Жаркие ночи в Майами

24

Криста проскользнула в книжную лавку. Здесь было тихо и прохладно — настоящее убежище от бьющей в глаза вульгарности Дюваль-стрит. Эта лавка напоминала ей Лондон или Гринвич-Вилледж в Нью-Йорке — места, где к чтению относятся серьезно. Здесь не бывало ни безвкусных реклам бестселлеров, ни флагов, ни гор книг, отпугивающих уже одним своим количеством. Тут хватало места, чтобы побродить между книжными полками, стояла пара кресел для посетителей, которые хотели просмотреть какую-нибудь книгу. Здесь царила атмосфера диккенсовских времен, напоминавшая вам, что книги — это пища для ума, а не закуска для воображения, которую можно проглотить между двумя станциями метро.

Криста знала, что ищет, и опять ее охватило непонятное чувство вины.

— У вас есть какие-нибудь книги Питера Стайна? — спросила она девушку за прилавком.

— Вон та стена, — последовал серьезный ответ.

Криста прошла в направлении, которое указывал палец. Продавщица слегка преувеличила: на полках стояли книги не одного только Стайна. Он находился там в хорошей компании побывавших в Майами писателей. Хемингуэй, Макгуане, Теннесси Уильямс — все они наслаждались тропическим одиночеством этого города на самой окраине Америки, в том числе и этот невозможный мужчина, чью жизнь она спасла. Криста обнаружила на полке десять экземпляров «Детской игры». Взяла в руки один из них и посмотрела на последнюю сторону обложки, с которой на нее обвиняюще уставилась его физиономия. Фотографу удалось уловить агрессивность этого лица, беспокойство и, конечно же, обаяние. Она улыбнулась. Он отвечал ей сердитым взглядом. Криста положила книгу на прилавок. Она решила купить ее. Потом стала просматривать другие заголовки. «Здесь нельзя приземляться», судя по аннотации, был страстным антивоенным гимном, рассказывающим о смелости человека, который отказывается убивать, и противопоставляющим его тем, кто, не рассуждая, подчиняется приказам, не задает никаких вопросов и ни о чем не мечтает. Криста положила эту книгу поверх «Детской игры». Следующая книга, попавшаяся ей на глаза, называлась «Мужчина, который любил мужчин». «Восхитительный полет воображения гетеросексуала в мир геев», — было напечатано на клапане обложки.

Три книги. Три совершенно разных предмета исследования. Но Криста уже могла определить их общую тему. Герои Питера Стайна — одиночки, стоящие вне общества. Они бросают вызов условностям. Они отказываются от легкой жизни и ищут трудностей, и когда наконец умирают, то оказываются живы в призрачном мире. Интеллектуальные диссиденты, гомосексуалисты, дети — все они со стороны смотрят на этот уютный, взрослый, нормальный мир.

— Я получаю по три бакса с книги, — раздался голос у нее за спиной.

Криста резко обернулась. О Боже, нет! О Боже, нет! Он склонил голову набок, вопросительно глядя на нее. Его лицо было темнее, чем ей помнилось, зубы белее, необыкновенные глаза еще неотразимее. На нем были мешковатые шорты цвета хаки, простенькая белая тенниска, а волосы представляли настоящий гимн анархии.

— О Боже, как вы меня напугали! Застукали в тот момент, когда я покупала ваши книги.

— Совершенно верно, застукал, — сказал Питер Стайн, блеснув глазами. — Надеюсь, вам удастся выжить после депрессии, которую они вызывают.

Криста вспыхнула при этом напоминании о вечеринке. Каждое слово из той их перебранки отпечаталось в ее мозгу.

— На самом деле, ваши книги по-своему увлекательны. Вы разозлили меня тогда. Наверное, я хотела причинить вам боль.

Теперь она улыбалась, глядя ему прямо в глаза, оправившись от первоначального шока. Криста не извинялась за тогдашние свои слова, так как говорила то, что чувствовала. Он тоже, по всей видимости, не намеревался приносить извинений.

— Что привело вас в Ки-Уэст? — Вопрос был задан с глубокой заинтересованностью, а не просто ради поддержания светской беседы.

— Я подыскиваю место съемок для рекламной кампании Мэри Уитни.

— Подыскиваете в книжной лавке?

— Я хотела спрятаться тут от жары. — Солгав, Криста покраснела.

— А я прихожу сюда иногда, чтобы спрятаться от мира.

