Жаркие ночи в Майами

17

— Хотите посмотреть теннисные корты?

Роб отвел глаза, задавая этот вопрос. Он старался напомнить себе, что она всего лишь его ровесница. В глазах Господа Бога он с ней на равных. Она не должна его так ошеломлять. Но это тело, это лицо, эта ее слава… Это уж слишком! У него пересохло в горле. Он вынужден был сглотнуть и постарался скрыть это, глубоко вздохнув.

— Это там, где ты командуешь?

Лайза рассмеялась, поддразнивая его, не сильно, но и не так уж слабо.

— Вроде да.

— Тогда ладно. Я хочу посмотреть.

Роб чувствовал, как она его провоцирует всем своим существом. Она облизнула губы, и без того влажные.

— Сюда, пожалуйста.

Роб шагал впереди, полагая, что так безопаснее, но при этом ощущал ее взгляд на своих ягодицах.

— Каково это — учить Мэри Уитни играть в теннис?

— Нетрудно. Она хорошая ученица.

— Я слышала, что она любит играть с мячиками молодых людей.

Лайза догнала его и пошла рядом. Склонив голову набок и обольстительно улыбаясь, она наблюдала, как он реагирует на разговор о сексе.

Роб невольно улыбнулся. В конце концов, он только человек. В том, чтобы возжелать, нет ничего плохого, просто трудно думать о Боге, когда с тобой происходит такое.

— Она ко мне не приставала, — сказал он. — И давно ты с ней работаешь?

— Три дня.

— А… — отозвалась Лайза Родригес, и губы ее стали соблазнительными почти до неприличия.

Роб обернулся к ней, внезапно испытав приступ раздражения. Эта девушка с громким именем и прекрасным телом слишком долго купалась в грешной атмосфере города. Ей не понять устремлений Роба. Она не знает о его церкви, о его друзьях, о жизни, которую он хочет посвятить Богу.

— Послушайте, я учу играть в теннис. Точка. Никто меня не использует. Я служу одному только Господу Богу.

— Ого! — произнесла Лайза. — Я и забыла, что нахожусь на Юге.

Она рассмеялась, но в смехе ее прозвучала нотка удивления. Этот парень с великолепной мускулатурой обретал новое измерение. Ей это нравилось.

— Значит, ты поклоняешься Иисусу…

— Вы говорите так, словно речь идет о какой-то ультрамодной секте.

— А разве это не так?

— Вам нравится насмехаться, верно? Высмеивают все обычно люди, которые много страдали. У вас именно так было?

Лайза ничего не ответила. Она больше не владела инициативой. Этот смазливый провинциал перехватил у нее рычаги управления. Лайза почувствовала, что краснеет.

— Ты к тому же еще читаешь книги по психиатрии? Я думала, что Бог и психоанализ — враги.

Это было лучшее, что она могла придумать, но ей хотелось большего. Обычно молодые люди являлись для нее безопасными игрушками. Но этот парень задел ее.

— Если любишь Бога, не нужно знать. Ты просто чувствуешь. У вас красивое платье, — добавил он вдруг.

В нем поднялась волна нежности к ней. В конце концов, и эта супермодель, оказывается, тоже человеческое существо: только что он видел, как она смутилась.

— Спасибо, — сердито сказала Лайза, шагая рядом с ним. — Я в трауре.

И искоса глянула на него. Вот теперь она ему отплатила. Если он помешан на Иисусе, то смерть и траур станут ключевыми словами, которые вызовут у него сострадание и потребность позаботиться о ней. В особенности, если речь идет о родителях. Да, сейчас ему придется потрудиться.

Роб остановился. Они шли по аллее, обсаженной фикусами. Лайза тоже остановилась. Она почувствовала укол совести. К черту! Роб Сэнд с каждой минутой нравился ей все больше. Она никогда не сталкивалась с такими людьми. Кроме того, на войне и в похоти все оправдано.

— Мне очень жаль, — проговорил он. Было ясно, что чтение газет — это не его любимое занятие. — Может, вам не следовало идти на вечеринку? — добавил он, прежде чем успел сообразить, что это, собственно, не его дело. — Меня это, конечно, не касается…

Лайза рассмеялась нервным смехом. Все фотомодели — актрисы. А вот актрисы недостаточно красивы, чтобы быть моделями.

