— Когда ты кончишь? — спросил Кадотт.
— Сей же момент, если ты не пошевелишься, — пробормотала я.
Он засмеялся и отступил. Без жара его тела, прижатого к моему, комната показалась прохладной, хотя я знала, что это не так. Несмотря на то, что воздух еще не прогрелся до десяти градусов, в офисе Кадотта было жарко как в печке.
И как он это выдерживал?
— Я имел в виду, когда кончается твоя смена?
Я провела пальцами по волосам. Швах по всем фронтам. Не спала, ночь провела в лесу. Черт, да я зубы со вчерашнего дня не чистила. За каким дьяволом он продолжал меня целовать?
Кадотт подошел ближе и потер большим пальцем мой подбородок.
— Перестань так много думать.
— Ну и заявленьице от преподавателя.
— Просто ответьте на вопрос, детектив.
— Я уже закончила. Тебе достались мои сверхурочные.
— Не по обязанности, а по велению сердца. Я польщен.
— Так и было задумано.
— Полагаю, ты была в шаге от подкупа, чтобы самой не приезжать сюда.
Я моргнула. Почти попал. Как он мог так хорошо меня знать, когда не знал меня вообще?
Кадотт надел очки. Я снова задумалась, как бы он выглядел, если бы на нем кроме них больше ничего не было. Мне и правда очень, очень нравились его очки.
Взяв папку, он сердито посмотрел на ярлык на ней, затем отложил эту папку и выбрал другую.
— Ты встретишься сегодня со мной? Поужинаем, и я расскажу тебе, что выяснил о тотеме.
— Встретиться с тобой? — эхом отозвалась я.
— Или ты предпочитаешь, чтобы я за тобой заехал?
— Нет. Я имею в виду… — Я не была уверена, что имею в виду.
Мысль об ужине с Уильямом Кадоттом на публике вызвала у меня огромное беспокойство. Для начала, я не хожу на свидания. Ужин с мужчиной вызвал бы множество вопросов. Ужин с этим мужчиной — и того хуже.
Он индеец, а я нет. Он симпатичный, я — опять же нет. По словам моего босса, он для меня под запретом. От Кадотта могло быть больше неприятностей, чем он стоил.
Я позволила себе пройтись взглядом от кончиков его блестящих черных волос до носков его… больших пальцев ног.
На нем не было обуви. Ступни были гладкими и загорелыми, пальцы прямыми, ногти чистыми и подстриженными.
Проклятье. Меня возбуждали даже его ступни. Беда, беда, беда.
Я по-прежнему хотела видеть его. Хотела больше, чем чего-либо за довольно долгое время.
— Лучше приходи ко мне, — выпалила я.
Кадотт посмотрел на меня поверх очков:
— Почему?
Причин было немало, а самая важная заключалась в том, что мы, похоже, не можем держать руки подальше друг от друга, даже на людях. Если бы я верила в подобную чушь, то решила бы, что на меня наложили заклятье.
— Потому что, — ответила я и на том остановилась.
Кадотт нахмурился, и в его глазах промелькнула неуверенность. Я никогда раньше не видела его нерешительным.
— Что? — спросила я.
— Ты не хочешь, чтобы тебя видели со мной?
— Нет! Дело не в этом.
И это правда. Почти. Я бы не возражала, чтобы меня с ним увидели. Черт, да я бы с радостью ухватилась за такую возможность. А какая женщина бы нет? Но мне не хотелось сталкиваться с вопросами, взглядами и досужими домыслами.
Какого черта такому мужчине, как он, делать с такой женщиной, как я? Неизбежный ответ: я, должно быть, невероятно хороша в постели.
— А в чем же?
Кадотт снял очки, чтобы посмотреть на меня открытым, пристальным, испытующим взглядом. Я отвела глаза.
— Не хочу обсуждать дела на публике.
Он ничего не сказал. Я услышала шелест бумаг, глухой удар книги по столу.
