Хочу домой! Нагулялся

Глава 11

Похороны помнились плохо. Все шло само собой, плыло так... будто мимо сознания. Может потому, что все это время я была безумно занята - до того времени буквально, когда вернулась обратно в квартиру. Прощаться, на отпевание и на кладбище пришло очень много народу...

Когда у мамы случилась первая, а потом и вторая операция, в нашу дверь часто тихонько стучали или громко звонили – кто предлагал деньги, пускай и немного, кто помощь физическую, кто шел с гостинцами, небольшими подарками. Случилась даже новомодная мочалка – сетчатой тряпочкой, желтая, от какой-то из подъездных бабушек. Домашняя выпечка, конфеты, нежно любимые Ритой фиалки в горшочках... Маму любили и помнили на работе (вначале она преподавала в гимназии, позже, когда уже болела, работала там завхозом), знали и ценили мои друзья и соседи. И Слав будто был на кладбище – Валя, наверное, постаралась, я о нем даже не вспомнила.

Я вообще мало кого там видела. Здоровалась правда, что-то отвечала, но с кем именно, что… потом было не вспомнить. И вокруг некогда смотреть - я смотрела на нее, стараясь запомнить и насмотреться напоследок. Да и вообще… вся была в суете и хлопотах: поправить подушечку под ее головой, волосы, проверить на месте ли крестик, отследить прогоревшие свечи на отпевании. И чтобы полосочка бумаги с молитвой не улетела с ее лба, равномерно лег потом песок… аккуратно выравнен был холмик. А еще цветы - их клали не так. Нужно было ровненько. Руки тряслись…

Кто-то сунул мне рюмку с холодной водкой – конец сентября, порядком похолодало уже. Прямо там и сунул - у ямы, которую быстро забрасывали рабочие. Осторожно, чтобы не расплескать, я донесла емкость до рта и хлопнула без разговоров, только тогда и поняв, что именно пью. Закусила предложенной конфетой, разжевала потом дольку яблока. Жизнь будто остановилась, застыла, а я завязла в глубоком, тягучем болоте. Жевала бездумно - как корова сено, смотрела и не верила, что все на самом деле, слишком как-то обыденно, материально что ли все было – челюсти двигаются, шелестят лопаты по песку, тихие голоса, сырой ветер, не очень приятная после приторной конфеты кислость яблока… Алкоголь упал в пустой желудок и исчез там, как капля в море.

- Пасиб… - икнулось голодно.

- За Царствие небесное для нашей Маргариты, - отозвалась сбоку тетя, - счастливая – отмучилась уже, а нам еще положено впереди, - вздохнула. А я засмотрелась на нее. Больные от слез глаза видели, как в тумане и тем сильнее казалось сходство между сестрами.

- Да… за царствие. Как вы на маму похожи!

А мама не похожа... Губы подернуты синевой, кожа желтая и холодная такая… молчит... Заскулило опять внутри, заныло.

- Чшшш… - Валя обняла за плечи, - Катерина, вы что-то еще сказать хотели?

- А… да! Мариш, у меня там Майка после мастита с двумя колготится. Не обидишься, если я с кладбища сразу на электричку?

- Ну что вы, тетечка. Целуйте ее за меня, давно мы… И спасибо вам! Спасибо, что с мамой тогда… - куснула в очередной раз совесть.

- Ой, да я свободна тогда была! Никому можно сказать и не нужна, кроме нее. Не бери в голову, когда за мной вот так поплачешь – должок и зачтется… - аккуратно промокнула она красные, с отечными веками глаза. Высморкалась.

Тетя, да и мама тоже относились к смерти как-то обыденно, что ли? К своей, понятно… И от того, что она сейчас не страдала напоказ, хотя и сильно горевала по Рите, мне становилось чуть легче. Правда ведь – все там будем, может действительно встретимся.

На поминках в кафе я слушала добрые слова и будто не слышала их – и так знала, что жизнь у мамы Риты (так многие звали ее) была нелегкой, что дочь она вырастила хорошую. Да, не самую плохую, между прочим, а для нее так вообще лучшую – что бы ни натворила, в какое бы говнище от большого ума ни влезла. Всё это – приглушенные голоса, их смысл и принадлежность, доносилось до меня слабо, будто из иного пространства.

Когда все закончилось, я вызвала такси и попросила ребят не провожать. Если бы кто спросил, как я добралась домой, тоже не услышал бы ничего вразумительного. Потому что, как под наркозом, без мыслей… вначале мелькнула правда одна - нагрянуть к Ксюше. Беременным вроде нельзя на кладбище и Алеша оставил ее с детьми в городской квартире. Возле нее и ее выводка я точно отвлеклась бы и, наверное, стало бы легче, даже если только на самую чуточку. Но стоит ли напрягать и так занятого человека ради этой самой чуточки?

Выглядела я, наверное, более-менее адекватно, чувствовала себя тоже… разве что голова болела, но это ожидаемо - от слез. И меня оставили в покое. Я и правда хотела одна, в тишине пустой квартиры, в привычной, тысячу раз виденной обстановке – темноватой, дешевой, практичной, немаркой... сделать то, о чем мечтала все эти годы. Все пятнадцать гребанных лет, пока мама медленно катилась в пропасть, отслеживая и продолжая любить отца.

Я ведь как-то звонила ему - после аварии. В не совсем адекватном состоянии, понятное дело. Впрочем… как и сейчас.

Номер я набрала с маминого телефона и терпеливо слушала гудки, понимая, что жизнь течет так, как нужно ей, а не нам. И предугадать или просчитать ее практически невозможно. Но не сейчас! Сейчас я уверена была, я знала. Я чувствовала, что дозвонюсь!

И да – чуть хрипловатый мужской голос тихо и спокойно, мать его, ответил:

- Слушаю.

- Ага… слушай! – радостно оскалилась я, - и не вздумай бросить трубку, папочка… Потому что Риты больше - нет! Когда ты бросил нас, на нервной почве развился сахарный диабет. Потом ей отняли ноги. А до того… я попала в аварию - изуродовано лицо, и я тебе звонила. Но ты не перезвонил, с-с-с... – скрипнули зубы и я зависла на секунды… Нужно собраться, раз уж процесс пошел, и озвучить то, ради чего, собственно… и верно сформулировать, выдать самый смысл – нас же учили грамотному, сухому юридическому языку. Но мысли мешались в голове, путались. Слишком долго я тянула и собиралась, слишком много чего у меня было сказать.

- А-а-а... второй раз - из-за Риты и... трубку взяла твоя баба! Но это я так сейчас - отступление… Обошлись! А муж оказался, как и ты – гулящим мудаком! Но и это – так… я, собственно… Я ненавижу тебя даже больше, чем его и себя тоже! Потому что струсила, сбежала, оставила ее на год, потому что убила своего ребенка, потому что ты – тварь! Понятно - тебе по хрен… но для меня ты тварь последняя, мерзота и грязь! И все. Это все, что хотела, – рухнула я в кресло и отключилась от связи слабыми, непослушными пальцами.

И от мира похоже – вяло нарастало недоумение… потому что он шел рябью перед открытыми глазами, а потом и вовсе исчез, как и всякие звуки. Уши медленно закладывало еще во время моего монолога, мягко шумело в них. А центр слуха будто куда-то сдвигался, перемещаясь выше, на виски, а потом совсем пропал.

Может мне даже отвечали, может он даже что-то говорил. Хотя вряд ли. Да и цели такой не стояло – разговор. Высказать – да…

Последней внятной мыслью было – хорошо, что сижу…