— Я думала, что писателям хотелось бы сбежать от книг.

— Писатели хотят сбежать от самих себя. Книги служат спасательным люком, только если они написаны кем-то другим.

Питер рассмеялся коротким невеселым смешком, который только подчеркнул серьезность его слов. Он выглядел абсолютно трагически, стоя с опущенными плечами, словно нес на них всю тяжесть своего искусства.

— У вас это звучит как кровь, тяжелый труд, пот и слезы.

— Но делать-то надо, — сказал он просто.

— Предполагаю, рекламные фото делать не обязательно.

Его молчание говорило о том, что он с этим согласен, но теперь это выглядело иначе. Он не хотел принижать ее. Вероятно, помнил, чем это грозит.

— Какую из книг мне следует прочитать в первую очередь?

— Я думаю, книгу про детей.

Питер Стайн улыбнулся, на этот раз тепло, напоминая ей, что она говорила по поводу «Детской игры», но промолчал. Не хотел развивать эту тему.

— Это ваша любимая книга?

— Во всяком случае, не самая нелюбимая. Трудно быть довольным собой. Всегда есть лучший способ сказать что-то.

Питер махнул рукой, словно отбрасывая эту проблему и в то же время подчеркивая ее важность. Критические оценки качества и количества его произведений явно значили для него не больше, чем отдаленный звук в лесу. Судья был внутри, и судья этот был беспощаден.

Криста испытывала странное возбуждение. Она была здесь раньше, на книжной ярмарке в Майами, и память рисовала ее душе прекрасные образы и играла удивительную музыку.

— Что вы сейчас собираетесь делать? — неожиданно и почти гневно спросила она и вскинула руку, на которой были часы, словно хотела этим что-то сказать. — Вы не хотите пригласить меня на ленч?

Похоже, писатель искренне удивился. Он пристально посмотрел на нее, оценивая ее как личность, которую стоит или не стоит приглашать на ленч. Видно было, что ему «и хочется, и колется». В нем происходило просто какое-то раздвоение личности.

— Да! — выпалил вдруг Питер, не давая себе времени передумать.

— Отлично! Замечательно! Где? — не могла удержаться Криста. Она всегда отличалась напористостью. Облегчение охватило ее. Она хотела еще хоть какое-то время побыть с этим мужчиной. Ни о чем большем она пока не задумывалась.

— Бог ты мой! — выговорил он. — У меня ведь с собой нет ни денег, ни кредитной карточки.

— У меня есть. Я угощаю. Кроме всего прочего, вы позволили мне спасти вашу жизнь.

Криста просто не в силах была справиться с собой. Она испытывала слишком сильное желание пробиться сквозь его серьезность. Когда у нее вырвались эти слова, она мысленно замерла. Но он только засмеялся и снова посмотрел на нее, как смотрят и смотрели на нее все мужчины, но на этот раз она знала, что для нее это очень важно. Он разглядывал ее фигуру, ее груди, ее губы и волосы. Криста чувствовала, как согревает его ее теплота, как очаровывает его ее очарование, и Криста благодарила Господа Бога за все то, чем он одарил ее… А впереди предстоял ленч.

Она заплатила за его книги, и они вместе вышли на улицу. Летняя жара приняла их в свои влажные объятия.

— Вы знаете здесь подходящее место?

— Знаю кое-какие заведения.

Он зашагал быстро, ловко обходя туристов, и Криста поняла, что у него существует некое неписаное правило, запрещающее при ходьбе разговаривать. Потом они сели на мопед, но тоже в полном молчании. Вскоре они уже маневрировали между скоплениями машин, катили мимо рыбацких шхун и нарядных яхт в старой части Ки-Уэста. Полагающихся мотоциклистам шлемов у них, конечно, не было, и соленый бриз трепал волосы Кристы, напоминая о нереальности всего происходящего. Поначалу она старалась не держаться за него и пыталась усидеть на мотоцикле, как на брыкливой лошади, вцепившись руками в седло. Потом расслабилась и положила руки ему на бедра. И вот тут что-то произошло. Ее пальцы стали странным образом сверхчувствительны. Она ощутила упругость его поясницы. Его запах смешивался с запахами моря. Криста никогда прежде не испытывала такого прилива энергии. Эту энергию излучала его спина, обволакивая молодую женщину атмосферой напряженности. Он склонился над рулем мопеда, сосредоточившись на дороге. Но это был только мимолетный, проходной момент в его жизни. Вскоре этот момент останется позади, вместе с Кристой, и эта мысль рождала сожаление, столь же болезненное, как и другие, которые пережила Криста.

