Наплакавшись вволю, я принялась оценивать масштабы катастрофы. Если исходить из того, что Глеб рассказал мне все, выходило, что ситуация скверная, но не фатальная. Бывает и хуже. Но вот все ли он мне рассказал? На «или мне придется на тебе жениться, или тебе придется меня убить» этот как-то не тянуло. Ни то, что я танцевала с Йоргеном, ни мои рыдания на предмет безрадостного будущего. Даже если ему все это было крайне неприятно слушать, он все равно меня утешал, и все закончилось очень даже жарко. Точнее, так и не закончилось, но это уже детали.
Но, может, все-таки дело в этом? В том, что не закончилось? Да ну, глупости. Вероятнее другое - что он злится на меня точно так же, как я злилась на него. За то, что так бездарно уходит время, которое мы могли бы провести намного интереснее. Не обязательно в постели. Или… все-таки было что-то еще?
Но в любом случае - что это меняет? Ровным счетом ничего. Осталось шесть дней – ни больше, ни меньше. Нет, даже меньше, потому что сегодня можно смело вычеркнуть. Молодец, Ника, просто умничка. А тут еще и Майя эта вылезла. Вряд ли разговор с ней добавит Глебу настроения, потому что ничего хорошего она ему, скорее всего, не скажет. Конечно, вся эта история с его отцом и ее бабушкой – дело давнее, но, похоже, Глеб все это принимает близко к сердцу. Непонятно только, почему.
Я попыталась представить себя на его месте. Ну вот выяснилось вдруг, что у моего отца когда-то был бурный роман, в результате которого у меня имеется единокровный брат или сестра. И общаться со мной он или она не хочет. А потом появляется племянница, которая собирается открыть мне страшную тайну – почему же ее бабушка бросила моего папу и ничего не сказала о ребенке. Ну, может, мне будет любопытно, но не более того. А вот у Глеба это явно не простое любопытство.
Тут я вспомнила еще кое-что. Когда на пляже я спросила, поедет ли он в Дубровник в архив, он ответил, что передумал – в какой-то степени благодаря мне. Я тогда еще подумала, что отнимаю у него слишком много времени, но это было что-то другое. То, что ему интереснее проводить это самое время со мной, чем копаться в залежах семейных скелетов? Нет, вряд ли все так просто.
Впрочем, у меня слишком сильно болела голова, чтобы загружать ее вопросами, на которые все равно не было ответов. Поэтому я заткнула уши и заснула. И проснулась в четвертом часу мокрая, как мышь. На улице было, похоже, за тридцать, а про кондиционер я даже не вспомнила. Тем не менее, стало полегче, и даже удалось запихнуть в себя холодный омлет с ветчиной.
Включив кондиционер на полную катушку, я надела купальник и спустилась к бассейну. Но мои надежды на то, что прохладная вода приведет в чувство, не оправдались. Солнце уже нагрело ее до температуры компота – лучше бы душ приняла. Поплавав немного от стенки к стенке, я вытащила из сарайчика надувной матрас, спустила его на воду и устроилась загорать.
- Ника, как ты?
Открыв глаза, я увидела Бранко – все в том же виде: в красных спортивных трусах и сланцах. Присев у кромки на корточки, он брызнул в меня водой.
- Нормально, - ответила я. – Спасибо за таблетку, помогла.
- На здоровье. Ничего страшного, бывает с непривычки. Где Глеб?
Я заколебалась. Говорить или нет? Знает ли вообще Бранко о Майе?
- В Дубровник поехал, - сказала я осторожно.
- Еще не вернулся? – удивился Бранко.
Церковные часы, словно присоединяясь к его удивлению, пробили пять. Бранко достал из кармана телефон и набрал номер. Разговаривал он по-хорватски и при этом косился на меня. Потом показал на телефон, и я подгребла к бортику.
- Тебе получше? – спросил Глеб, когда я взяла трубку. Голос его звучал так же тускло, если не хуже.
- Вроде.
- Хорошо. Я приеду часам к семи. Захвачу что-нибудь поесть. Чего-нибудь хочешь?
- Привези пиццу из «Между прочим», - попросила я. – Ту, которую мы заказывали с доставкой.
Забирая телефон, Бранко посмотрел на меня с любопытством. Наверно, его тянуло спросить, не поссорились ли мы, но все-таки решил, что не стоит.
Наверх идти не хотелось, и я провела следующие два часа, медленно дрейфуя на матрасе по бассейну. Спину припекало, но я с каким-то вредным упрямством не уходила в тень. Назло бабушке отморожу уши. Вот только бабушка об этом даже не подозревает. А еще, как назло, в голову лезли воспоминания о том, что в этом самом бассейне происходило позавчера ночью.