— Мои родители погибли в результате несчастного случая. По моей вине. Я до сих пор не могу прийти в себя и просто не могу оставаться одна.

Глаза у Роба расширились. Эта информация потрясла его. Потрясла по всем параметрам. Погибшие родители. Оба сразу… Несчастный случай… Всего несколько минут назад эта девушка лишила его способности говорить. Потом он был недобр к ней и почувствовал некоторую жалость. И вдруг — такой удар! Для него, как для христианина, это испытание. Дальше он действовал под влиянием рефлекса.

— Вы помолитесь со мной? — спросил Роб.

В его голосе звучала убежденность. Что еще приличествует делать в такой момент?

Лайза посмотрела на него в совершенном изумлении, словно ее ударили пыльным мешком по голове. Роб понял, что со своим предложением угодил на совершенно девственную территорию в душе девушки, которая вряд ли помнит, что такое девственность. Он взял ее за руки, и она позволила ему это сделать, но на лице у нее появилось странное выражение. Роб опустился на колени в траву, и она опустилась рядом с ним, ее черное коротенькое платье задралось, обнажив загорелые ноги.

— На самом деле я не…

Он закрыл глаза и перестал ее видеть. Он держал ее руки крепко, стараясь перелить в нее силу своей веры, поддержать ее, помочь ей преодолеть этот момент, укрепить ее.

— О Боже, чью безграничную мудрость не дано постичь умом, будь милосерден к Лайзе. Помоги ей увидеть, что ее трагедия — это часть твоего Божественного замысла, и внуши ей желание научиться любить тебя. Сделай ее сильной, о Боже, в испытании, которое выпало сейчас на ее долю, и помоги ей осознать, что те, кого она любит, обрели вечный покой и спасение в руках Иисусовых.

Лайза почувствовала комок в горле. Ну и ну! Невероятно! Этот парень достал ее своей неподдельной искренностью.

Она не отняла свои руки, когда он закончил молиться.

— Замечательно! — сказала она, глядя в его широко открытые глаза. — Я хочу сказать, откуда ты берешь такие слова?

Теперь он смутился.

— Они просто приходят, — ответил Роб.

Это было правдой. Слова эти приходили сами собой. От Бога. Неизвестно откуда. Он чувствовал, как сердце стучит у него в груди. Бог разговаривал с ним, и он говорил с Богом. Он был благодарен Всемогущему и девушке за то, что она дала ему стать ближе к Создателю. Роб начал вставать, но она придержала его. Его руки, которые завладели ее руками, теперь сами оказались в плену. Религиозный момент кончился, приходил черед другому моменту. Как-то так получилось, что эмоции, пронизавшие их обоих ощущением благочестия, перелились в звенящее чувство человеческой близости.

В ее глазах стояли слезы. В его сердце была любовь. Он обожал Бога, а здесь, перед ним, прекраснее, чем сама природа, было страдающее создание Божие. Она — его творение. Любя Бога, он должен любить и ее.

— Иди сюда, ближе, — прошептала она.

Он как во сне склонился над ней, привлекаемый ее руками, зачарованный магнетизмом ее полураскрывшихся губ, ее нежным приказом.

Их лица в слабеющем вечернем свете приблизились друг к другу. У нее за спиной закат зажег кроваво-красным небо, пальмы стояли как ноты в некоей симфонии прекрасного. Его взгляд блуждал по ее лицу, впитывая ее красоту. Роб вдыхал ее сладкий запах, чувствовал на своей щеке ее теплое дыхание, и он отодвинулся, чтобы продлить этот момент, который был уже близок к таинству.

Лайза поднесла его руки к их лицам, словно для молитвы, и поверх них прикоснулась губами к его губам. Она обдала его своим дыханием, ее рот трепетал, приближаясь к его губам.

— Поцелуй меня, — шепнула она.