Неожиданно он свернул налево. Мопед пошел юзом и, взвизгнув шинами, остановился, оставив следы торможения у самой кромки воды. Питер обернулся, и на лице его была улыбка непослушного школьника.

«Ну вот! Я напугал вас! Разве не весело?» — говорила эта улыбка. Она не вызывала раздражения, а была очаровательна, поскольку исходила от него. Криста не чувствовала себя строгой родительницей. Она ощущала себя таким же ребенком. Теперь для нее не было загадкой, как он мог сочинить книгу вроде «Детской игры».

— Вот здесь мы и поедим.

Это был вовсе не ресторан, как она ожидала. Столики стояли под открытым небом, они выгорели под солнцем и были изрезаны ножами. Стулья выглядели так, словно ими били по головам. На них сидели люди, которые выглядели так, словно их били этими стульями. За полуразрушенной стойкой стояла сильно помятая жизнью барменша. Черная доска позади нее сообщала, что сегодняшний улов — морской окунь. Истрепанные непогодой веревки ограждали «ресторан». Лежали обломки бакенов, парочка старых якорей, висели рыбацкие сети — все это смахивало на декорации какой-то бродвейской постановки из жизни рыбаков. Но на самом деле все здесь было настоящим. Если бы постоянных клиентов бара алкоголь не лишил памяти, они могли бы поклясться в этом.

— Привет, Донна. Поздно легла вчера?

— Привет, Пит. Скорее рано. Во всяком случае, солнце уже взошло.

Пит? Такое сокращение его имени шокировало Кристу.

— Как окунь?

— Он чувствовал себя гораздо лучше в воде Гольфстрима в шесть часов утра.

— Выдави на него сок лайма и скажи Сету, чтобы не жалел чеснока. Нам две порции и две миски рыбной похлебки для начала. Бутылка охлажденного «Шардоне» — и мы приступим к делу.

Он обернулся к Кристе.

— Вы не возражаете, что я заказал и для вас?

— Великолепно. Это ведь ваш город.

Действительно, в некотором роде так оно и есть. Почему писатели так любят Ки-Уэст? Почему Питер Стайн, восьмой лауреат Пулитцеровской премии, живет здесь? Люди задумывались над этим. Здесь край света, место, окруженное водой, — фрейдистский символ подсознания. Может быть, здесь, в этой жаре, попахивающей сероводородом, легче рождаются идеи, подпитываемые атмосферой анархии, изолированностью этого места, где ближайший большой город — Гавана? Конечно, Питер Стайн живет здесь не из подражания. Не потому, что здесь жил Хемингуэй. Вокруг сидели люди, которые выглядели так, словно не умели читать. А в центре находился писатель, который подвинул ей стул с таким видом, словно это золотой трон. Над их головами носились чайки и пеликаны, в узком проливе, всего в нескольких футах от того места, где они сидели, маневрировало судно, и Криста Кенвуд не могла припомнить, когда она испытывала большее волнение.

— Требуются некоторые пояснения, — сказал он, угадав ее мысли. — Это место выглядит забытым, тихим, спокойным, но в действительности это прочная твердь. Надо обладать мужеством, чтобы жить здесь. Но если вы способны чувствовать себя умиротворенным в Ки-Уэсте, то это волшебный сад.

— «Чувствовать себя умиротворенным в Ки-Уэсте». Звучит как название хорошей книги. Вы чувствуете себя здесь умиротворенным, Питер Стайн?

Она улыбнулась ему, когда им принесли вино, и Питер ответил ей улыбкой, сознавая, что эта случайная встреча уже подарила им радость, быть может, даже чреватую опасностью радость. Он много думал о Кристе после того катастрофического вечера в Палм-Бич и жуткого случая на океанском дне. Особенно запомнилась ему ее улыбка. Ее открытость. Полное отсутствие коварства. Эта улыбка согревала, как в холод солнечный луч. Он вспоминал ее живой ум, ее умение не сдаваться в море и выбираться из всех углов, куда он хотел загнать ее. Он вспоминал ее как равную себе личность. В этом было главное — если не считать ее тела, груди, ее осанки столь совершенной, что язык ее тела нес в себе больший соблазн, нежели все, что мог написать Питер — или даже мечтать написать. И вот теперь она сидит рядом с ним, в его любимом месте, эта девушка, которая купила его книги и оскорбила его и которая — никуда не денешься — более или менее спасла ему жизнь.