Наконец я увидела, как черная хонда проехала на парковку, и выбралась из бассейна. Глеб достал с заднего сиденья коробку с пиццей, закрыл машину и вошел в калитку. Я почувствовала, как предательски задрожали колени, и мешком плюхнулась в шезлонг.
Он подошел ко мне и остановился молча. Я тоже не знала, что сказать. Вид у него был все такой же хмурый.
- Ника, у тебя спина сгорела, - сказал он. – Пойдем, может?
Я встала и послушно пошла за ним. Мы поднялись к себе в комнату, где кондиционер наморозил настоящий ледник. Глеб положил коробку на стол, выключил его и вышел на балкон. Я – за ним.
Абсурд. Все повторялось зеркально. Я напилась, он на меня дуется, а сейчас я вылезла из бассейна, и с меня капает вода. На колени я перед ним становиться не стала, просто подошла, положила руки не плечи. По сценарию, надо было сказать: давай не будем ссориться, у нас ведь так мало времени. Но язык не поворачивался – уж больно нелепым это казалось.
Глеб прижал меня к себе, но тут же отпустил – я ойкнула, когда его руки коснулись горящей спины. Ни слова не говоря, он за руку завел меня в комнату, расстегнул лифчик и снял его. А потом достал из холодильника тюбик пантенола и густо намазал мне спину. Ноль эротики. Примерно с таким же выражением лица он разбирался с иголками в моем бедре.
- Переоденься, - сказал он, закончив. – И давай есть будем, пока совсем не остыло.
Я стянула мокрые трусы, но Глеб, отвернувшись, доставал из кухонного шкафчика тарелки, и мой стриптиз пропал даром. Одевшись, я вышла на балкон. Мы еще ни разу не ели там, только сидели вдвоем в одном шезлонге и пили вино (ох, не надо про вино!). Но в комнате все еще было слишком холодно.
Впрочем, насчет вина меня Глеб даже не спросил, налил только себе. Мы сидели и молча жевали. Я не знала, что делать. Может, он ждет моего вопроса? Или наоборот – не хочет ничего рассказывать, и тогда мне лучше не соваться?
- Херня какая-то! – сказал он, отодвинув тарелку и выпив полбокала одним глотком.
Пожалуй, это было первое крепкое слово, которое я от него услышала за все время. Вообще я всегда спокойно относилась к мату, но терпеть не могла, когда при мне ругались мужчины. У Андрея это было запросто. Конечно, «херня» - это так себе мат, вполне лайт, но само по себе означало одно из двух. Либо происходит что-то из ряда вон, либо я так уронила себя в его глазах, что теперь со мной можно не церемониться.
Я встала, собрала тарелки, унесла их вместе с остатками пиццы в комнату и вернулась обратно. И забралась к нему на колени – как кошка запрыгивает, не спрашивая разрешения. Только уши прижимает: выгонят или нет? Глеб осторожно обнял меня за плечи и поцеловал в висок. Я отпила крошечный глоток из его бокала – и тут же в небе показалась светящая точка.
- Они все знают. Самолеты, - сказал Глеб. И добавил, вздохнув: - Извини, что я так долго. Надо было побыть одному. Подумать.
- Обо мне?
Спросив, я чуть язык не откусила. Ну вот какого черта? Ну почему бы не промолчать? Мало уже натрепала?
- Обо мне. Ладно, неважно. Не знаю, Ник, она какая-то то ли чокнутая во всю голову, то ли обдолбанная. Ростом чуть повыше тебя, тощая, страшная. Кофта с длинным рукавом в такую жару. И джинсы.
- Она тебе рассказала? В чем дело?
- Ни черта она мне не рассказала. Да мне кажется, ей и нечего было рассказывать. Просто вывалила кучу претензий.
- К тебе? – удивилась я. – В чем?
Глеб тяжело вздохнул, допил вино.
- Ника, мой отец был таким же… в общем, таким же, как твой муж. Может, еще и похлеще. Ты знаешь, как сильно может давить человек, убежденный, что делает это для твоего блага. Я чего себе только не придумывал насчет этой истории. Почему Зорица отказалась выходить за него замуж. Например, она знала, что больна и что скоро умрет. Или ее кто-то поставил перед выбором: если выйдет замуж, пострадают, допустим, ее родители. Или муж. Может, даже это был тот парень, за которого она потом вышла. Или наоборот – родители пригрозили, что лишат наследства. Каких только детективов не насочинял. А на самом деле все было очень просто. Одно дело встречаться. А вот когда она прожила с ним два месяца, тогда поняла, что ее ждет, если за него выйдет. И решила, что лучше одной воспитывать ребенка, чем такое будущее.