Вздох вырвался из легких Роба, и он сдался. Сердце его было полно сомнений, зато тело их не ощущало. Ее губы были как святое причастие. Отказаться от их прикосновения было бы преступлением против естества. Роб потянулся к ней. Ее лицо оказалось так близко, ее красота словно насмехалась над ним на самом краю бездны. Он мог ощущать ее запах. Этот запах заполнял его сознание — сладкий, обольстительный, высвобождающий его чувства и подталкивающий к опасному, удивительному миру, где ничто не поддается контролю, где все зыбко. Он пытался осознать это, прежде чем будет поздно. Все это неправильно! Это безумие! Это неприлично! Он не знает эту девушку. Она для него чужая. Кругом люди, и в любую минуту кто-нибудь может подойти и обнаружить их здесь… Но голова его склонялась все ниже, а сердце остановилось…

Лайза улыбалась ему, и на какую-то секунду Роб увидел в ее глазах свое отражение и всю сложность стоящего перед ним выбора. Они встретились всего несколько минут назад, а она уже проникла в его душу. Она смеялась над бездной угрызений совести, которую видела там. Она понимала все о его подавленных чувствах, о том, как он боится собственного вожделения, она знала о его всепоглощающей любви к Богу, которая смущала его, даже когда приносила ему покой. Для этой красавицы, которая знала изнанку его жизни, Роб Сэнд был открытой книгой, и он понимал это, испытывая одновременно возбуждение и ужас. А ее губы рассеивали его сомнения на пути к еще более сильному экстазу. Он закрыл глаза, словно темнота могла скрыть его грех. От этого аромат, исходящий от нее, стал только острее.

Его лицо было совсем рядом с ее губами, и он почувствовал вечерний ветерок на своем плече — ее легкое дыхание у своего рта. Он позволит ей делать то, что она хочет. Он был пассивен. Она контролировала положение. Если она возьмет в свои руки инициативу, он не будет виноват. Но сердце стучало у него в груди, когда Роб твердил эту ложь, которой она не верит. Теперь, во тьме, Роб ощутил некоторую панику. Он хотел этого поцелуя. Неужели она дразнит его сейчас, на грани близости? Он открыл глаза, увидел ее улыбку и, повинуясь безмолвному зову, придвинулся к ней на те миллиметры, которые еще их разделяли.

Ее губы пересохли, его тоже. Они прикасались друг к другу застенчиво, нервно, притворяясь, будто все это может кончиться вполне невинно. Их рты встретились, как бы спокойно изучая друг друга, но в телах уже звенело возбуждение. Ее язык раздвинул его дрожащие губы, коснулся его зубов, твердый, изучающий, и Роб застонал, ощутив его своим языком. Потом прижался к ней, и их пальцы нежно сплелись в этой прелюдии предстоящего шторма. Они еще крепче прильнули друг к другу, пытаясь утолить свою жажду, желая утонуть в водовороте чувственности. Все мысли Роба куда-то улетучились, и он испытывал одно только блаженство. Тело его брало верх над рассудком. Но душа оказалась в простом мире, преисполненном наслаждения. Наконец-то он ощутил свободу чувств, его губы научились этому у девушки, которая освободила его, и кровь в его венах пульсировала и стучала. Лайза застонала, когда ее язык проник в его рот, и Роб ответил на ее поцелуй, прижав ее к себе изо всей силы, контратакуя своим языком в беспощадном порыве страсти. Она отпрянула при этом нападении, а он навис над ней, пылая от вожделения. Их зубы сталкивались, языки переплетались, стараясь проникнуть глубже, полнее насладиться этой близостью. Не было ни стыда, ни осторожности. Мир куда-то исчез. Остался только их поцелуй.

Лайза оторвалась от Роба, упершись руками ему в грудь и выгнув шею. В слабеющем свете на ее лбу поблескивала испарина, а влажные губы, припухшие от желания, приоткрылись. Ее груди, также в искрящихся капельках пота, мучительно вздымались под черной тканью платья.

— Не здесь, — прошептала она.

На какой-то краткий миг они вернулись к реальности, и действительность, как кинжал, вонзилась в бархатную магию страсти.

Они по-прежнему стояли на коленях, по-прежнему не разжимали объятий, их все так же сжигало всепоглощающее желание, но теперь надо было принимать решение.