Он уклонился от ответа на ее вопрос: Питер Стайн представлял собой слишком опасную тему для разговора.

— Вы знаете, ведь Хемингуэй чувствовал себя здесь умиротворенным. Несмотря на все легенды, он здесь пил немного. Вставал вместе с солнцем и писал. Он никогда так хорошо не работал ни до того, как приехал сюда, ни после того, как уехал.

— Вы, как и остальные писатели, живете здесь, но почему-то не пишете об этом месте.

— Кое-кто пишет. Хемингуэй, например, описал Ки-Уэст в своем романе «Иметь и не иметь». Но вы правы. Не знаю почему. «Почему» — это вообще вопрос очень сложный, правда ведь? Поскольку мы американцы и потому неизлечимые оптимисты, предполагается, что ответ существует. Я предпочитаю вопросы типа «когда», «что» и «где». На них можно отвечать прямо.

— Вероятно, это потому, что, где бы вы ни находились, там всегда слишком много реальности. Реальность рождает презрение. Фантазия разгорается на расстоянии. Память — это лучший исследователь.

Питер не сумел сдержаться.

— Ну да, страдать лучше на морях. Счастье — только иллюзия. Разлука укрепляет любовь.

Он улыбнулся, желая смягчить укол. Глаза ее вспыхнули.

— То, что я сказала, вовсе не банальности.

— Нет, конечно, это не банальности. Мне очень жаль, Криста, я просто циник и не очень гожусь для беседы. Я как ребенок, который отрывает бабочкам крылья.

Питер сам себе изумился. Его слова весьма походили на извинение. Ее лицо тут же смягчилось.

— Все в порядке. Это моя вина. Я не должна была говорить о вашем писательском деле. Я в этом совсем не разбираюсь, а вы хотите отойти от работы и отдохнуть. Я это прекрасно понимаю. Мне просто приятно разговаривать с таким человеком, как вы, я хочу сказать, с человеком, который зарабатывает на жизнь тем, что мыслит. Понимаете, вы производите сильное впечатление. Может быть, даже слегка пугающее. Но ведь вы сами об этом знаете. Это же ваша торговая марка, не так ли? Питер Стайн — бич тупиц, страдающий из-за дураков.

Питер осторожно потягивал вино, наблюдая за ней поверх бокала. Криста выдерживала все испытания.

Это она производила сильное впечатление. Она раз за разом брала верную ноту. Она более чем нравилась ему. Она завладела его воображением. Да, так оно и есть. Ему хотелось коснуться ее тела. Он хотел дотронуться до ее руки, лежащей на столе. Он посмотрел на эту руку. Длинные тонкие пальцы ждали его.

Питер откашлялся.

— Я рад, что встретил вас в книжной лавке, — сказал вдруг он.

Это прозвучало как предложение выйти замуж.

— Правда? — спросила Криста. — Я рада, что вы это сказали. А то я уже начала сомневаться.

Она склонила голову набок. Сердце ее колотилось. Это как у Павлова с его собаками… От этого мужчины веет то жаром, то холодом, а у нее от его колокольчика выделяется слюна.

— К счастью, я довольно неплохо умею выражать себя на пишущей машинке. Вероятно, писателям нельзя разрешать выходить из своего кабинета. Нормальная жизнь кажется им враждебной. Они всегда стремятся убежать от нее… Выпивка, наркотики, Ки-Уэст… Я не хочу сказать, что вы нормальны… Я хочу сказать, что вы… Но я на самом деле нахожу вас очень интересным человеком… То есть…

Не было никакого способа высказать это. Абсолютно никакого.

Она рассмеялась над его косноязычием. Он жил словами, но найти нужные слова было для него очень трудно. Возможно, потому, что слова для него слишком много значили. Они должны были быть совершенны.

— Не паникуйте! Я знаю, что вы хотите сказать. Это почти то же, что говорила я, когда вы обвинили меня в повторении банальностей. Художники постоянно вынуждены спасаться от беспощадной хватки реальности. Им, как и неврастеникам, приходится строить свои башни из слоновой кости. Фокус заключается в том, чтобы избежать судьбы неврастеников. И не жить в этих башнях.

— Очень хорошо сказано.

— Благодарю вас, Питер Стайн. На самом деле это было сказано раньше. Я только перефразировала эту мысль.

