8

— Править буду я. — Лайза Родригес шагнула вперед и взялась за штурвал моторной лодки. Парень, место которого она заняла, прижался к спинке сиденья, чтобы дать Лайзе пройти.

— Ладно, Лайза, — промямлил он, делая вид, будто сам разрешает ей порулить.

Он судорожно сглотнул, и золотой крест на цепочке подпрыгнул в шелковистых волосах на его груди.

— Где здесь переключатель скоростей? — резко бросила Лайза и, обернувшись, жестко глянула на парня.

На какое-то мгновение тот лишился дара речи. Взгляд Лайзы Родригес лишил его всякой силы воли. Это было слишком. Она вся была «слишком». Уже одна ее задница могла превратить мужчин в рабов. Эта задница опиралась на нежные загорелые бедра, царственное завершение длинных, восхитительных ног, а голые ягодицы Лайзы были отделены друг от друга узкой полоской самой счастливой на свете черной материи.

— Где? — рявкнула Лайза.

Она махнула царственной рукой на панель управления.

— Рычаги с золотыми набалдашниками, — пробормотал Хосе дель Порталь де Арагон.

В животе у него образовалась пустота. И виной тому была не только красота Лайзы Родригес. Он вдобавок опасался того, что может сотворить Лайза с его драгоценной яхтой.

И она продемонстрировала ему это.

Лайза выбросила вперед правую руку и нажала на все четыре акселератора.

Рев сдвоенных моторов «Меркруйзер-450» совпал с резким рывком вперед. Лайзу бросило на белую кожу сиденья, и ее зад удобно приземлился на мягкую обивку. А вот Хосе не так повезло. В тесном пространстве мощной моторной лодки он находился в «ничейном» пространстве между сиденьем водителя и креслом пассажира. И в какой-то момент его подкинуло вверх, он качнулся назад, потерял равновесие и рухнул на корму.

— Дерьмо! — заорал он.

— Держись! — крикнула Лайза.

Она знала, что опоздала со своим предупреждением, но ее это не заботило. Она находилась на вершине своей красоты и славы, так что заботы были уделом прочих.

Лайза ступнями ощущала дрожь моторов. Волны дрожи поднимались по ногам и обвивались вокруг мягких контуров ее ягодиц. От вибрации трепетали бедра, содрогался глубинный центр ее женской плоти. Широко расставив ноги, чтобы сохранять равновесие, она опиралась о подпрыгивающую палубу.

На корме яхты «Сигарета», стоимостью в полмиллиона долларов, Хосе собирался с мыслями. Он был более опытен, чем большинство его сверстников, которым был двадцать один год, но и он сознавал, что происходящее выше его понимания. Лайза Родригес была на два года моложе его, но в чем-то главном она обладала древним знанием. Он беспомощно глядел на проносящуюся мимо воду. Лайза шла на скорости шестьдесят миль в час. Благодарение Богу, океан около Майами-Бич был спокоен. Если бы новичок на такой скорости ударил лодку о волну, конец настал бы немедленно.

— Осторожнее! — крикнул он против ветра.

— Осторожность… это дерьмо! — крикнула в ответ Лайза.

В подтверждение своих слов она выжала рычаги скорости, насколько это было возможно.

— Идем на предельной, — пробормотала она.

«Сигарета» повиновалась. Моторы ревели на максимальных оборотах. Спидометр показывал семьдесят миль в час, и стрелка его двигалась все дальше.

Хосе пытался подползти к кубрику. Обычно в спокойный день он возвращался домой на своей скоростной яхте, заглушив по крайней мере один мотор. Даже если лодка не перевернется и не врежется во что-нибудь, один только счет механика за такую прогулку может составить двадцать тысяч долларов. И тем не менее, несмотря на опасность и финансовую угрозу, Хосе отнюдь не чувствовал себя плохо. Он ощущал легкость, удивительное ликование, ибо, конечно, был влюблен.

Хосе закрепил ремень безопасности на сиденье пассажира и забрался туда, держась за поручни. В полумиле вправо берег при такой скорости сливался в одну линию. Впереди перед ними Ки-Ларго. Прикидывая, причалят ли они там, Хосе украдкой глянул на амазонку, в руках которой была его жизнь. Сила ветра говорила, что скорость отнюдь не уменьшается. Об этом же свидетельствовал рев моторов. Об этом говорили и груди Родригес, выставленные навстречу ветру, вызывающие, дерзкие, готовые смести любого, кто окажется на ее пути.

Но, словно из чувства противоречия, как раз когда Хосе капитулировал, Лайза отвела назад рычаги скорости. Ощущение было такое, будто «Сигарета» натолкнулась на кирпичную стену. Яхта замерла. Волна, поднимаемая ею, рухнула вперед. Стена соленой морской воды окатила корму, моторы с их сложной системой зажигания и дорогие кожаные подушки.

В наступившем молчании Лайза Родригес сказала:

— Ого! Эта крошка способна, оказывается, двигаться.