Позади них в надвигающихся сумерках сверкал огнями огромный особняк. Слева фосфоресцирующее море мягко накатывало на пляж. Но впереди была темнота. Теннисный павильон находился вне территории, отведенной под вечеринку Мэри Уитни. Роб встал, потянул за собой Лайзу, и она понимающе улыбнулась ему, словно вступая с ним в заговор во имя любви. Роб торопливо двинулся вперед, показывая ей дорогу и молясь про себя какому-то неведомому языческому божеству, чтобы этот момент не кончился. Впереди вырисовывалось здание с каменными колоннами, толстыми, как стволы деревьев. Он повел ее по ступенькам на веранду, мимо шезлонгов и столиков, где обычно зрители попивали ледяной чай. Двери не были заперты. Роб обернулся, чтобы посмотреть на нее. Лайза стояла в лунном сиянии, лицо ее в мерцающем свете было прекрасно. Она откинула голову назад и замерла так, как это умела делать только Лайза Родригес. И она добилась своего — у Роба перехватило дыхание, и Лайза сжала его руку, обещая ему себя.

Рука его дрожала, когда он открывал задвижку двери. Ему не хватало воздуха. Горло пересохло. Внутри все скрутило, словно кто-то держал его мертвой хваткой. Он никогда не испытывал такого. Сияние Божьей любви было тихим, нежным, а сейчас он ощущал огонь, яростное желание вкусить наслаждение, причем немедленно, а не в последующей жизни. Роб попытался проглотить вставший в горле комок. Попытался удержаться на поверхности ревущей реки адреналина, струящейся в нем. Он старался не думать о том, что, пульсируя и напрягаясь, рвалось из тесноты его брюк.

Она стояла позади него, совсем близко, ее запах заполнял его ноздри, а рука тихо поглаживала его ягодицы. Роб наконец нашел защелку, дверь распахнулась, и они оказались в роскоши теннисного павильона Мэри Макгрегор Уитни. Огромный диван, обитый ситцем, доминировал над всем остальным в этом помещении. Слева были душевые кабины и сауна. Справа — мраморная, выложенная мозаикой ванна-джакузи и парилка. В глубине павильона, под высокими окнами с двумя пальмами по бокам, на мраморном постаменте стоял мраморный массажный стол, выглядевший так, словно прибыл сюда, пропутешествовав сквозь века, из древнеримского сената.

Роб повернулся к Лайзе. Это была не его игра, а ее. Она смотрела на него, оглядывая с головы до ног, и улыбалась. Его грудь вздымалась, ноздри раздувались. Он все еще держал ее за руку, и его рука была горячей, он сжимал ее руку то слишком сильно, то еле-еле, выдавая отчаяние неопытного любовника. Но, бросив взгляд на его брюки, она увидела в них необузданность его вожделения. Он стремился к ней, горячий, огромный, способный на гораздо большее, чем могло представить себе его юное воображение. Лайза выдохнула, смакуя этот момент. Он стоял перед ней, неожиданный, не заслуженный ею, но такой желанный. Костюм Роба, конечно, никуда не годился. Слишком узкий, слишком новый, слишком дешевый, но это даже лучше. Этот костюм говорил о том, что Роб Сэнд не много знает о вещах, о которых ей все известно, что он не нуждается почти ни в чем, в чем нуждается она, за исключением самого главного. Лайза придвинулась к нему, прижалась грудью к его груди, положила обе руки на его тонкую талию и обещающе прошептала ему на ухо:

— Я намерена показать тебе небеса здесь, на земле.

Роб передернулся от вожделения в ее руках. Она почувствовала, как после ее слов задрожало все его тело. И тотчас ощутила мощное свидетельство его эмоций. Это свидетельство, твердое, как сталь, упиралось в низ ее живота, и, хотя она стояла неподвижно и Роб тоже не двигался, его неугомонное естество бурно проявляло нетерпеливость, сдерживаемое лишь материей его брюк и хлопчатобумажной тканью ее платья.