— Я знаю, но вы перефразировали ее весьма удачно. Действительно, все уже было сказано раньше. Писатели на самом деле — нечто вроде докторов-шарлатанов.

Официантка швырнула на стол миску с рыбной похлебкой так, словно это была бомба. Суп частично выплеснулся на стол, но в основном все же остался в мисках. Можно было приступать к еде. Тонко нарезанные кусочки рыбы плавали в кипящем томате. Питер Стайн вылил туда немного «Шардоне».

— Это лучше, чем добавлять шерри.

— На чьей стороне вы в великом споре между выпивкой и искусством? — спросила Криста.

Легкое прощупывание. В чем его слабости? Являются ли они обычными слабостями или носят более экзотический характер?

— Они нейтрализуют друг друга. Выпивка подстегивает ваше воображение, но потом лишает способности описать родившиеся идеи. Писательство — дело странное, и касается оно странностей. Иначе это была бы сплошная скука. Перепады настроения помогают творчеству, причем и депрессия, и состояние подъема чреваты тяготением к алкоголю. Я думаю, большинство писателей генетически запрограммированы на то, чтобы испытать эмоциональные крайности, поэтому они и пьют. Поэтому они и пишут.

Они помолчали, думая об одном и том же. Не о выпивке и писательстве. Совсем о другом.

— Разговор — ведь совсем не то же, что диалог в книге, правда? — спросила Криста.

Питер рассмеялся. Он понимал, что она имеет в виду, но не был уверен, готов ли принять это.

— Наверное, беседа — это диалог, который имеет три измерения.

— Интонация, язык тела, выражение лица — все это, конечно, бывает только в реальной жизни, однако подлинное отличие заключается в том, что разговор никогда не идет о том, о чем он как бы идет.

— А о чем наш разговор?

Хотел бы он знать, как далеко и как быстро намерена она идти. Она настойчивая девушка, яркая, великолепная ракета, которая врывается в сердце и разрывает его на части. Даже, вполне вероятно, холодное и сильное сердце.

— Мы хотим узнать друг друга.

— Вы торопитесь?

— Да. — Она помолчала. — Я тороплюсь. — И посмотрела на него с обезоруживающей честностью.

— Некоторые вещи невозможно ускорить. А иногда их и не нужно торопить.

— Некоторые вещи можно ускорить. А иногда их даже нужно поторопить.

— Полагаю, это тоже правильно.

Питер улыбнулся и выловил из миски кусок рыбы. Криста отыграла мяч к его задней линии. Она права: слова служат дымовой завесой для чувств. Лучшее, что они делали, — устраивали дымовую завесу, прикрывая чувства. Его ум был быстрее и яснее, чем в те магические моменты, когда пишущая машинка брала власть и диктовала ему его собственную книгу. Это была словесная перестрелка, где ставкой были тела и ум.

Кусочек рыбы соскользнул с его ложки. Плюх! Он шлепнулся обратно в томатную гущу. Большая капля вылетела и попала ему на рубашку.

Криста среагировала быстрее его. В руке у нее оказалась кипа бумажных салфеток, с помощью которых она принялась вытирать ему рубашку и грудь.

— А, проклятье! — выпалил он, размахивая руками, как чересчур усердный дирижер провинциального оркестра. Его не волновала судьба рубашки. Его волновала собственная неуклюжесть или, скорее, то, что эта неуклюжесть проявилась перед этой отнюдь не неуклюжей девушкой. Это происшествие было полно значения, которое потерялось бы при пересказе, — жест матери по отношению к своему ребенку, желание взять все под свой контроль, сокращение пути к близости.

— Спасибо большое.

— Не за что. — Это было больше, чем она получила за спасение его жизни.

— Мы никогда не говорили о том, чем занимаетесь вы, — сказал он, дистанцируясь от данной ситуации, но точно зная, какое значение для него имеет ее прикосновение. Питер Стайн всегда был неприступен. Это была его форма существования. Он упивался своим статусом недотроги. А сейчас ее рука дотрагивалась до него, и эта девушка проникла в его сознание, куда не было доступа никому. Она свободно путешествовала по этой запретной зоне, перевешивая занавески, передвигая мебель, включая свет в самых темных закоулках его разума.

— Рассматривайте меня как деловую женщину, — улыбаясь, ответила она. — Мои приходно-расходные книги открыты. Исследуйте их.