Хосе сомневался, сможет ли яхта снова когда-нибудь двигаться. Он мысленно подсчитывал, сколько тысяч долларов будет стоить ремонт. Если соленая вода попала в трубки, по которым поступает горючее, не хватит всего его огромного содержания. О Боже! В обмен на денежную инъекцию, которая ему потребуется, придется явиться на ковер в кабинет отца и заключить настоящую сделку с дьяволом. Например, дать обещание вернуться в школу; летом трудиться в мадридском офисе одной из отцовских компаний; и, может, даже благонравно провести пару вечеров с одной сучкой, которая одновременно является дочерью сенатора от штата Флорида.

— Лучше не останавливаться так резко, — выдавил из себя Хосе.

— Резко останавливаться, быстро двигаться, быстро жить, — ответила, смеясь, Лайза.

— И любить быстро?

— Любить еще быстрее, Хосе. — Она облизала языком свои чувственные губы. — Тех, кто может за тобой угнаться.

На тот случай, если будут какие-то сомнения в отношении того, что она имела в виду, Лайза скользнула взглядом вниз по животу Хосе и остановилась на бледно-розовых боксерских трусиках, внутри которых намечалось уже какое-то движение.

— Я рад, что ты вернулась домой, — мягко сказал он.

— Я не вернулась домой. Майами не мой дом. Мой дом — весь мир.

Лайза тряхнула головой, подставляя волосы горячему бризу, словно пытаясь отмахнуться от своего детства, что еще никогда и никому не удавалось.

— Ну, — неожиданно сказала она, — принимай управление.

Хосе поторопился выполнить ее приказ, настраивая одно ухо на ритм мотора, а другое — на непредсказуемые перемены в настроении Лайзы.

Он заложил руль направо. Они не проскочили канал Говернмент… то ли случайно, то ли умышленно. Быть может, бесшабашность Лайзы Родригес более мнимая, чем натуральная. Ленч в Лос-Ранчос представлялся уже реальным.

— Тебе не нравится Майами?

— Какой Майами? Эти живые мертвецы? Южное побережье с его ультрасовременностью? Кубинцы, которые все еще оплакивают поражение в заливе Свиней? — Она презрительно рассмеялась.

Как он может быть таким наивным? Майами не укладывается в два цвета — черный и белый. Между этими двумя цветами так много всего. Это и многоцветье телесериала «Полиция Майами, отдел нравов», и однообразие и серость приходящего в упадок города «третьего мира», расположенного в подбрюшье Америки. Это старая Испания и одновременно буржуазный город, город будущего. Здесь уживаются развлечения и скука. Он грустный и веселый. Это город космополитический и ограниченный. И прежде всего это тот город, где в детстве она вела свою войну, волнующий город, который она теперь собирается завоевать.

Хосе выглядел озадаченным. Семейство Арагон всегда чуяло, откуда ветер дует. Они уехали с Кубы со всеми своими капиталами, когда там правил Батиста, а Кастро еще вел в горах партизанскую войну. Теперь сахарные плантации Арагонов стали во Флориде самым большим бизнесом после туризма и цитрусовых. Поэтому Хосе не мог понять, о чем говорит Лайза. Для него Майами был дворцом в двадцать тысяч квадратных футов на берегу залива, лодки и гидропланы, родители с чековой книжкой и такое количество кузенов и кузин, сколько песчинок на пляже. Это были частные учителя, поездки на андалузское ранчо около Севильи, где выращивают быков, квартира на авеню Фош в Париже, особняк на Саттон-Плейс в «Большом яблоке», как называют Нью-Йорк. Магазины, торгующие фотокамерами, грязные пригороды, дешевая роскошь центра города — все это относилось к хаотичному миру, мелькающему за затененными стеклами лимузинов семейства Арагон.

— Мне кажется, это забавное местечко, — высказался наконец Хосе, надеясь скрыть свою неспособность анализировать мир, который не является его миром. Он украдкой глянул на нее. Что кроется за этим настроением Лайзы? О дьявол, она прекрасна! И знаменита. Ее блеск будет озарять его в Бей-сайде, где, пришвартовав «Сигарету», он проведет с Лайзой вечер. Он будет прогуливаться с ней, и все эти идиоты, которые считаются его друзьями, увидят, что Хосе дель Порталь де Арагон представляет собой нечто большее, чем его сверкающая яхта, платиновая кредитная карточка и его неслыханно богатый отец. Но дело не только в этом. Он весь горел желанием. Проделывает ли она это с такими молодыми ребятами, как он? Где найти такие слова, которые проложили бы ему дорожку к сексуальной славе? Что делать? Чего не делать с такой богиней, как Лайза Родригес? Каждая доля секунды будет испытанием его мужского достоинства, и Хосе охватывали страх и волнение, ибо ничто не имело значения, кроме этого испытания.

— Мы уже однажды встречались, — неожиданно сказала Лайза.

— Что?

Такого поворота Хосе не ожидал. Конечно же, это ошибка. Когда он в первый раз увидел ее на вечеринке, которую устраивал друг отца, он сразу же влюбился в нее. Подогретый отменным шампанским, Хосе нашел подходящие слова и пригласил ее на ленч, и по причине, которую он до сих пор не мог понять, она согласилась.

— Дело было давно. На вечеринке у неких Альмодоваров. Я пригласила тебя на танец.

— Я бы запомнил это, Лайза. Никто не может забыть тебя. Ни я, и никто другой.