Лайза опустилась на колени. Она не выпускала из рук его тело, скользя вдоль него, как вода. Ее губы ласкали его рубашку, пряжку ремня, оказались в нескольких миллиметрах от той части его тела, которую она хотела заполучить. В течение нескольких долгих секунд Лайза оставалась в таком положении, прижимая его к себе, обнимая его бедра. Ее щека прижималась к его брюкам. Материя была горячей, сквозь нее изнутри струился жар. Она подняла к нему лицо и задохнулась, когда он прижался к ней. Уже сейчас она знала тайну Роба. Ей было ясно, что он оказался огромным, больше, чем она когда-нибудь видела. Неожиданно в ее сладостные чувства ворвался страх. Справится ли она? Может ли все произойти? Ох! Стон вырвался у нее из горла, а руки начали лихорадочно искать застежку-«молнию» на его брюках. Она дернула ее вниз, ужасаясь тому, что обнаружит. Боксерские трусы из синего материала натянулись до предела. Казалось, они не выдержат и лопнут, выпуская пленника навстречу ее лицу. И она захотела его — больше жизни, больше дыхания.

Роб не мог больше терпеть. Он протянул руку и высвободился сам. Лайза откинулась назад, когда он ткнулся в нее, и внутри у нее все опустилось, когда она его увидела. Он был длинный, длиннее расстояния от ее лба до основания шеи. При этом он был толстый — ох, такой толстый, Лайза дотронулась до него, и огонь обжег ее пальцы. Она ощутила, как пульсирует в нем кровь, блестящая кожа натянулась, как на барабане. Ее пальцы скользнули ниже, к основанию этой башни, почувствовали влажные от пота волосики, потом спустились еще ниже, к джунглям между его ногами. Она вдыхала запах его мужественности, упиваясь диким ароматом нетронутой юности, и сердце ее воспарило в вышину.

— О Роб! — пробормотала она, вряд ли понимая, что хочет выразить, но ей захотелось услышать свой собственный голос, чтобы убедиться — это реальность, а не какой-то лихорадочный сон. Ее пальцы ощупывали всю его огромность, ласкали упругость вен, восторгались его стальной крепостью, напряженностью самого кончика. Она дотронулась до него губами, а Роб обхватил ее затылок, молча умоляя проделать то, чего ей самой хотелось больше всего. Лайза глубоко вздохнула и взяла в рот его вершину. Из горла у нее вырвался хрип, и она почувствовала, как его руки крепче сжали ее затылок, призывая ее продолжать, но при этом он был очень нежен, не применяя силу. Она взглянула на него, в то время как ее язык услаждал его. Голова Роба откинулась назад. Он все еще был одет в этот ужасный костюм, но теперь сердцевина его души была открыта для нее. Вскоре он войдет в нее, заполнит собой самые недоступные уголки ее тела, а она раскроется под ним, и боль увенчает ее экстаз.

— Нет! — Его полузадушенный шепот остановил ее на краю пропасти. Он посмотрел на нее, и его лицо исказилось от боли. — Я не могу.

Мощный прилив ее вожделения разбился о волнорез этих неожиданных слов. Лайза недоверчиво улыбнулась. Он не мог ей отказать. У самого ее лица его тело кричало «да».

Роб отодвинулся, и она ощутила боль от того, что он оторвался от нее.

— В чем дело? — успокаивающе прошептала она, стараясь, чтобы паника в ее голосе не была так очевидна. Она должна завладеть им. Сейчас. Ничто и никогда в жизни не было для нее столь важно.

— Это неправильно, — сказал он и отвернулся. Как она может понять его? Они говорят на одном и том же языке, но, чтобы понять друг друга, у них должен быть общий опыт. — Я хочу сказать… это грех. Должна быть любовь. Должны быть взаимные обязательства. — Он заикался, произнося эти слова.

— Должно быть только это! — Лайза была так же уверена в своей правоте, как и он. Она обхватила пальцами ту часть его тела, которая изоблачала во лжи его язык. Она сжала его, заставив Роба застонать, но он и не пытался остановить ее. Роб ощущал себя в каком-то подвешенном состоянии, перед ним стояла дилемма, столь глубокая и ужасная, что ее невозможно было разрешить. Отсрочка — единственная надежда, но, казалось, не было способа остановить то, что уже началось.

