Хорошие девочки попадают в Ад

Глава 14

Ники

Увы, рождественским планам не суждено было сбыться: Амира заболела. Буквально за сутки перед вылетом она начала чихать и кашлять, утром двадцать четвертого декабря у нее поднялась температура, и всем стало понятно, что никто никуда не едет. Хотя она рыдала и говорила, что будет чувствовать себя хорошо, вовремя пить таблетки и спать, если он попросит, Лукас, разумеется, был непреклонен. Здесь я даже не могла его обвинить, я бы, наверное, на его месте поступила бы так же. Любое путешествие для такой маленькой девочки — стресс, что уж говорить про заболевшую маленькую девочку. Доктор подтвердил острое вирусное заболевание и рекомендовал постельный режим, обильное питье, выписал лекарства. После чего Амира расклеилась еще больше:

— Я так хотела поеха-а-а-ать, — ревела она. — Так хотела побыть с па-а-пой…

От слез она начала икать и кашлять еще сильнее, и мне пришлось усадить ее на постели.

— Он все вр-е-ем-мя рабо-от-тает… И я…

От ее слез просто сердце разрывалось. Понятия не имею, когда она успела стать для меня так дорога? Я никогда не отличалась особой сентиментальностью, не сюсюкала по поводу младенцев в колясках, не верещала как сумасшедшая, когда какая-нибудь трехлетняя милота выдавала что-то сладенькое в стиле: «Мама я фепя люфлю». Для меня дети были просто детьми, просто потенциальными маленькими взрослыми, но Амире удалось пробраться в мое сердце настолько быстро, что это пугало.

Твою мать, это реально пугало! Потому что между ней и мной была пропасть, которую создал ее отец, а еще… ну какое у нас с ней будущее? Я здесь пока Лукас не наигрался. А даже если бы это было не так, сильные чувства, особенно к такому маленькому существу, меня пугали. Просто потому, что я не хотела стать ее величайшим разочарованием. Если взрослые сами отвечают за свои чувства, непонимашки и обидки, то дети… Я даже представить не могла, насколько у них хрупкие чувства. Само осознание этого настолько меня оглушило, что я сидела с ней рядом на постели, не зная, что делать дальше.

— Я т-так хотела, что… чтобы мы были рядом х… хот-тя бы на Рождество…

Я отмахнулась от тормозящих меня мыслей и притянула Амиру к себе.

— Уверена, вы и так сможете побыть вместе.

— К-когда?

Хороший вопрос. Лукас, как только Амире выписали лекарства, сразу свалил на работу, и мне очень захотелось ему позвонить и высказать все, что я думаю. Это он должен был сидеть сейчас рядом с дочерью, а не я! И вовсе не потому, что я испугалась собственных чувств, а потому что этой крохе отчаянно не хватает отца. У меня не было матери, но отца в моей жизни было слишком много. Вот уж в чем-в чем, а в том, что он просто откупался от меня красивой жизнью, я его обвинить не могла. Он летел через полгорода, когда я свалилась с дерева, потому что на спор с двоюродным братом залезла на хрупкую ветку. Ничего себе не сломала, но все-таки. И он точно не уехал бы, если бы у нас сорвалась такая важная для нас двоих поездка.

— В ближайшее время. Как только ты поправишься, — я сказала это сдуру, но Амира уцепилась за мои слова, как за спасательный круг.

— Обещаешь? Обещаешь?

Я мысленно дала себе пощечину.

— Обещаю.

Да, Лукас определенно выкинет меня с небоскреба после того, что я ему скажу, но ему придется меня выслушать. Просто придется, и никак иначе.

Только после такого обещания мне удалось впихнуть в Амиру немного куриного бульона (у нее почти полностью пропал аппетит) и дать лекарство. Когда она все-таки заснула, я ненадолго вышла в коридор размяться и потянуться, потому что от долгого сидения рядом у меня затекло все, что можно и все что нельзя. Понятное дело, что мне сейчас было не до йоги, но немного походить по коридорам я могла. Там меня и отловила Аманда:

— Я принесла маски, — она протянула мне пакет, — хотите, Виль съездит в аптеку за лекарствами для профилактики?

Я только рукой махнула и даже маски не стала брать.

— Обойдусь. Меня вирусы не берут.

Я перекусила на бегу и вернулась к Амире, закончила комикс, свела все в программе, сохранила, и тут она завозилась в кровати, начала кашлять. Я нырнула к ней, прижимая к себе, согревая, и она обхватила меня руками. Пробормотала сквозь сон:

— Мамочка, не уходи, — и снова закашлялась.

Если что-то и могло выбить меня из колеи еще больше, то я это пока не встречала. Амира сопела в моих объятиях, а я лежала и смотрела в потолок. В голове не было ни единой мысли, кроме этого ее «мамочка», сказанного в бреду. Она могла получить все, но она не могла вернуть Марию, и Лукас не мог вернуть Марию даже из большой, необъятной, невообразимой любви к дочери.