Он сглотнул слюну. Вроде он говорил правду, и тем не менее ему стало не по себе. В голосе Лайзы чувствовалась напряженность. Это не обещало ничего хорошего.

— Тогда я не была красива. Я была толстая, безобразная и бедная. Мое платье было сшито из старья, и сшила его я сама.

Хосе промолчал. Подростком он вел себя не слишком добропорядочно. Внутренний голос подсказывал, что прошлое может помешать ему заполучить игрушку, которую он хотел с настойчивостью испорченного ребенка из богатой семьи.

— Я спросила: «Ты потанцуешь со мной?» Мне понадобился целый час, чтобы набраться для этого храбрости. Ты помнишь, как ты мне ответил?

— Я думаю, ты неправильно меня поняла, Лайза. Я никогда…

— Ты сказал… Ты сказал… — Лайза смотрела прямо перед собой. — Ты сказал: «Арагоны не танцуют с крестьянками».

Он снова сглотнул, но она еще не кончила:

— А потом, пока я стояла перед тобой со слезами на глазах, ты обернулся к своим друзьям и сказал: «Если только они не очень хорошенькие». И засмеялся, и они засмеялись, и тогда я убежала.

В наступившей мучительной тишине слышался только стук мотора. Хосе не знал, что сказать.

Он не помнил такого случая. Но в четырнадцать лет он вполне мог так поступить. Тогда все его поведение определялось деньгами и легкомыслием. Впрочем, и сейчас тоже. У него оставалось две возможности — отрицать случившееся или извиниться. В силу особенностей своего характера Хосе решил испробовать обе.

— Послушай, Лайза, я думаю, что ты неправильно меня поняла. Я бы никогда не сказал ничего подобного… тем более тебе, но если такое случилось… если я сказал так, то я очень сожалею. Честное слово, мне очень жаль…

Он смотрел на нее, пытаясь угадать ее реакцию. Похоже, дело обстоит не очень хорошо.

— А мне все равно. Это ерунда. Тогда меня это огорчило, но в то время меня очень многое огорчало. Мне не следовало приглашать тебя на танец. Не следовало быть бедной. И не следовало есть все эти сдобные булочки. Все плохое, что с тобой случается, это твоя вина. И все хорошее, что с тобой происходит, это твое завоевание. Я не верю в случайности. Ведь теперь ты потанцуешь со мной, Хосе?

Лайза положила загорелую ногу на сиденье рядом с ним и поправила узкую полоску трусиков на бедре. Крохотный бюстгалтер поддерживал снизу ее груди, которые вообще-то в такой поддержке не нуждались, и вдруг воздух вокруг нее сгустился от аромата похоти. Она обернулась к Хосе, ее знаменитые губы приоткрыли безупречные зубы, и она подарила улыбку Лайзы Родригес, стоившую миллион долларов, глупому маленькому мальчику, который однажды обидел ее.

Хосе с облегчением улыбнулся в ответ. Он еще ничего не проиграл. По какой-то причине, которой ему никогда не понять, она не прогнала его.

— Мы можем потанцевать сегодня вечером, — ответил он дрожащим от восторга голосом. Он был так поглощен своими желаниями, что не понял подтекста реплики Лайзы.

— Посмотрим, как ты будешь вести себя за ленчем, — сказала Лайза с воркующим смешком. Прекрасная бабочка высвободилась из безобразного кокона, которому однажды нанес обиду этот мальчик. Но это была та же Лайза Родригес, и она по-прежнему умела ненавидеть.

Хосе стоял у штурвала «Сигареты», когда пришло время развернуть яхту к пристани Бей-сайда. Хорошенькие девушки, находившиеся на борту яхт, назывались в Майами палубной мебелью, а рядом с Хосе было настоящее музейное произведение искусства. Гордость за якобы принадлежащую ему собственность распирала его, пока он вел катер под восхищенными взглядами гуляющих. Он нашел на причале свободное место, где было больше всего зевак, заставил моторы взреветь и включил стереосистему на полную громкость. Это означало — смотрите на меня. Смотрите, что я заполучил. И поэтому — смотрите, кто я!

Он бросил конец матросу с надменным указанием: «Не прикасайтесь к катеру» — и поспешил к кранцам, чтобы закрепить швартовы; потом заглушил мощные моторы, являющиеся столь явным свидетельством его мужественности.

Лайза с улыбкой наблюдала за ним. Она похлопывала себя по бедру в такт музыке. Он был довольно привлекателен, с этим загаром, сильными мускулами и упругими ляжками. В другом мире он мог даже понравиться ей — как приятный эпизод, без всяких последствий, под жарким дневным солнцем. Но это был не другой мир. А именно этот. И Хосе де Арагон являлся для Лайзы его символом. Этот мир, возможно, уже признал, что обстоятельства Лайзы изменились, но как она может доказать это себе? Ответ был здесь, рядом, в глазах юноши, которые были полны насмешки и презрения, когда однажды она пригласила этого хорошенького аристократа потанцевать. Сейчас в его глазах светилось нечто совсем иное — страсть и обожание, страх и покорность, восхищение личностью, телом и красотой Лайзы Родригес, созданными ею из психологических руин своего детства. Здесь, рядом с нею, находилось живое доказательство того, что она теперь вовсе не та, кем была раньше.