— Пожалуйста… В глазах Роба была мольба о пощаде. Она могла помочь ему сделать правильный выбор. Она — его единственный шанс, Лайза знала это и успокаивающе сказала:

— Все в порядке.

Потом отодвинулась от него, улыбаясь, — губы приоткрыты, дыхание прерывисто вырывается сквозь них. Лайза повернула свое лицо так, чтобы на него падал лунный свет, льющийся из высоких окон в конце павильона, положила руки себе на груди и принялась массировать их. Она зажала соски между большими и указательными пальцами, и они выпирали сквозь черную ткань ее платья. При этом она не спускала с него глаз. Да, она поможет ему. В этот момент, когда он так нуждается в помощи, она будет рядом с этим парнем. Лайза Родригес — такая девушка, на которую можно положиться. Ее губы источают милосердие, доброта переполняет ее сердце. Она сунула руки под платье, высвободила одну грудь и показала ее Робу.

— О Боже…

То была молитва. И то было богохульство. Он смотрел на ее грудь, как смотрят на палача. В лунном свете, в ее руках грудь ее выглядела неописуемо прекрасной. Сосок, набухший от вожделения, рвался из тугой загорелой кожи, и совершенство этой груди отозвалось в той части его тела, которой Лайза завладела. Девушка медленно встала, подчеркивая решительность своих движений. Она раскручивала себя, как невероятно красивая змея. Левой рукой она поддерживала грудь, а правой приподняла подол платья на те несколько миллиметров, которые решали все. Роб как загипнотизированный следил за ее руками. Взгляд его уперся в треугольник белых трусиков, подчеркивающий скульптурность бедер. Он проглотил сухость во рту, сердце его судорожно билось о ребра. За всю свою жизнь он не видел ничего более прекрасного.

Лайза знала это. Это было все, что она знала, все, что она когда-нибудь знала. Ни одно тело не может противостоять ее телу. Такого не случалось никогда. И никогда не случится. Этот мальчик рухнет, как все остальные, но было трогательно, что он пытается ей сопротивляться. И даже больше, чем трогательно. Это восхитительно! Лайза усмехнулась при этой мысли, ибо впервые в жизни она была благодарна Господу Богу. Потрясенные глаза Роба вернулись к ее груди. Он снова сделал глотательное движение, потом его взгляд опустился опять к трусикам — сверкающему белому треугольнику, выделяющемуся на фоне загорелых бедер. На трусиках проступала широкая влажная полоса. Ее вожделение было очевидным. О Господи, дай мне силы…

Она шагнула к нему ближе. Он отступил на шаг. Она с кошачьей грацией сбросила трусики и переступила через них. Они остались лежать на деревянном полу, и Робу они представлялись белым флагом, знаменующим его капитуляцию. Лайза еще выше приподняла подол своего платья, и он теперь мог видеть центр ее любви, поблескивающий в мерцающем свете. И она по-прежнему поддерживала грудь ладонью левой руки. Это сочетание нежной красоты и сладострастного вожделения оказалось слишком мощным для его самообороны. За спиной Роба был твердый край мраморного массажного стола. А перед ним было тело самой прекрасной девушки на свете.

Лайза просунула ногу между его ног, наступая на него, ее дыхание согревало его лицо. Роб оперся обеими руками о холодную плиту. Этот мрамор он ощущал как надгробный памятник на могиле, где похоронены его благие намерения, как алтарь, на котором его приносят в жертву дьяволу. Лайза прижалась к нему. Ее бедра прильнули к его бедрам. Его жар сладко смешивался с ее влажным огнем. Она опустила руки и, взяв его за бедра, прижала их к своему уже скользкому от испарины телу. Она направила его движением своего крепкого живота вниз, к шелковым волоскам, к бархатным губам любви. И все это время неотступно смотрела в его глаза, чтобы он никогда не мог забыть, как она прекрасна, как сильна, как невозможно ей сопротивляться.

— Ты будешь заниматься со мной любовью, — прошептала она. — Ты будешь делать это сейчас.