— Прекрасно. — Его голос был холодным и резким. Я хотела вернуть сексуальную хрипотцу назад. — Я заеду к тебе в?..
— Семь.
— Хорошо. Прихвачу свои записи. А ты принеси тотем.
— Что? — Я бросила на него испуганный взгляд.
Стараясь не уронить две книги и три папки, он прошел мимо меня и сунул обнаженные ступни в сандалии, которые оставил у двери.
— Принеси тотем, чтобы мы смогли сравнить отметины на нем с теми рисунками, что я нашел.
Снова этот камень. Я провела большим пальцем по выпуклости в кармане. На мгновение я готова была поклясться, что штуковина на ощупь горячая. Но дело наверняка было всего лишь в моей коже, все еще разгоряченной и чувствительной после штурма Кадотта.
Профессор открыл дверь и остановился на пороге, давая мне возможность рассмотреть его. Я не нашла в его твердом взгляде никакого намека на обман. Если бы он хотел оставить тотем себе, то не стал бы его возвращать.
Я обвела взглядом разоренный кабинет. Черт, у него здесь идеальное алиби. Притвориться, что тотем украли, а затем припрятать его. Мне влетело бы первой за то, что я вообще оставила у него улику.
— Увидимся вечером. — Он махнул головой в сторону коридора. — У меня занятия.
— Конечно. Вечером. Я… м-м-м… закажу пиццу.
Он улыбнулся:
— Пепперони и маслины?
— Ни за что. Колбаса, грибы и лук.
Он повернул голову, и сережка в его ухе закачалась, сверкая золотом, как полная луна в ночном небе.
— Как насчет пятьдесят на пятьдесят?
У меня было такое ощущение, что я соглашаюсь на нечто большее, чем пицца, но какого черта?
— Договорились, — ответила я, и он ушел.
Я осталась в кабинете наедине с целой кучей вопросов.
Если не Кадотт разворотил это место, то кто тогда? Так как ничего не забрали и не сломали, криминального тут мало. Я могла бы вызвать специалиста по снятию отпечатков пальцев, но тогда нам пришлось бы проверить каждого, кто здесь бывал.
Я подумала обо всех студентах, преподавателях и обслуживающем персонале.
— Удачи, — пробормотала я.
Затрещала моя рация.
— Джесси? — Голос Клайда заставил меня вздрогнуть. Что он делает в диспетчерской?
— Да?
— Что там происходит?
— Да ничего особенного. — Я ввела его в курс произошедшего.
— Скажи мне, что ты забрала улику у Кадотта, и сейчас она надежно заперта в комнате с вещдоками.
Я вытащила тотем из кармана и стала вертеть камень в руке. Почему все так зациклились на чертовой штуковине? Это вырезанная фигурка волка, ни больше, ни меньше.
Интересная, но не судьбоносная, что бы там не думал Кадотт.
— Джесси! — окликнул Клайд. — Где тотем?
Мне не понравился его тон. От него волосы на затылке встали дыбом. За прошедшие годы я научилась прислушиваться к этому знаку. Он всегда предупреждал о неприятностях.
Конечно, они у меня постоянно вставали дыбом и шевелились с тех пор, как в мою жизнь вошел профессор Кадотт. Может быть, именно этим все и объяснялось, но я так не считала.
Я зажала крошечного волка в ладони.
— Я забрала тотем.
— Хорошо.
Был ли его вздох облегчения на самом деле слегка преувеличенным? Когда это я перестала доверять Клайду? Я не была точно уверена.
— Но он не в комнате с вещдоками.
— А какого черта его там нет?
Что ж, когда-нибудь ему придется узнать. Лучше сейчас, когда он находится на одном конце города, а я на другом.
— Потому что кто-то там побывал, и все, что имело отношение к аварии Карен Ларсон, пропало.
— Все?
Я глубоко вдохнула, а потом сделала то, чего никогда раньше не смела. Я солгала своему боссу.