— Мы должны выпить здесь, на катере, перед тем как отправиться на ленч, — сказал Хосе, копируя голос своего отца. — Я делаю отличный мартини.

— Как все хорошие американские пай-мальчики из частных школ, — заметила Лайза.

— Ты выпьешь?

Он намеренно пропустил мимо ушей слово «американские». Кубинцы всегда остаются кубинцами, как для самих себя, так и для белых протестантов англо-саксонского происхождения, которые никогда до конца не принимали кубинцев. В Новом Свете аристократами считаются только выходцы из Старого Света. «Аристократы» «третьего» мира существовали только в их собственном воображении.

Хосе торопливо спустился в каюту, схватил серебряный шейкер, немного льда и «правильный» джин. Рассчитанным жестом опытного мужчины он наклонил бутылку вермута над шейкером, демонстрируя, что знает, как делать крепкий мартини. Потом потряс шейкером над головой, словно это был талисман, отгоняющий злых духов, налил солидную порцию напитка в стакан и вручил его Лайзе. В мирке Хосе первое, что следовало сделать с женщиной, это напоить ее пьяной. Второе — напиться самому. Это была безошибочная тактика. Частенько она приводила к печальным последствиям, но о них не стоило вспоминать. Действуя таким образом, всегда можно попытаться еще раз.

Лайза взяла коктейль и опрокинула его в себя так, словно это был лимонад. Она еще в школе научилась пить такие крепкие напитки, какие Хосе и не снились. И отметила выражение восхищения на его лице.

— Ты здесь работаешь? — спросил наконец Хосе.

— Собираюсь. Здесь только что открылось агентство. Его владелица — Криста Кенвуд. Наверное, я буду работать у нее.

— Криста Кенвуд, фотомодель?

— Бывшая, — твердо поправила его Лайза.

— Она снялась в этом фильме… «Люди лета». Потрясная картина! И сама она — настоящая секс-бомба.

Лайза подавила насмешливую гримасу. В мире существовало очень мало женщин, которых она считала достойными конкурентками. Криста была одной из них.

— А не рискованно связываться с новым агентством?.. Я хочу сказать, когда имеешь такой успех, как ты. У кого ты работала в Нью-Йорке?

Лайза посмотрела на Хосе так, словно видела его впервые. Из уст самовлюбленного сынка миллионеров это замечание прозвучало весьма практично. Ясно, что этот мальчик прислушивается к разговорам взрослых.

— Агентство «Элли». Роскошный гарем Росетти. Пойми, детка, когда занимаешь такое положение, как я, риска не бывает. Это другие рискуют. А я могу работать с таким агентством, какое даже мог бы открыть ты, и все равно иметь заказов сколько захочу. Сделай мне еще один мартини.

Хосе торопливо подчинился.

— Я однажды встречался с Росетти. Классный парень. Да, работенка у него что надо!

Хосе присвистнул от восхищения. Если бы отец позволил, он с удовольствием стал бы фотографом, снимающим моделей. Столько красоток — только успевай выбирать!

Смех Лайзы смахивал на рычание. Она не знала, что такое раздвоение чувств, пока не встретила Джонни Росетти. Она до сих пор помнит тот зал в Бока, где проходил конкурс фотомоделей. Росетти сидел там среди членов жюри, как хищный сокол, выглядывающий добычу. Ему не было нужды дважды смотреть на Лайзу Родригес. Он шепнул что-то ничего не слушающим местным членам жюри, которые играли роль ширмы для махинаций агентства «Элли», и Лайза победила. Тот момент стал поворотным в ее жизни. До этого у нее не было побед, а после уже не было поражений. Росетти внес ускорение в ее жизнь. За шампанским и черной икрой в дорогом баре последовало столь убедительное: «Я сделаю из тебя звезду», какого еще не достигшая половой зрелости Лайза не слышала даже в кино. На следующий день курьер доставил ей билет в один конец до Нью-Йорка, а квартира над офисом «Элли» на Мэдисон-авеню оказалась уголком рая, о котором Лайза всегда мечтала. Ей потребовался месяц, чтобы понять то, что она в глубине души знала… Что за ленч надо платить. И вскоре она увидела другого Джонни Росетти. Того, которого она теперь собиралась утопить в дерьме.

— И что такого «классного» ты нашел в Росетти?

Хосе ответил не сразу. «Классность» Росетти выражалась в том, что он имел уйму прекрасных женщин и знал, как использовать их и как ими управлять. Но эта формулировка вряд ли понравилась бы вспыльчивой Лайзе Родригес.

— Ну, не знаю… в общем, он мне показался довольно умным, — сказал наконец Хосе, неопределенно взмахнув рукой. — Да мы с ним почти и не говорили.

— Он тупой, как полено, — рявкнула Лайза. — Он из тех мужиков, которые считают, что модный журнал — это книга, а Ширли Маклейн и Джейн Фонда — интеллектуалки. Тебе он кажется классным, потому что без конца трахает баб.

Ответить на это было нечем.

Хосе почувствовал, что пора выпить еще мартини.

