Девушка из Дубровника (СИ)

Глава 23

2 сентября

В 5.55, убедившись, что это не ядерная война, а всего-навсего первый идущий на посадку самолет, я осторожно выбралась из-под руки Глеба и вышла на балкон. Солнце еще только карабкалось из-за гор, в воздухе висела туманная дымка. По бирюзовой глади бассейна медленно и торжественно плыло надувное кресло, подгоняемое утренним бризом. Я смотрела на дремлющие в гавани яхты, слушала, как голосят, гоняясь за мошкарой, ласточки, и вдруг почувствовала его. То волшебное чувство, которое ни с чем не спутаешь. Когда оно посещало меня в последний раз? Теперь уже и не вспомнить. Значит, вчера мне не показалось.

Я делала разминку и прислушивалась к звукам в комнате – не проснулся ли Глеб. Радость и восхитительный ужас покалывали тонкими иголочками, как холодный лимонад, когда подносишь стакан к губам. То, что я собиралась сделать, было совершенно бессмысленно и, по большому счету, очень даже глупо, но уже одно то, что я наконец могла, оправдывало все.

Сидя на шпагате, я наконец услышала, как скрипнула кровать. Поднялась, встала, держась руками за перила, в ожидании, когда он пойдет меня искать. Шаги босых ног – ближе, стук балконной двери.

- Ника?

Это была самая обычная минутная связка, которую я могла сделать хоть во сне, на любой горизонтальной поверхности, на любой направляющей. Стойка на руках, продольный и поперечный шпагат, поворот, прогиб ногами вперед, соскок. Вот только стойка эта была на перилах, а внизу – подпорная стена и крыши домов. Ни разу с тех пор как… Даже когда прошла медкомиссию и получила справку о полном восстановлении. Ушел кураж – а без него на высоте делать нечего.

Соскочив, я очутилась в объятьях Глеба. Его лицо, уже заметно смуглое, побледнело, но глаза горели так, что внутри у меня все замерло, а потом счастливо задрожало. Похоже, моя акробатика завела его похлеще, чем меня процедура извлечения ежиных игл.

- И что это было? – спросил он, старательно копируя мои интонации. – Цирк уехал, клоуны остались?

- Ты даже не представляешь, насколько угадал, - кивнула я, прижимаясь к нему.

Вместо того чтобы сгрести меня в охапку и отнести обратно в постель, Глеб сел в шезлонг, а я снова оказалась у него на коленях.

- Ну, рассказывай, - тихо сказал он.

«У девочки феноменальная… суплес».

Соседка Марьпална произнесла это вполне по-французски. Мне только исполнилось четыре года, и я не представляла, что такое «суплес», не говоря уже о первом слове, которое, наверно, и повторить не смогла бы. Я всего-навсего любовалась своей задницей, нагнувшись и просунув голову между коленей, когда Марьпалну принесло попросить то ли соли, то ли сахара.

«Не знаю, что с ней делать, - пожаловалась мама. – Так и норовит в узел завязаться. Сломает себе что-нибудь».

«Не надо ничего делать, - возразила Марьпална. – Отдайте ее на гимнастику. Вдруг олимпийская чемпионка получится».

Мама вдохновилась. Папа поддержал. Толстая Софья смотрела на меня как на таракана, ускользнувшего от тапка. Я гадала, что такое «флинаминальная пуплес». Оказалось, что это всего-навсего гибкость, которая у меня действительно оказалась выше всякой нормы. Уже встав взрослой, я узнала, что ничего особо хорошего в этом нет и что это признак генетического отклонения, но тогда об этом никто не задумывался.

Впрочем, секция, где подтвердили мою пригодность, оказалась все-таки не гимнастической. До той надо было пилить почти час с двумя пересадками, зато акробатическая обнаружилась в соседнем доме. Родители решили так: что в лоб, что по лбу. Мне тоже было как-то все равно, хотя и огорчало, что акробатика не олимпийский вид спорта. Со временем я с этим смирилась и начала мечтать о чемпионате мира – ну а что, тоже неплохо.