- Ну как же, как же. Девушка из Дубровника, - горько усмехнулась я. – Как ты там говорил? Слобода или смрт? Гордые свободолюбивые альбатросы версус жирные пингвины, продавшиеся за тухлую рыбу.
- Ник, зря смеешься. Это другой менталитет. И уж никак не в упрек тебе.
- Я не смеюсь, Глеб. На самом деле все грустно. Не все укладывается в стройную схему. Пингвины не летают не потому, что не хотят. Просто не могут. А альбатросы смотрят на них сверху с презрением: ни фига, вы просто жирные тупые ублюдки, захотели бы – полетели, но вы не хотите. Если ты позволяешь себя ломать через колено вместо того, чтобы дать сдачи и уйти, значит, у тебя рабская натура и ты сама виновата.
- Ника, прекрати! – разозлился Глеб. – Если ты не услышала, я повторю. Мой отец был таким человеком. Я жил в этом. И моя мать жила в этом. Так что не надо мне рассказывать про рабскую натуру. Мы будем с тобой письками мериться – кому тяжелее пришлось? Или ты просто постараешься понять, что я на твоей стороне? Знаешь, когда я это понял? Насчет отца и Зорицы? Когда ты мне рассказала о себе и о своем разводе. Вроде, знал, каким он был. Все помнил. Но как будто кусочка мозаики не хватало. И вдруг все встало на свои места. И тогда я понял, что ничего не хочу узнавать – и так все ясно.
- Тогда зачем?..
- Зачем все-таки поехал? Даже не знаю. Захотелось все-таки проверить, все ли так.
Я уткнулась носом ему в грудь, и он начал гладить мои волосы, осторожно перебирая влажные пряди.
- И что она все-таки тебе сказала? Майя? – спросила я.
- В основном это были какие-то невнятные истеричные вопли. Что отец испортил жизнь Зорице, испортил жизнь Даниэле и в итоге испортил жизнь ей самой. Потому что несчастная Зорица воспитала несчастную Даниэлу, а несчастная Даниэла воспитала несчастную Майю. Даниэла родила ее без мужа, спихнула какой-то родственнице и уехала в Канаду. Там ее бросил один мужик, второй, и сейчас она работает массажисткой в интим-салоне. А Майя не учится, не работает и вообще непонятно на что и как живет.
- И что она хочет от тебя? Денег? В качестве компенсации за три испорченных жизни?
- Я тоже так подумал, - поморщился Глеб. - И задал ей тот же вопрос: что она хочет от меня. Ответа не получил. Ты же не думаешь, что я ей пенсию назначу или удочерю? Я не настолько филантроп. Моя мать, Ника, из этого дерьма выбралась. С большим трудом. Потому что отец ее держал даже после смерти. И такое бывает. И ты тоже выберешься. Я не сомневаюсь. Рано или поздно, но выберешься.
- Спасибо… Хочется верить. И все-таки – если ей не нужны деньги, что ей от тебя надо? Ты-то лично перед ней ни в чем не виноват. Просто поистерить? Какой в этом смысл?
- Не скажи, Кит. Это очень удобно – иметь виновника всех своих бед. Настоящего или мнимого, неважно. На себя уже можно не смотреть. «Кошка бросила котят – это Путин виноват». А если этому виновнику можно высказать, что он козел, не рискуя получить люлей, - вообще ягодка.
- Интересно, а откуда она знала, что не получит люлей? Может, ты как раз послал бы ее в пеший эротический тур, да еще и ускорения придал бы.
- Не знаю. Видимо, у меня тоже вместо рожи дацзыбао.
- И чем все кончилось?
- Да ничем. Мы сидели в кафе, и на нас уже начали смотреть – что за цирк творится. Я попросил ее сбавить тон, она психанула и убежала. Надеюсь, этим все и закончилось. Только настроение испортила.
«Еще больше», - добавила про себя я.
- Извини, Ника, мне еще поработать надо, - сказал Глеб. – У нас там проблемы, надо разрулить.
Казалось бы, ничего в этом не было такого, не впервые, и каждый раз я спокойно относилась к тому, что ему надо заняться рабочими делами. Но сейчас стало как-то не по себе. Я приняла душ, забралась в постель, открыла книгу. Прошел час, второй. Глеб зашел в комнату сделать себе кофе и снова вернулся на балкон, не сказав ни слова. Так и не дождавшись его, я уснула.