Жаркие ночи в Майами

41

— Солдаты могут сражаться после двух бессонных ночей, — заявил Питер Стайн. — После трех они разваливаются на части.

— Интересно, как они себя чувствуют после месяца без сна, — засмеялась Криста. — Подозреваю, что мы скоро узнаем это.

Питер тоже рассмеялся. Его жизнь резко изменилась. Он словно родился заново. Небо выглядело совершенно иным, окружающий мир издавал иные запахи, пища стала вкуснее. Если Фрейд прав и любовь — это невроз, то невроз и счастье — одно и то же. За завтраком напротив него, за столиком около бассейна на острове Стар, сидела Криста Кенвуд. Это она стала причиной всех этих перемен. На ней был купальный халат и никакого макияжа. Питер никогда не видел ее такой прекрасной.

— Еще дыни? — спросила она.

Стол ломился от обилия фруктов. Папайя, манго, грейпфрут — все это было сорвано с деревьев, растущих не далее чем в пятидесяти футах от того места, где они сидели.

— Нет, спасибо, я полон до краев.

— Я тоже. Я до краев полна тобой.

— Ты насытилась?

— Нет, полна тобой. — Голос ее звучал хрипло.

— Криста, не делай этого со мной. Мы должны хотя бы закончить завтрак.

— Если ты вознаграждаешь крысу, которая звонит в колокольчик, путем стимулирования центра наслаждения в ее мозгу, то имей в виду, что она будет звонить в колокольчик, пока не умрет. Она не станет тратить время на еду. Будет непрерывно звонить в колокольчик!

— Никогда не думал, что уподоблюсь какой-то крысе, — заявил Питер.

Криста рассмеялась, отпуская его с чувственного крючка. Несмотря на любовь, жизнь должна продолжаться.

— Ты сегодня собираешься писать?

Питер прикрыл глаза руками.

— Даже не заговаривай со мной об этом. Я не взял с собой пишущую машинку. Я не в своем кабинете. О Боже, решительно все изменилось. Может быть, я уже никогда не буду писать.

Это ощущение приходило к нему ежедневно, но было приятно иметь для него реальную причину.

— Теперь, когда ты со мной, ты будешь писать лучше, чем писал раньше. Обещаю тебе это.

— Я всегда полагал, что одиночество и беспокойство — лучшие источники для слов. Если ты всем доволен, то какой смысл заниматься плетением словес?

— Ты слишком много размышляешь.

— Глупо говорить так. Каждый думает в одинаковом объеме. Просто некоторые мыслят глубоко, а другие мыслят банальностями.

В его словах уже прозвучала нотка поучения.

— А это уж совсем глупо! Банальности — это и есть самые глубокие мысли. Они выдержали испытание временем. Они живут благодаря своей глубине. Мысль совсем не всегда глубока только потому, что она свежая.

— Попробуй писать банальности, и ты увидишь, как будет продаваться такая книга. — Питер положил салфетку на стол; щеки его покраснели. — Знаешь, это просто потрясающе. Каждый воображает, будто может стать писателем. Каждый. Всякий раз, как я начинаю общаться с внешним миром, я непременно натыкаюсь на какого-нибудь наглого идиота, который сообщает мне, что он тоже мог бы написать книгу, потому что повидал и совершил много интересного. На мой взгляд, писательство рождается из чего-то большего, нежели скитания по земле и обретение опыта. Я знаю, что ты тоже написала книгу, но ведь она относится к рекламной литературе, а вовсе не к подлинной.

— Я просто не верю, что ты мог сказать такое, Питер. Не могу поверить в то, что ты сейчас сказал.

— Тогда не учи меня, как писать, или что писать, или когда писать. Это приводит меня в бешенство.

— Ах вот как? Ладно, очень сожалею, что привела тебя в бешенство. В будущем мне следует более осторожно выбирать темы для разговора, да? Я достаточно хороша для трахания, но недостаточна хороша, чтобы мыслить. Ты это хотел сказать? В таком случае я лучше встану и уйду, займусь разгребанием дерьма и добыванием денег. — Криста встала и швырнула салфетку на стол. — А ты можешь копаться и дальше в своих «глубоких мыслях», хотя не знаю, ради чего ты стараешься, поскольку никто тебе за них не платит. Денег, которые ты зарабатываешь всеми своими умными мыслями, не хватает даже на оплату моих телефонных счетов.

— Не смей говорить со мной так! — выкрикнул он, тоже вскакивая. — Какое ты имеешь право считать, будто я не способен вести свои дела! Что ты вообще можешь знать о моей личной жизни?

— Мне известно, что, когда ты кончаешь, ты закатываешь глаза к потолку. Это относится к твоей личной жизни? Может, тебе следует по этому поводу обратиться к невропатологу? В твоем возрасте надо быть осторожным.

Его губы шевелились, но он не мог произнести ни слова. Она опять лишила его дара речи. У него перед глазами стоял красный туман. Никогда еще он не был так зол! Шквал гнева ворвался в разгар такого замечательного утра. Ну и дрянь!

— Ты действительно воображаешь, будто знаешь что-то о бизнесе? — задохнулся от негодования Питер, обходя вопрос о том, как он ведет себя в постели. — Возможно, ты способна наскрести на жизнь зарабатыванием на своих глупых фотомоделях и тебе удалось убедить какого-то идиота заплатить целое состояние за твою пустенькую книжонку о косметике, но сомневаюсь, что ты смогла бы добиться хоть какого-то успеха в издательском мире, пытаясь продать что-нибудь серьезное. Там сумеют распознать твою тупость с первого взгляда.

— Ах ты, идиот! — Криста щелкнула пальцами. — Да я могу втрое увеличить твои заработки с помощью двух телефонных звонков. Увеличить вдвое тираж и рекламу. В бизнесе ты просто задница, Питер Стайн! Возможно, художников, живущих в «башне из слоновой кости», вполне устраивает быть задницами. Да ты же просто заезженная рабочая лошадь! И не более того. Эти твои издатели наверняка смеются над тобой до слез всю дорогу, пока тащут нажитые на тебе деньги в банк.

— Ты… ты… ты просто…

— И это говорит писатель! Не трать слова, Питер. Прибереги их и используй в какой-нибудь книжке, а потом продай их за гроши, как и все прочие.

— Я не намерен стоять здесь и выслушивать все это, — наконец выговорил он.

— Я тоже не намерена.

Это было сражение за то, кто первым уйдет из-за стола. Победила Криста. Она оставила его. Чтобы не столкнуться с ней, он вынужден был пропустить ее вперед. Питер стоял, весь дрожа от ярости, пока ее гордо выпрямленная спина не исчезла за большой стеклянной дверью, ведущей в дом.

Но, едва она исчезла, гнев стал куда-то улетучиваться. Пустоту, образовавшуюся после него, заполняло нечто другое. Некое чувство, именуемое любовью, прокрадывалось обратно в его сердце. Это Питер сознавал. Он только не мог знать, что то же чувство и с тою же быстротой возвращалось и в сердце Кристы.