— На самом деле я довольно много о вас знаю. Я смотрел ваш фильм. Я видел ваше выступление в утреннем шоу об этом фильме. Вы были в нем очень хороши. Почему вы больше не снимались в кино?

— Вы когда-нибудь что-либо делали для Голливуда?

Это был ответ.

— Иногда они просят меня написать им сценарий, когда, к своему огорчению, узнают, что до Достоевского им уже не добраться.

— Очень точно сказано.

— Но деньги там неплохие, я полагаю, — добавил Питер без всякой уверенности.

— Это не те деньги, которые я хочу иметь, — рассмеялась Криста. — И я предпочитаю не узнавать в супермаркете, что у меня есть тайные близнецы от зеленого инопланетянина. Вчера я была в библиотеке. Заголовок в «Уикли уорлд ньюс» извещал, что украдено тело принцессы Грейс. Эксклюзивное сообщение в «Сан» утверждало, что она была жива.

— По всей видимости, она украла собственное тело.

— Да, это будет в новостях на следующей неделе. «Принцесса Грейс арестована за ограбление могилы. Адвокат шоу-бизнеса намекает, что защита будет строиться на утверждении об ее умопомешательстве».

Питер смеялся, смеялся от всего сердца. Боже, это было так странно — и так хорошо!

— Очень смешно, — сказал он, снова удивляясь ей, удивляясь самому себе и своей реакции на нее.

Их смех постепенно утих. Все шло прекрасно. Солнце согревало их. Суп унесли, на его месте появились тарелки с окунем.

— Джеймс Мерилл очень хорошо изобразил Ки-Уэст, — заметил Питер. — Небесные краски, отличная рыба.

— Очаровательные люди, — добавила Криста. Она наблюдала за ним, опираясь подбородком на кончики пальцев, поставив локти на стол.

Он улыбнулся ей, как сообщник. Их прошлое отступило или подверглось переоценке. Плохие времена на самом деле оказались хорошими. Смешно вспомнить, что однажды они ссорились. Это было удивительное недоразумение. Оскорбления и жажда крови уступили место честности, самоуважению, силе.

— Сколько времени вы здесь пробудете?

— Не знаю. Это зависит от фотографа Стива Питтса. На нем лежит главная работа: подыскивает места для съемок. Он подключает меня, если не может принять решение, что случается очень редко.

— Значит, вы вольная птица, — невысказанное «и не влюблены» унес легкий бриз.

— Да, это для меня довольно необычно, но в столь приятном месте хорошо побездельничать.

Питер смотрел в свою тарелку. Он хотел о чем-то спросить Кристу. Судя по всему, ему это было нелегко.

— Вы знаете, сейчас здесь проходит нечто вроде литературной конференции. Меня попросили выступить с речью, и я согласился. Это будет завтра вечером. А потом будет свободная дискуссия. Вы не хотели бы присутствовать… в качестве моей гостьи? Скорее всего это будет невероятно скучно…

— Я с удовольствием приеду.

— Понимаете… все не было подходящего времени, сказать вам то, что я должен сказать… насчет того случая, когда я нырял. Спасибо вам, Криста. Я был в ужасном положении.

Она не отводила взгляд от его глубоких глаз, в которых можно было прочесть даже нежность.

— Будет лучше, если вы съедите этого окуня, чем если он съест вас, — проговорила она, разряжая обстановку.

— Я говорю это от всей души. Спасибо вам, Криста, — повторил он очень серьезным голосом. И, словно желая подчеркнуть свою искренность, положил ладонь на ее руку.

— Все в порядке, Питер.

Так ли это? Его прикосновение пронзило ее как электрический ток, смутив силой своего воздействия. Но он не сжимал ее руку. Его пальцы лежали на ее руке, нежные, как шелковая простыня в жаркую ночь. Просто она слишком бурно на него реагировала. Резкое увеличение адреналина в ее крови было результатом ее волнения, не его. Однако это было такое приятное ощущение, что она не хотела с ним расставаться. Она перевернула свою руку ладонью кверху, и их пальцы переплелись в таком нежном объятии, какого она не испытывала за всю свою жизнь. Их руки общались друг с другом, а сами они сидели неподвижно, оберегая этот момент близости, их души плясали вокруг эмоционального костра, который разгорался в каждом из них.

— После ленча… — начал он хриплым от обуревавших его чувств голосом, — вам не хотелось бы поехать посмотреть, где я живу?

— Да, хотелось бы, — ответила Криста.