. Зойка сопротивляется лишь секунду, затем вцепляется в меня, пряча лицо на груди, и начинает плакать так отчаянно, что еще немного, и я зарыдаю сам.

— Нет у меня ничего с Ануш… — шепчу, а у самого в голове какой-то пипец творится. — Не реви, слышишь? Нет ничего… Клянусь.

Зоя кивает, обливаясь слезами. В поисках утешения прижимается теснее ко мне. Будто это не я виновник всех ее бед.

— Почему ты тогда… Ну…

— Думал, так ты поймешь, что я не за этим к вам приезжаю.

— А за чем?

— Потому что не могу по-другому, Зой. Потому что люблю и не представляю без вас своей жизни. Я же каждый раз боюсь, что эта встреча — последняя. Что ты устанешь от таких отношений… — меня прорывает. Наружу лезет то, в чем я бы никогда не признался в других обстоятельствах.

— Я и устала, — всхлипывает Зоя, вытирая слезы. — Ты прав. Устала жить, как воровка. Устала быть второй, прятаться, ждать и бояться… Я ведь тоже боюсь, что ты однажды решишь от меня избавиться. Зачем тебе такие напряги?! Ануш поправилась. У вас все наверняка хорошо… А я… Ты даже представить не можешь, что я переживаю каждый раз, когда ты уходишь…

Зоя отскакивает и зло меня толкает. Терплю. Один раз, другой, отступая все дальше. Пусть девчонка выпустит пар. Ей, походу, нужно. А на третий ловлю ее за руку, резко дергаю на себя и впиваюсь в губы. Когда-то потом мне придется принять самое сложное решение в моей жизни. Когда-то потом, да… Сейчас же я хочу ее так, что этому нет никаких сил сопротивляться. По венам лупит тестостерон. Стаскиваю с Зои футболку, дергаю вниз штаны и понимаю вдруг, что ее от меня натурально колбасит. Какого черта я вообще решил, что ей что-то там может не нравиться? Веду носом по нежной девичьей коже. Она пахнет страстью и молоком. Несмотря на то, что Гошка еще пару месяцев назад был отлучен от груди.

Втягиваю в рот поочередно вершинки — остатки сладки, но я бы ее вообще всю сожрал… Толкаю Зою к дивану. Она падает, непроизвольно раскидывая ноги, и становится очевидным, что ей хватило пары секунд, чтобы стать для меня готовой. Наспех прохожусь дрожащими пальцами по скользкой сердцевине. И не в силах терпеть, почти тут же заполняю ее собой.

— М-м-м… Люблю тебя. Так люблю, — бормочет она, с отчаянием толкаясь навстречу моим бедрам.

Это и сладко. И горько… И нежно. И отчаянно.

— И я… И я… Зой. Давай, малыш. Я долго не выдержу… Очень соскучился.

Ее выгибает вверх. Из груди вырывается сдавленный стон, заполняет собой всю комнату, как я заполняю ее собой там, снизу… Лишь постепенно картинки, мельтешащие перед глазами, начинают замедляться. Падаю прямо на нее. Утыкаюсь лицом в покрытую мелким бисером пота шею.

— Я все решу, — шепчу. Зоя кивает, зарываясь пальцами в мои волосы, но горячие слезы, которые капают мне на лицо, кричат, что тут она не особо мне верит. А зря…

Я собираюсь быстро и уезжаю, не оглядываясь, иначе просто не смогу исполнить задуманное. С каждым километром до дома сердце колотится все сильнее. Мои руки влажные, мысли путаются, но я знаю одно — отступать уже поздно. А тянуть дальше нельзя. Это нечестно по отношению ко всем нам, не только к Ануш.

Поставив машину в гараж, выхожу на улицу и долго-долго любуюсь садом, домом, который построил, считай, своими руками. Сюда вложено столько души… Здесь я был так счастлив… Как, почему все пришло в эту точку? Могла ли жизнь пойти по-другому? Хотел бы я, чтобы она пошла иначе? Из этой точки кажется — нет, вряд ли.

— Арман, ты чего не заходишь?

Оборачиваюсь к Ануш. Она стоит в глубине сада — до боли родная и знакомая. Любимая даже, но уже совсем не той любовью, что была вначале. На деревянных ногах я подхожу ближе, беру ее руку в свою и, глядя в глаза, взволнованно замечаю:

— Нам нужно поговорить.

Она напрягается и тут же будто бы обмякает.

— Решился, значит, — говорит мягко, и я вдруг с ужасом понимаю, что если она и не знала наверняка, то уж точно о чем-то догадывалась.

— Ануш, послушай… Я не знаю, как сказать это мягче. Ты мне дорога, и ты знаешь, как сильно я тебя ценю и уважаю. Но…

— Но ты больше меня не любишь, — спокойно завершает она мою мысль. В ее голосе ни упрека, ни обиды, просто горькая, тихая грусть.

— Если бы… Мне бы было гораздо легче, — отворачиваюсь, тру глаза. — Люблю, очень. Но совсем не той любовью, которой муж должен любить жену.

Она медленно кивает, обхватывает себя руками, будто озябнув.

— Я знаю. Надеялась, что ты нагуляешься, а я смогу понять и принять. Но у тебя все серьезнее, да? К ней…

— Прости меня, — мне с большим трудом удается протискивать слова сквозь сжавший горло спазм. — Я никогда не хотел причинять тебе боль.