— Может, у него комплекс… как у Дон Жуана… или он гомик, но вроде старается доказать обратное. — Хосе помолчал. Это был его интеллектуальный потолок. — Так нам объясняли на уроках психологии, — добавил он в виде пояснения.

— Вполне возможно, дорогой Зигмунд Фрейд, потому что, когда Росетти трахал меня в первый раз, сзади его обрабатывал баскетболист-филиппинец.

Хосе, допивавший свой мартини, поперхнулся.

— Не может быть… — пролепетал он.

— Очень даже может. Мне было тринадцать, но он не был суеверен.

Хосе пытался прояснить ситуацию. Неужели Росетти педераст? Психологи правы? И Лайза Родригес участвовала… в оргиях?

Потом он придумал объяснение:

— Он заставил тебя делать это… Вроде как изнасиловал, да?

Лайза помолчала.

— Нет, это не было изнасилование. Он не заставлял меня. Я не хотела делать этого, но мне нужно было то, что он мог дать мне, и это все решило. Тебе не понять, что значит нуждаться в чем-то.

Хосе подавил улыбку. И Лайза может ошибаться. Например, ему очень нужна машина «Тестаросса». Его друзья уже начинают посмеиваться над его «Порше». А вот сейчас ему нужна Лайза Родригес. И эта потребность становится уже почти болезненной.

Лайза поднялась, словно развернула флаг. Она выставила вперед ногу, откинула плечи и подставила себя под лучи солнца. Она знала, что творят с ней эти лучи. Они делают ее твердой, как алмаз, обволакивают ее стройное тело, подчеркивая ее абсолютную власть над миром, над мужчинами, над мальчиками, такими, как Хосе.

— Пошли, надо поесть. Мне надоело сидеть здесь, в этой твоей дурацкой лодке.

Лайза нырнула в каюту, надела тенниску и белую мини-юбку. Через несколько минут они уже шли по Бей-сайд среди толпы гуляющих, Лайза — впереди, а Хосе старался выглядеть сдержанным, купаясь в лучах ее славы. Испанцы узнавали ее: Лайза была их звездой. Они обращались к нему, не к ней, хватая его за рукав с вопросом: «Это Лайза Родригес?» Некоторые бормотали: «Ну, ты мужик!» — выражая уважение мужчине, который владеет такой женщиной хотя бы на пять минут. Хосе отталкивал их всех, улыбаясь непроницаемой улыбкой обладателя.

В ресторане было еще лучше… или хуже. Обычно холодная, как лед, дама за стойкой даже растерялась, узнав супермодель. Целый отряд официантов провожал их до лучшего столика у окна, а двое из них едва не столкнулись, придвигая стул этой легендарной девушке.

Лайза тяжело опустилась на место. Она оглядела обедающих, которые вытягивали шеи, чтобы увидеть ее.

— Нас посадили поближе к психам, — громко заявила она. — Я припоминаю этот ресторан. Тут неплохо.

Здесь все напоминало о старой Испании, начиная с изразцового пола и кончая потолком из дубовых балок. Стулья были обтянуты коричневой кожей, стены обиты гобеленовой тканью, сияющие белизной скатерти свисали до самого пола. Гитарист наигрывал севильяну.

— Шампанское? — с надеждой спросил Хосе.

— А что же еще?

— Какое шампанское ты предпочитаешь?

— Мокрое, холодное и шипучее.

Лайза Родригес не играла в эти игры с марками вин. Популярные писатели надоели ей этой игрой до смерти.

— Принесите бутылку самого дорогого шампанского, какое у вас есть, — надменно потребовал Арагон. — Спорят о том, какое шампанское лучшее, — добавил он, как бы извиняясь за свою помпезность, — а по поводу того, какое самое дорогое, не может быть спора.

Он слышал, как его отец произносил эту фразу. А у его отца были замечательные любовницы.

Лайза улыбнулась. Неизвестно, что он еще сможет или не сможет, но ресторан этот мальчик выбрал хороший.

— Твой отец очень остроумен, — сказала Лайза, проникая в его подсознание.

— Он так считает.

— Я вижу, откуда ты этого набрался.

Ах, мальчик, мальчик. Кнутом и пряником.

— Спасибо.

Хосе потупил глаза. Она улыбалась ему. Крутые парни, сидевшие за соседним столиком, хотели бы оказаться на его месте. Там все замерли, пища застряла в открытых ртах, глаза похотливо разглядывали девушку, с которой он сидел за столом. Сквозь простенькую белую тенниску ему видны были ее груди без бюстгальтера. Они упирались в ткань, словно искали выход, острые, торчащие вверх, черт побери, как груди девушек племени масаи. Хосе дрожащей рукой взял бутылку шампанского.

— Расскажи мне о своих родителях, — сказал он.

Для Хосе это была просто новая тема разговора. Но не для Лайзы. Она побледнела, руки вцепились в скатерть. Ее чувственные губы сжались в узкую полоску, глаза метали молнии.

— Что ты хочешь знать о них? — прорычала она.

— Да ничего особенного, — сказал Хосе, отступая от бездны, неожиданно разверзшейся у него под ногами. Но Лайза не собиралась уходить от этого разговора. Джинн был выпущен из бутылки.

— Я ненавижу их, — прошипела она.