С этими словами она привстала на цыпочки и обеими руками направила его к тому месту, о котором он мечтал, которого страшился. Несколько долгих секунд он стоял неподвижно, трепеща под жаром, исходящим оттуда, прижимаясь к мягким губам, прикрывающим ее влагалище. Он знал, что слишком поздно. Он понимал, что это случится, но даже в этот момент он предвидел угрызения совести, которые ощутил. Но то будет потом. А это происходит сейчас. Роб закрыл глаза и рванулся вперед, к небесам, которые станут и его адом.

Он откинул голову, отдавшись всепоглощающему стремлению, и из горла его вырвался рык, в котором слились страсть и признание в поражении. Его мощные бедра напряглись. Он вонзился, как копье, в ее глубины, приподнял ее на воздух; ноги ее беспомощно болтались по бокам его напрягшихся бедер. Он открыл глаза, чтобы видеть триумф и изумление в ее глазах. Они расширились и округлились, потрясенные мощью его страсти. Лайза открыла рот, и из ее легких с протяжным свистом вырвался воздух, когда она ощутила силу этого вторжения. Все лицо ее озарилось осознанием того, что она больше не является лидером. В глазах был лихорадочный блеск, губы боязливо трепетали, она вздрагивала от сладкой боли, готовя свое тело к предстоящему испытанию.

Он повернулся и положил Лайзу на холодный мрамор массажного стола, оставаясь по-прежнему в глубине ее тела. Она смотрела на него, выражение ее лица умоляло его быть нежным, но ее сознание призывало его быть грубым. Она широко раздвинула ноги, стараясь предоставить ему больше простора, она постанывала от того, как он заполнил ее собой, поражаясь его напряженности, гадая, сможет ли вместить его целиком. Платье ее задралось до талии, голые груди упирались в ткань его пиджака.

Каблучки ее туфелек скользили по мрамору в попытке найти опору под этим натиском. Над собой она видела его глаза, полуприкрытые от вожделения. Он превратился в животное. Он не был больше человеческим существом, личностью. Все его высокие чувства, сомнения, все мысли исчезли. Теперь, как Лайза и рассчитывала, она будет пожинать плоды урагана его страсти. Под ней все было мокро, ее горячий зад скользил по холодному мрамору, она выгибалась всем телом навстречу ему, когда он вторгался в нее.

— Роб! Роб!!!

Она сама не знала, что хочет выразить этим криком. Она знала только одно — что хочет слиться с ним воедино. Ее тело пылало от наслаждения, какого она никогда еще не испытывала, а она хотела еще большего. Ей нужно было знать, что он там, внутри ее, что это великолепное чудовище, которое она разбудила, не причинит ей вреда и, может быть, даже научится любить ее и после того, как уляжется страсть, владеющая их телами.

Он не мог ответить ей. Он затерялся в мире, который так долго отрицал. Его молодое тело раньше походило на сжатую пружину. В эти блаженные мгновения он освободился от всех уз, которые так долго связывали его. Под ним Лайза Родригес. Она обвивалась вокруг него. Он существовал внутри ее, стал пленником ее тела, которым это короткое время также владел. Больше ничего он сейчас не знал. Только это имело значение. Расплата наступит потом. Но будущее само позаботится о себе.

Он редко двигался в ней: юноша еще не нащупал ритм. Он чувствовал себя человеком, вторгшимся в незнакомую страну; потрясенный, он исследовал ее, грабил, искал свой собственный путь. Он достигал самых ее глубин, распиная ее между силой своего желания и жесткой поверхностью, на которой она лежала. Потом он почти высвободился, задержавшись у самого края обрыва, угрожая, шантажируя ее, заставляя сделать выбор между страхом перед его новым вторжением и боязнью, что он уйдет. И все это время он набухал в ней, пульсирующая кровь его вожделения дергала ее, пока она уже не была способна ни на что, кроме как излиться ему навстречу. Он наказывал ее за все, что она с ним сделала, но она олицетворяла собой всех женщин, все соблазны, мучившие его в течение многих лет своими обольстительными голосами, заставляя долгими ночами ворочаться в постели. Она воевала с Господом Богом, но она была и творением Божьим, в ее красоте явственно чувствовалась рука Создателя. Вот поэтому он и казнил ее оружием Господнего мщения, а она стонала от наслаждения, содрогаясь от божественного возмездия.