— Я знаю, — она горько улыбается, поглаживая мою руку. — Это жизнь, Арман. Мы не можем контролировать, кого любим и как. Спасибо, что не бросил меня в трудные времена. Не думаю, что без твоей поддержки я нашла бы в себе силы бороться. А так… Я жива. И это главное. А остальное… Нюансы.

Она смотрит на меня, как будто правда не держит зла. Наверное, только человек, побывавший одной ногой на том свете, способен на такое спокойное, зрелое принятие. Есть в Ануш какая-то скрытая величавая сила — та самая, что привлекала меня все эти годы. Я сильно недооценивал ее, думая, что этот разговор будет невыносимым. А на деле все прошло гораздо проще, чем я представлял, но почему-то от этого мне только хуже.

— Я обещаю тебе, что буду рядом. Что бы тебе ни понадобилось — ты всегда можешь на меня рассчитывать. На дом я не претендую. В деньгах ты стеснена не будешь, — сглотнув сухость во рту, чащу, чтобы хоть так усмирить бунтующую совесть. Глаза, сука, на мокром месте…

— Вы из-за этого разругались с Седой? — спрашивает Ануш после некоторой паузы.

— Мы не ругались. Но да, она узнала о том, что у меня появилась женщина, и отреагировала соответственно.

Ануш кивает, тяжело опускаясь в кресло.

— Это же Зоя, да? Поэтому Седка и порвала с ней отношения? Хотя нет, молчи… Боюсь, даже широты моей души не хватит, чтобы это принять… — замечает с невеселым смешком.

Господи, как же это сложно! В груди печет. Хочется себя отпинать за боль, которую причиняю когда-то любимой женщине.

— Ануш, послушай, я…

— Иди, Арман. Будь счастлив. Я тоже заслужила свое спокойствие.

Так, да? Ну, может, и правильно. Что толку от моих извинений?

Я целую ее в щеку и ухожу, чувствуя огромную, гнетущую тяжесть наравне с чудовищным облегчением от того, что мне никого не нужно больше обманывать.

Покидав в чемодан какие-то вещи, возвращаюсь в город. Бессонная ночь дает о себе знать — дорожная разметка расплывается перед глазами, и мне даже приходится остановиться у магазина, чтобы купить энергетик.

В квартиру Зои я возвращаюсь под утро. Она выбегает на шум. Широко распахнув глаза, косится на сложенные в углу сумки. Обхватывает шею ладонью и сдавленно шепчет:

— Господи… Это как понимать?

— Ну, а ты как думаешь? — хмыкаю я, снимая куртку и медленно подходя к ней. — Я развожусь, Зой. Примешь меня?

Она вздрагивает, приподнимает голову, глядя на меня глазами, полными надежды и страха:

— Ты же сейчас не шутишь? Скажи, что ты не шутишь. Пожалуйста…

Ну, и где вся ее дерзость? Стоит такая вся болезненно-оголенная… Чуть не плачет. Намучилась девочка. Три года ее, мудила такой, мурыжил.

— Нет. Привыкай к мысли, что я навсегда в твоей жизни. И Макарову сообщи, а то мало ли… Оказывается, я жуть какой ревнивый, — шепчу, целуя ее с нежностью и отчаянием, которое только теперь осознаю в полной мере. А Зойка смеется. Так счастливо и открыто, что невозможно не улыбнуться в ответ, как бы хреново на душе не было.

— Обручальное колечко скажет все за меня.

— Всегда знал, что тебе палец в рот не клади, — ухмыляюсь.

— Так я никогда этого и не скрывала! — нахально задирает нос, откидываясь в моих руках. Смотрю на нее и… не верю, что это — мое настоящее.

— Папа-а-а-а! — радостный детский крик вдруг нарушает звенящую, хрупкую тишину, и я едва успеваю обернуться, как в меня со всех ног влетает заспанный Гошка. Маленькие ручонки крепко обхватывают мои ноги, сын запрокидывает голову и широко улыбается. — Ты приехал?!

— Приехал, мой хороший, — наклоняюсь, подхватываю его на руки и прижимаю к себе, чувствуя, как сердце в груди, наконец, становится на место. Гошка обвивает меня за шею маленькими ручками, сопит в плечо и что-то быстро-быстро тараторит на своем тарабарском.

— Гоша рассказывает, как они в садике лепили из пластилина корову.

Зоя тихо смеется, прикрывая рукой рот, и я с трудом подавляю улыбку.

— Уверен, отличная корова вышла, — серьезно отвечаю сыну.

— Угу. А ты когда-нибудь покажешь мне свою ферму? — спрашивает вдруг Гошка, притихнув, и смотрит так внимательно, что мое сердце начинает стучать какими-то совершенно ненормальными болезненными рывками. Переглядываюсь с Зоей. В её глазах все еще плещутся неуверенность и страх, но надежды там куда больше.

— Конечно, — киваю решительно. — Обязательно. Надо тебе постепенно перенимать папкины дела, правда?

Гошка радостно кивает, хотя, конечно, не понимает, что я говорю о его наследстве. Перехватываю взгляд Зои — она кусает губы, стараясь удержать слезы, и улыбается так, что у меня внутри все переворачивается.

— Может, сначала позавтракаем, мои деловые? — тихо спрашивает она, подходя ближе и касаясь моего плеча.

— Обязательно, — отвечаю я, беря ее за руку и чувствуя, как ее тонкие пальчики легонько подрагивают в моих ладонях.

Втроем проходим на кухню. Гошка не перестает болтать, рассказывая нам что-то невероятно важное. Утренний свет проникает через окно, заливая комнату золотом и теплом, и я чувствую, как меня окончательно отпускает.