— Я думаю, что все временами…

— Заткнись!

Молчание грозило взорваться. Потом с непосредственностью ребенка Лайза заговорила:

— Ладно, ты спросил меня о моих родителях. Я тебе расскажу о них все. Мой отец умер, когда мне было шесть лет; он был крестьянин, плотник. Из тех, с дочерьми которых члены твоей семьи не танцуют, не так ли? Он был замечательный человек, и я любила его как никого другого в этом мире. За всю свою жизнь он совершил только одну непоправимую глупость — женился на моей матери.

— Ты не любила свою мать…

— Моя мать — ПОТАСКУХА!

Она выкрикнула это слово так громко, что его услышал весь ресторан, как и звонкий удар кулаком по столу, от которого перевернулся бокал с самым дорогим шампанским. Но на этом тяга Лайзы Родригес к признаниям не иссякла. Ее голос дрожал от злости.

— Мой отец работал, отделывал кабинет какого-то дельца, когда у него случился сердечный приступ и он умер… — Слезы выступили у нее на глазах, но в них было больше ярости, чем горя. — Этот тип приехал на своем мерзком «Кадиллаке», отделанном золотыми пластинами, чтобы вернуть инструменты отца, и увидел мою мать, а моя мать увидела его, и они тут же понравились друг другу, прямо там, на месте. Они понравились друг другу, а со смерти моего отца не прошло и нескольких часов. Моя мать только что вернулась из больницы, где он умер, и вот она уже улыбалась этому типу, а он с вожделением глядел на нее, и я все это видела. Это было так ужасно! Мне было шесть лет, но я все понимала. Я как сейчас вижу их. Он стоял в дверях, а она смотрела мимо его толстого живота на его машину. Он взмахнул своими жирными руками, а на пальцах у него было множество золотых колец и всякой другой дряни, и весь он был какой-то сальный, волосы воняли одеколоном, а моя мать с глазами, как плошки, выставила свои титьки ему на обозрение, и знаешь, что он сказал, знаешь, что он ей сказал?!

Хосе этого не знал.

— Он сказал: «Не хотите ли прокатиться в моей машине?»

— И она отказалась…

— О нет. Она согласилась. Она поехала с ним. И ездит с ним с тех самых пор. Я тогда убежала. Я помню, как я бежала по улице и кричала во весь голос, потому что они, конечно, захотели бы, чтобы я поехала с ними. Но они уехали. Она уехала с ним в этом гребаном автомобиле… И уже всего через две недели мы перебрались к нему. — Лайза замолчала на какое-то мгновение, накапливая внутри жажду мести. — И знаешь, что они сделали? Наняли другого плотника доделывать кабинет.

Хосе проглотил комок в горле. Подобные разговоры не были частью его отгороженного от жизни мирка.

— И ты думаешь, это все? Ты думаешь, этого достаточно? Как бы не так. Впереди будет кое-что еще получше. Он подождал, пока мне исполнится одиннадцать. Может, это был единственный порядочный поступок, который этот тип совершил за всю свою грязную жизнь. Надо отдать ему должное. Но когда мне исполнилось одиннадцать, он решил, что я уже достаточно созрела. Он изнасиловал меня в джакузи, чуть было не убил меня, потому что последнее, что я запомнила, прежде чем потерять сознание, это воздушные пузырьки в воде, окрашенные моей кровью.

Лайзу Родригес трясло. Хосе чувствовал, как дрожит стол под ее руками и сотрясается при соприкосновении с ее бедрами. Она-таки достала его, но не в смысле похоти, где она и так управляла им, как хотела. Нет, совсем в другой области. Его сердце преисполнилось нежности и сочувствия. В ее израненной красоте было нечто прекрасное, гордое. Она знала темные стороны жизни, с которыми он никогда не столкнется. Она способна любить и ненавидеть с таким неистовством, до какого ему никогда не подняться. Он молился о том, чтобы хоть однажды испытать такие чувства, как она.

Когда Лайза снова заговорила, голос ее стал мягче. Буря прошла, после урагана наступило утро. Процесс разрушения уже позади. Теперь задача заключалась в том, чтобы разобрать обломки после бури.

— Они нашли продажного доктора, чтобы привести меня в порядок, и как только я встала на ноги, я ушла от них. Но, ты знаешь, она так и не бросила его. Моя мать знала все, и тем не менее она до сих пор живет с ним. У них уютный домик на берегу, и при нем мощный катер длиной в шестьдесят футов. Я думаю, тот мерзавец по-прежнему балуется наркотиками и насилует детей. Как раз такой тип, какого моя мать хотела бы называть «своим стариком».

— И ты ничего не можешь с этим поделать? Или мы вместе? Мы ведь все-таки в Америке.

Хосе пытался выразить словами свою веру в справедливость существующей в Америке системы. Когда Арагоны говорили, их слушали все — полицейские, судьи, политики, журналисты. Хосе не мог представить, что в лесу бедняков вопль мученика остается неуслышанным.

— Это уже дело прошлое, закрытое, но оно живо здесь и здесь. — Лайза приложила руку к голове и сердцу. — И будет жить всегда.

— Поэтому ты вернулась в Майами?