Он чувствовал ее руки на своих ягодицах, удерживающие его, когда он уходил, отталкивающих, когда он вторгался в нее. Его пальцы тоже должны были оставлять следы на ее ягодицах, поскольку он сжимал их мертвой хваткой. Его живот стал скользким от изливающейся из нее влаги страсти, хлюпая, когда Роб яростно вторгался в нее, поворачивался в ней из стороны в сторону, упиваясь этой полнотой обладания. Потом они наконец нашли общий ритм и двигались одновременно; они более не были врагами, они стали союзниками в погоне за наслаждением. Она выгибалась навстречу ему, когда он вонзался в нее. Пот заливал ее лоб, выступил на руках, губах, она позволяла ему расчленять ее тело на части, которые, казалось, никогда не воссоединятся. Она старалась расслабиться, открыться ему, давая ему место, и в то же время сжимала его, испытывая потрясающее влажное трение, раскрывая глубины своего тела молодому любовнику, который ничего не понимал в науке любви. И среди этого вихря Лайза все же успела подумать о следующем разе. Роба нельзя отпускать. Он должен быть рядом, прикованный к ней узами похоти или любви, пока она не научит его всему, использует его до дна, а затем сломает ему жизнь. Только тогда его можно будет выбросить, как нечто бесполезное и ненужное, разорванное в клочья, которые предстоит собирать Господу Богу, которого она на время заменила.

— О-о!

Мысли ее утонули в этом крике. Лайза испытывала хорошо знакомое ощущение. Оно зародилось в одной точке, сверкающее сладкое мгновение, когда все вокруг меняется и конец начала становится началом конца. Ее чувства обострились до предела. Она знала, что теперь должна быть исключительно внимательной. Из этих моментов надо извлечь весь экстаз до последней капли. Она сжала кулаки и стала прислушиваться к музыке собственного тела. В ушах ее звучала барабанная дробь, соски напряглись и набухли. Наступил миг, придающий смысл всему. Звуки, издаваемые ими обоими, сливались, подчиняясь безжалостному жезлу ее любовника. Она чувствовала, как бесстыдно струится пот у нее между грудей, буйный запах ее влаги заполнял помещение и туманил ей голову. Теперь нужно уловить мгновение, ощутить сполна, когда он выстрелит в нее свою сперму. Ее ищущие пальцы ощупывали изумительные контуры его тела, и ее руки стали мокрыми от изливающихся из нее соков страсти.

— Роб!!!

Она опять выкрикнула только одно его имя, но сейчас оно было полно значения. Это был ее сигнал ему — его имя, ее затуманившиеся глаза и настойчивые пальцы. Казалось, он услышал ее, даже летя в космическом корабле своего наслаждения. Они должны слиться — извергающийся рев истребителя и посадочная палуба авианосца. И в этот момент контролируемой посадки, в оргазме, они оба будут победителями. Он откидывался назад, когда она рвалась вперед, он ускорял свои движения, когда она замедляла их, и оба продвигались к общей цели.

Лайза попыталась опереться. Ее пальцы сжали скользкий камень, ноги обхватили его напряженное тело. Голова ее моталась из стороны в сторону. Она приоткрыла рот и застонала в агонии своего оргазма, и этот крик-стон становился все громче, по мере того как приближался момент экстаза. Этого было достаточно. Роб приподнялся в последний раз и излился в нее яростной, ничем не сдерживаемой рекой. Его тело сначала окаменело, словно вырвавшись из потока страсти, бушующего в ней, а потом он начал содрогаться. Началось это как легкая дрожь, отзвук далекого землетрясения, но потом он постепенно стал терять координацию. Он трепетал рядом с ней, его ноги били по ее ногам, по мраморному столу. Казалось, он распадался на части, словно был неким устройством, созданным ради того единственного момента, которого наконец-то дождался. Осталось одно — мощный фонтан внутри Лайзы, гасивший ее огонь и освобождавший самого Роба от ужасного наслаждения его собственным пламенем.

Наконец он утих, и она улыбнулась ему, вытирая с глаз капли пота.

— Ну как, это было лучше, чем воскресная служба в церкви, верно? — спросила она.