Лет до восьми я была в секции звездой. Все давалось без труда, и я намного обгоняла ровесниц, делая элементы, о которых они могли только мечтать. Тренер Илона постоянно жаловалась маме, утверждая, что «Ника лентяйка и не хочет работать». Мама удивлялась: какая же я лентяйка, если стабильно занимаю первые места на всех соревнованиях. В конце концов у них случился какой-то конфликт, и мама перевела меня в другую секцию, посерьезнее. И вот там оказалось, что одних природных данных маловато. Девчонки, которые, по сравнению со мной, были деревянными буратинами, выезжали за счет настырности и трудоспособности – того, чего не было у меня. Второе место, четвертое, шестое – я покатилась вниз. Я! Королева!

Ох, какой же это был удар по моему самолюбию. Я закатывала маме истерики и хотела вообще бросить занятия. И удержало меня – ну да, все то же самолюбие. В первую очередь, презрительно оттопыренная губа Софьи. Надо сказать, с сестрой мы всегда жили как кошка с собакой. Она была на пять лет старше и считала, что своим появлением на свет я перетянула на себя одеяло родительского внимания, которое полностью должно было принадлежать ей. Я решила, что снова стану лучшей – хотя бы уже только для того, чтобы стереть с ее круглой физиономии эту усмешку.

Это был ад. Раньше все получалось легко, играючи, на одних способностях, с первого, ну, может, со второго раза. Теперь приходилось повторять каждый элемент, связку, комбинацию десятки раз. Мой уровень требовал тяжелой работы и безграничного терпения. Сначала я просто умирала. Новый тренер Иван Андреевич был скуп на похвалу и щедр на ругань, но если уж хвалил – значит, я действительно была на высоте. Спустя какое-то время включился режим «сдохну, но добьюсь». Через полтора года я взяла золото на России в своей возрастной группе.

Да, в команде я снова стала Королевой. В школе меня звали так же, но, пожалуй, только в насмешку. Там меня не то чтобы не любили, скорее, сторонились. Подруг у меня не было, в общей жизни класса я никак не участвовала. Попробуй поучаствуй, когда с утра до вечера все рассчитано по минутам. Если в расписании вдруг оказывалась всего одна тренировка, этот день можно было считать праздником. Впрочем, от меня ничего и не требовалось. Считалось, что я защищаю честь школы. От кого – так и осталось загадкой.

А ведь еще надо было учиться. Софья была круглой отличницей, и только это не позволяло мне скатиться на тройки. Опять самолюбие. Устные задания я делала в транспорте, письменные – между тренировками. Выручала хорошая память.

Гудящие мышцы ног, которые по ночам сводят судороги. Ноющие связки. Растяжения, ушибы – на это вообще никто не обращал внимания. Синяки намазать мазью от геморроя, на запястья и лодыжки эластичный бинт – и вперед. Главное – чтобы без вывихов, трещин и переломов.

Тот трюк на высоте я впервые проделала на спор в четырнадцать лет. Было это в Сочи, где мы были на сборах. Экскурсия на гору Ахун, смотровая площадка башни высотою тридцать метров. Узкие промежутки с перилами между каменных зубцов ограждения. Вот на этих-то перилах… Скандал был грандиозный. Как меня не выгнали из команды – загадка. Собирались. Но приближался чемпионат Европы, где я должна была выступать уже не среди юниоров, а среди женщин. И на меня возлагали большие надежды.

О чем я тогда думала и думала ли вообще? Теперь разве вспомнишь? Зато ощущение безумного восторга, власти над высотой, всемогущества – это было волшебно. Может, мне просто не хватало адреналина, но с тех пор этот фокус стал моей коронкой. И чем-то вроде наркотика. Эта победа над бездной давала столько энергии, как ничто другое. Если в гостинице, где мы жили, был балкон, я не могла его, как говорили девчонки, не пометить.