— Да, поэтому. Теперь я стала знаменитостью, кем-то, кого они захотят узнать. Они увидят меня в телевизионных новостях, в журналах, в колонках сплетен, они услышат, какие деньги я зарабатываю — больше, чем они когда-либо имели. Только это и заботит мою мать. Она понимает только язык денег. На другом языке с ней невозможно разговаривать. Я хочу стать еще богаче и еще знаменитей, пока она не сможет думать ни о чем другом, и только я буду сниться ей в ночных кошмарах. О тех миллионах, которые прошли мимо ее рук. Вот чего я хочу. И от этих мыслей мне становится хорошо.

Но, даже произнося эти слова, Лайза знала, что это не все. Когда она высказывала свои мысли вслух, становилась явной недостаточность такой мести. Жить хорошо — это месть мелкой личности. Это путь для тех, у кого слишком много здравого смысла и слишком мало смелости. Новая идея осенила ее совершенно неожиданно. Возбуждение переполняло ее, и Лайза, в ужасе от задуманного ею, уцепилась за стол.

— Мы можем заказать еще шампанского? — спросила она.

Голос ее совершенно неожиданно прозвучал как голос обычной, нормально чувствующей женщины, которая как птица-феникс возникла из пепла горького озлобления.

Они заказали еду, которой ни один из них уже не хотел, и Лайза снова стала Лайзой Родригес. Она разговаривала о своей работе фотомоделью в таких местах, которые Хосе только мечтал увидеть, упоминала имена девушек, о которых он грезил в своих снах. Она была воплощением Нью-Йорка, и Парижа, и Лондона, и Милана, паря над миром, которым он восхищался, на облаке сексуальной изощренности и зачаровывая его реальностью воплощения своих мечтаний.

Лайза преследовала теперь только одну цель и шла к достижению этой цели со всей своей решительностью. За время ленча ей надо покорить Хосе, взволновать так, как он никогда раньше не возбуждался. Постепенно, но неумолимо она заводила его. Ее рука скользила по столу, чтобы коснуться его руки. Ее пальцы играли с его пальцами до тех пор, пока все видимые Лайзе части его тела не стали красными от возбуждения. Она смеялась, когда Хосе шутил, и сама ласково подшучивала над ним. Когда он замолкал в неуверенности, она поощряла его. Ее решимость щелкала в воздухе, как бич дрессировщика. Она направляла его, подталкивала, пока он не начал говорить с блеском, которого и сам в себе не подозревал. Его глаза сверкали любовью, а Лайза Родригес все приближалась к своей цели. Она перегнулась через стол настолько близко к Хосе, что он ощутил на своем лице ее дыхание. Она нашептывала ему на ухо свои сладкие секреты, подставляя его взору все прелести своего тела, а он корчился и терял дар речи, купаясь в жаркой похоти.

Шампанское обволакивало его мозг, реальность утрачивала свои очертания, и это передавалось Лайзе, укрепляло ее решимость.

Он выглядел смущенным, но хотел что-то сказать. Она кивнула в знак поощрения.

— Лайза… Я еще не очень хорошо тебя знаю, но… но…

Ее нога нащупала под столом его ногу и прижалась к ней. Он с благодарностью ответил тем же.

— Но я люблю тебя.

Она тихо засмеялась, в ее знойных глазах проглядывало обещание. Ее нога теснее прижалась к его ноге. Хосе совсем растерялся. Он сказал Лайзе Родригес, что любит ее, а ее нога по-прежнему прижимается к его ноге. Он был потрясен значимостью этого момента. Ресторан где-то растворился. Существовали только они двое, заключенные в дне сегодняшнем, но мечтающие о будущем, и жизнь Хосе воспарила на ангельских крыльях.

Сквозь туман этого благолепия прорвался голос официанта:

— Могу я вам еще что-нибудь предложить? Десерт?

Лайза посмотрела на человека, вторгшегося в их уединение, и сладко улыбнулась.

— Нам ничего больше не нужно. Оставьте нас одних, пожалуйста.

Этот момент мог бы все нарушить, но Лайза не собиралась отступать. Она наклонилась через столик так, что лицо ее оказалось буквально в нескольких дюймах от лица Хосе, и постаралась выглядеть красивой, как никогда.

— Ты все еще голоден, — прошептала она.

— Я голоден? — удивился он.

— Ешь меня.

— Что?

— Сделай это. Здесь. Прямо сейчас.

На его лице отразились одновременно потрясение и возбуждение. Хосе улыбнулся, пытаясь скрыть свое смущение. Щеки его горели. Он не знал, что дальше делать. Ему надо было показать. Объяснить.

Голос Лайзы стал повелительным:

— Сделай вид, будто что-то уронил. Скатерть прикроет тебя. Действуй быстро.

Он медлил. Оглянулся вокруг. Посмотрел вниз, грудь его бурно вздымалась. Лайза заметила капельки пота на его верхней губе.

— Действуй!

Ее приказ отозвался там, где желание подавило разум. Хосе скрылся под скатертью. Теперь, оказавшись под столом, он был готов во всем подчиняться ей.

Лайза удовлетворенно вздохнула и огляделась вокруг. Колонна частично скрывала их столик от остального ресторана. Люди за соседними столиками были заняты своими разговорами. Никто не обращал на них внимания.