— Все.
Наверное, позже я об этом пожалею, но в тот момент мне так не казалось. Я разжала кулак и посмотрела на странного маленького — не больше ногтя большого пальца — волка, лежащего у меня на ладони. Слишком много народа чрезмерно заинтересовалось этой штучкой.
Пока я не выясню причину, возможно, будет лучше, если они все поверят, что тотем исчез.
Слушая, как Клайд рвет и мечет, я покопалась на столе Кадотта, пока не нашла то, что искала: обрывок бечевки, вероятно используемый для перевязки стопки книг или бумаг, который прекрасно проходил сквозь маленькое отверстие на макушке волка.
Мне все еще с трудом верилось, что кто-то охотится за этим камешком. Но после того как исчезли другие улики, я собиралась удостовериться, что тотем не пропадет следом за ними. Я сохраню его в самом надежном месте, какое только могу придумать, — на себе самой. Завязав узелок, я накинула шнурок с кулоном на шею и спрятала под рубашкой. Тотем скользнул в ложбинку между грудей, и если бы я не знала что это не так, то могла бы поклясться, что он уютно устроился, прижавшись ближе к моей коже, и заснул.
Так же поступила и я, едва попала домой. Мне следовало явиться на работу и составить отчет о происшествии в кабинете Кадотта и пропавших уликах. Но так как в тот момент я не горела желанием встречаться с Клайдом лично, то выключила рацию, сотовый и домашний телефон и нырнула под прохладные приятные простыни своей постели.
Я заснула, и мне приснился сон. О волках с человеческими глазами. О знакомых мне людях с волчьими глазами: Кадотте, Клайде, Брэде, Манденауэре, даже Зи.
Кто-то гнался за мной по лесу. Я была голой, что объясняло, почему я так боялась: некуда было прикрепить пистолет.
И кто бы ни преследовал меня, он, судя по звуку, был большим, злобным, и против него требовалось ружье. Ветки трещали, сушняк хрустел, тяжелые шаги ухали за мной по пятам. Но ног было больше двух. Два человека? Или четыре лапы?
У меня кололо в боку. Я хватала ртом воздух, страх заставил меня забыть все уроки выживания. Я ненавидела бояться во сне так же сильно, как наяву.
Я оглянулась. Это всегда ошибка. За мной гналось что-то большое, черное и лохматое. И я знала, что это.
Я упала, споткнувшись о ветку, и больно ударилась о землю. Я не могла дышать. Казалось, я вот-вот умру. Затем воздух внезапно снова вернулся в легкие. Я жадно вдохнула.
Что-то прыгнуло на меня сверху. Я изогнулась, захватила полные горсти меха. Пальцы запутались в кожаном шнурке, и перед лицом закачался тотем, висевший на шее зверя как ошейник.
Здоровенный черный волк с человеческими глазами потянулся к моему горлу, но вместо того чтобы укусить меня, лизнул ключицу, затем сдвинулся ниже, еще ниже, и еще. Я задрожала, возбудилась и начала кончать.
Я проснулась, шумно дыша, и обнаружила, что лежу на полу: простыни запутались в ногах, шнурок на шее туго натянулся. Кожа лоснилась от пота, и я была на грани оргазма.
— Черт! Дерьмо! Сволочь! — Я ослабила шнурок, смахнула потные пряди волос со лба.
Слава богу, я была одна, так что никто не слышал, как я ругалась, словно портовый грузчик, и не видел, как тряслись мои руки, пока я шла в ванную. Там я включила душ, отрегулировав температуру где-то между ледяной и еле теплой.
Ступила в кабинку, сунула голову под струи, и у меня перехватило дыхание, когда холодная вода водопадом пролилась на мою разгоряченную кожу. Разум мгновенно прояснился, но я не перестала дрожать, даже когда переключила воду с холодной на горячую.
Этот сон взбудоражил меня намного больше любого другого в моей жизни.