Это не любовь

91

Нет, Анварес сразу и без всяких вопросов повёз её к себе.

Юлька, узнав маршрут, выдохнула облегчённо, пытаясь скрыть радость.

Однако и дома он оставался таким же. Молча впустил её, разделся, прошёл в ванную – вымыл руки, прошёл в спальню – переоделся.

Юлька так и топталась в прихожей, вдруг застеснявшись.

Наконец он снизошёл:

– Так и будешь стоять на пороге? – в голосе отчётливо звенел металл.

– Вы на меня злитесь? Что я опять не так сделала?

Он ответил не сразу, сначала впился в неё острым, как бритва, взглядом, словно пытался понять – действительно ли она не понимает. Потом произнёс:

– Ты для чего меня позвала?

– Так ведь поужинать вместе, – удивилась она.

Теперь в его взгляде явственно читалось: ты и правда дура или притворяешься?

– А что ж всю группу не позвала заодно?

Юлька сморгнула. Затем её осенило:

– Так вы из-за Рубцовой рассердились? Но она и так в курсе. Вы же сами у неё про меня спрашивали! Звонили мне с её телефона. Она же не дура, догадалась. И не бойтесь, она никому не расскажет.

– Ты поставила меня в идиотское положение. Мои неформальные отношения с тобой – это уже переходит все границы дозволенного. Такого не должно быть. Нельзя так. Но в этом виноват только я, конечно… Но пьянствовать со своими студентами – это уж вообще ни в какие ворота.

– Но вы же не пили. Рубцова, кстати, тоже. Так что…

Юлька осеклась под его тяжёлым взглядом. Опустила голову, но почти сразу вскинула и с вызовом спросила:

– Вы меня стыдитесь?

– В смысле?

– В прямом. Вы высадили меня тогда за полкилометра от общежития. Чтоб никто вас со мной не увидел? И сегодня… предложили встретиться подальше от института. Тоже поэтому?

– Я бы не назвал это так, – уже спокойнее ответил Анварес. – Я не стыжусь тебя. Я стыжусь себя.

– Не понимаю…

– Что тут непонятного? Я – твой преподаватель. Я не имею права заводить отношения со своими студентами.

– Разве это противозаконно? Я же совершеннолетняя.

– Помимо уголовного кодекса в обществе существуют так же этические нормы. И вот это всё – просто аморально.

– Что ж вы тогда продолжаете со мной общаться? Вы ведь могли и отказаться, когда я вас позвала, раз это так аморально…

– Мог бы… – согласился он, затем отвёл глаза и процедил тихо: – Да вот не смог.

Потом вновь посмотрел на неё с какой-то горечью, досадой или даже болью и неожиданно спросил:

– Что это ещё за Руслан? Это тот, что отирался рядом с тобой?

– Эм… ну да, – растерявшись от резкой перемены темы, промолвила она. – Просто какой-то парень незнакомый.

– Незнакомый? – вскинул он бровь. – Мне показалось, вы успели познакомиться.

– Неужто ревнуете? – ей аж приятно стало, но ненадолго.

– Ты… – Он плотно сжал губы, крылья носа дрогнули. Казалось, ярость вспыхнула в нём с новой силой, так внутри и клокочет, и он с трудом заставляет себя сдерживаться. Несколько раз шумно выдохнув, он, видимо, справился всё-таки с порывом и холодно произнёс: – Такие вещи вызывают у меня… брезгливость.

– Какие такие? – запальчиво спросила Юлька.

– Когда девушки настолько себя не ценят, что знакомятся в сомнительных кафешках с сомнительными типами, не думая о неприятностях, дают им всякие авансы, а потом ещё удивляются…

– Я с ним не знакомилась! – Юлька почувствовала, как вспыхнуло лицо, как нестерпимо зажгло щёки и уши, как перехватило горло от стыда, от возмущения и обиды. – Он просто пригласил меня на медленный танец и спросил, как зовут.

– И это не знакомилась? А знакомилась – тогда что? – он и правда смотрел неприязненно и холодно. – Подойти и сразу поцеловать?

Юлька, пунцовая до корней волос, смотрела на него исподлобья и тяжело дышала. Вот же гад какой! Бьёт по самому больному.

– Хорошо, – прошипела она, – я – плохая, неразборчивая, безалаберная… какая там ещё? Меня можно только стыдиться и… брезговать.

Последнее слово она проговорила с трудом и тут же всхлипнула. В глазах защипало от подступивших слёз.

– А вы тогда какой? Знаете, Александр Дмитриевич, если я кого-то брезгую, то целоваться с ним точно не стану. Ну и всё остальное тоже. А вы…

– А я не лучше, – легко признал Анварес.

Он уже успокоился, но стал, по ощущениям, гораздо дальше и отчуждённее, чем когда гневался.

– Да нет, даже хуже, гораздо хуже, – продолжил устало. – Потому что я понимаю, как плохо то, что я делаю, и тем не менее...