К тому же это был такой тест для парней. Те, которым становилось дурно, когда они видели меня на перилах, проверку не проходили. Которые считали чокнутой и не стеснялись громко об этом заявить – тоже могли отправляться лесом. Кстати, Андрей проверку не прошел. Увидев мои шалости на балконе всего-навсего пятого этажа, он наорал на меня и потребовал поклясться, что никогда так больше не сделаю. Я поклялась – и проделывала это упражнение еще три года, разумеется, когда его не было рядом. Мне бы призадуматься, но я была слишком влюблена. Или думала, что влюблена, вышибая клин клином?

Впрочем, когда я только начала эти свои игры, мне никто особо не нравился. Хотя с парнями общаться приходилось много. В отличие от спортивной гимнастики, основа акробатики – групповое многоборье: пары, тройки, четверки. По правде, я их никогда не любила, поскольку не могла во время выступлений рассчитывать только на себя. Выложишься на все сто, а партнер облажается – и сопли жевать в итоге обоим. Но моего мнения никто не спрашивал. Да и разряды присваивались по общему зачету именно в многоборье. Например, мастера спорта международного класса можно было получить, заняв на Европе место не ниже второго. Что я благополучно и проделала.

В женских группах мы тогда выступили так себе, а вот смешанную пару выиграли с Лешкой Большовым с большим отрывом. И на волне эйфории истерично распрощались с невинностью. Прямо там же, в берлинском дворце спорта, в каком-то чулане, где хранились пыльные маты. Он хоть и был на год старше, представления о том, что надо делать, не имел никакого. Поэтому о первом интимном опыте у меня воспоминания остались далеко не самые радужные. Но даже это не могло омрачить торжества.

Однако мой первый серьезный триумф оказался, в итоге, и последним. Успеха мне не простили. Соплячка, впервые выступившая на взрослых соревнованиях, в общем зачете взяла серебро, а опытные акробатки даже близко к пьедесталу не подобрались. На следующих отборочных в моей пробе нашли допинг. До того момента, когда акробатика вошла в олимпийскую программу, оставалось тринадцать лет, до массовой допинговой истерии тоже было еще далеко, но даже тогда уже все было серьезно, по-взрослому. Конечно, сама я ничего подобного не принимала, но какую витаминку мог дать спортивный врач – не прикопаешься. Да и ели-пили в столовой мы все вместе.

Меня дисквалифицировали на полтора года, что с большой вероятностью означало приглашение пройти на выход. Я пробовала трепыхаться и протестовать, но это было как минимум наивно. Тем не менее, я продолжала тренироваться, надеясь все-таки вернуться в строй. И тут подобралась еще одна беда. Я начала толстеть.

Конечно, толстеть – это было громко сказано. При росте сто пятьдесят восемь сантиметров я весила тогда сорок четыре килограмма. За что меня нежно любили нижние в парах и группах. Но три набранные кило сразу дали заметный минус в легкости и скорости. Я села на диету и увеличила физические нагрузки до едва выносимого максимума, но ничего не помогало. Видимо, эти три килограмма были некого гормонального происхождения и уходить не собирались. Пройдя через истерики и отчаяние, я подумала здраво и поняла: через полтора года при таком раскладе мне ничего не светит.

А еще надо было сдавать экзамены за девятый класс и думать, что делать дальше. Родители, которых моя допинговая история здорово выбила из колеи, настаивали, чтобы я бросала это дело и всерьез бралась за учебу.

«Все твои прыжки и гримасы – это хорошо, но к реальной жизни отношения не имеют. Не будешь же ты до старости кувыркаться, - убеждала мама. – Занимайся физкультурой для здоровья. А профессия должна быть серьезная».

Разумеется, в пример мне ставили Софью, которая училась в университете, заканчивая третий курс юрфака. Я отмалчивалась, потому что выбор уже сделала. Такой, который никому из моих родных даже в голову не мог прийти.