Она опустила руки под стол и нашла его голову. Потом, крепко сжимая, притянула ее к своим ногам, сама же сползла вперед навстречу ему. Юбка ее задралась.

— Сними с меня трусики, — прошептала она.

Лайза ощутила, как его дрожащие пальцы коснулись ее бедер. Она оперлась левой рукой о стул и приподнялась на дюйм или два. Его пальцы добрались до ее бикини, он действовал боязливо, но проворно, борясь с эластичным материалом. От этого прикосновения по ее телу пробежала дрожь, губы пересохли, сердце стучало. Она понимала, что им грозит опасность, что их могут застукать. Но люди вокруг были поглощены едой, не подозревая о страсти, кипящей рядом.

Он стаскивал с нее трусики — с бедер, с колен, со щиколоток. Она сбросила туфельки, освободилась от трусиков. Его руки коснулись ее бедер, раздвинули их, Лайза расставила ноги, открывая ему путь, и откинулась на спинку стула.

— О-о! — тихо простонала она, ощущая прикосновение его рук к своей коже и улыбаясь в предчувствии наслаждения. Лайза закрыла глаза. Под белизной скатерти она чувствовала, как веет жаром от его лица. Она упивалась этим сладостным моментом, ощущая, как у нее между ног становится влажно.

Его губы прижимались к ее коже. Она ощущала его дыхание, жаркое и прерывистое. Он тыкался в нее носом, она сжала бедрами его голову, ощутила, как его жесткие щеки трутся о ее мягкое тело. И тут он в бархатной западне коснулся ее своим языком, и Лайза вздрогнула от наслаждения. Поначалу он вел себя очень деликатно, прокладывая себе путь в ее влажной плоти, исследуя все языком. Он действовал осторожно, с благоговением, погружаясь в эту необыкновенную близость, обостренную опасностью. Но страсть его превозмогала все соображения разума, а нетерпение Лайзы оказалось слишком велико. Ее бедра взяли в плен его голову. Она сунула руки под скатерть и вцепилась в его затылок. Он стал ее пленником. Отступления для него не было. Она владела им. Он существовал лишь ради ее наслаждения.

— Возьми меня ртом, — пробормотала она.

Лайза почувствовала, как его язык проник в глубину ее тела. Он вонзился в нее, как кинжал, длинный и твердый, добираясь до ее сердцевины, разжигая ее пламя. Ресторан по-прежнему существовал вокруг, но лица окружающих людей расплывались от остроты желания. Лайза откинула голову, рот был приоткрыт, и дыхание хрипело в ее горле. Его губы прижимались к губам ее влагалища, бесстыдно впитывая влагу ее желания, язык касался самых сокровенных глубин, нащупывая эпицентр ее наслаждения. Он задерживался там, в этом средоточии любви, уходил и снова вторгался, приникая к треугольнику ее упоения, а она постанывала от удовольствия, сжимая руками его затылок. Он утопал в ней. Сладкая влага изливалась на его лицо, его губы, он старался перевести дыхание в этом чаду ее похоти. Он хотел отодвинуть голову, чтобы вдохнуть воздух, и хватка ее рук на мгновение ослабла, перед тем как вцепиться в его голову еще крепче и привлечь еще глубже, в самое средоточие ее желания. Ее ноги были широко раздвинуты, она находилась на самом краю сиденья, все ее тело было открыто для него.

И наконец она ощутила первый восхитительный трепет внизу своего живота. Он под столом уловил это послание, эту дрожь ее губ любви. Его язык задвигался быстрее, направляя ее к цели, к которой они оба стремились. Она словно скакала на горячем коне, ее ноги сжимали его плечи, она оседлала его в этой бешеной скачке к блистательному финишу.

— О Боже! — громко воскликнула Лайза.

Она не могла больше сдерживаться. Все ее тело словно растаяло, мышцы расслабились, руки и ноги не слушались. Помещение перед глазами затянулось пурпурной дымкой, Лайза вцепилась в сиденье, приподнимая бедра в стремлении сохранить контакт их тел, ведущий к желанному завершению.

— Я кончаю, — хрипло прошептала она.

Это было одновременно и желание, и приказ. Предупреждение и обещание. Под столом его голова двигалась вверх и вниз, из стороны в сторону. Она чувствовала, что все его лицо обладает ею — язык, зубы, глаза, волосы. Он взял обеими руками ее ляжки и раздвинул как можно шире, словно хотел утонуть в ее влажном естестве.

Лайза судорожно вздохнула. Ее голова качнулась в одну сторону, потом в другую. Она старалась продлить удовольствие, одновременно торопя наступление наивысшего восторга. Как можно спокойно пройти через это?! Как ей сдержать крик наслаждения в этом переполненном людьми зале?! Суставы ее пальцев, сжимающие края сиденья, побелели, удерживая все ее тело навесу, помогая ей устремляться навстречу укрытому под столом любовнику.

— О не-е-ет! — простонала она, отзываясь на поглотивший ее целиком безумный экстаз. Ее взметнуло, словно пушинку, подхваченную ураганом, и она взорвалась яростью невероятного оргазма.

Загрузка...