Я думала об этом, пока у меня не начали закрываться глаза, и я сама не заметила, как провалилась в сон.

Лукас

Ему пришлось срочно уехать. Потому что, со свойственной некоторым русским бесцеремонностью и уверенностью в том, что им все должны, Ростовский заявился во Франкфурт. В канун Рождества.

— Нехорошо получилось, — сказал он ему, когда они встретились в ресторане. — Я столько надежд возлагал на наше сотрудничество, Лукас. Или тебе не понравился мой подарок?

Еще одна отличительная особенность таких как Ростовский — дарить что-то, а потом об этом напоминать.

— Подарки не обязывают к сотрудничеству, — он согласился с ним встретиться исключительно потому что предпочитал решать проблемы сам и говорить «нет» тоже. В лицо. Если кто-то не понимает отказов, это решается более жестким отказом, и никак иначе. Можно было отправить к нему Йонаса, но прятаться за спинами подчиненных Лукас никогда не стремился. Тем более что Ростовский был тем самым «русским медведем», которых принято называть шатун. Непредсказуемость и беспринципность — два самых паршивых качества, ни одно из которых он в своих партнерах видеть был не готов.

— Может быть, — Ростовскому ответ не понравился, но он все-таки растянул губы в улыбке. — Но мне рекомендовали тебя как единственный вариант, которому можно довериться в столь щекотливой ситуации.

— Я совершенно точно не вариант.

Русский перестал ухмыляться.

— Мне совершенно не нравится твой подход к делам, Лукас.

— Замечательно, что в этом мы с тобой совпадаем.

«Следите за ним», — сказал он Йонасу.

И нет, он не думал, что Ростовский может ударить в открытую, такие как он обычно бьют в спину и чужими руками. Но его стоило держать на виду, и рождественского настроения это не добавляло. Именно потому, что он однажды недооценил такого, как Ростовский. Американец Хавьер Эстар стал его первой и последней ошибкой, стоившей Марии жизни.

Вспоминать об этом под Рождество тоже было не лучшей идеей, тем более что из-за всего этого дерьма домой он вернулся ближе к ужину. И обнаружил Амиру спящей в объятиях Ники. Одного прикосновения ко лбу дочери хватило, чтобы понять, что сейчас температуры у нее нет, но сам факт того, что они спят в обнимку, снова поднял в груди волну раздражения.

Прежде чем оно успело набрать силу, Ники открыла глаза, словно почувствовала его присутствие. И сказала, едва слышно:

— Нам нужно поговорить.

Вместо ответа он кивнул, и она осторожно, чтобы не разбудить его дочь, поднялась. Подтянула сползшее с нее одеяло повыше и чему-то в своих мыслях улыбнулась. После чего вышла следом за ним в коридор.

— О чем ты хотела поговорить?

— О твоей дочери, разумеется. Не знаю, что ты приготовил ей в качестве подарка, но ей отчаянно тебя не хватает, Лукас. Поэтому, что бы это ни было, добавь туда секретный ингредиент. Хотя бы неделю твоего времени.

Он снова почувствовал раздражение. То самое, которое испытывал всякий раз, когда видел Амиру с ней. Или когда Ники смела говорить о ней так, будто ее мнение действительно имело значение.

— Я не нуждаюсь в твоих советах по поводу Амиры, — жестко произнес он. — Возвращайся к себе.

— Я вернусь к ней, — уперлась она. — Ей нужен тот, кто останется с ней на ночь.

— Нет.

— Нет?

— Амира приняла лекарства, она проспит всю ночь.

— Господи, Лукас! — Ники невольно повысила голос, но тут же понизила его снова. — Сегодня Рождество. Ты воспитывался в семье киборгов, или что-то вроде этого? Твой ребенок болеет. Она может проснуться одна, посреди ночи, с температурой. Все, чего я хочу — чтобы она в этот момент не почувствовала себя одиноко! Если хочешь, останься с ней сам, я не претендую на ваши отношения, я не претендую на твое место в ее сердце. Я вообще здесь ни на что не претендую, но я тоже была маленькой девочкой, которой было очень одиноко. Поэтому я и пришла к тебе с этой просьбой!

Она выпалила все это яростным шепотом, глядя ему в глаза. Двойственное желание вышвырнуть ее из дома, вернуть отцу и забыть об этом недоразумении смешалось в нем с желанием притянуть к себе и поцеловать. Не потому, что она просила за Амиру, не потому что готова была лежать в одной постели с болеющей девочкой в канун Рождества. Просто. Странное, давно забытое чувство, из-за которого Лукас ощутил резкий укол вины прямо в сердце. Как инъекция адреналина на грани между жизнью и смертью. В его жизни никогда не будет другой женщины после Марии. Потому что все это — чистейшей воды суррогат. Желание почувствовать то, что он никогда больше не сможет почувствовать. Желание увидеть перед собой ту, кого больше нет.

— Оставайся, — коротко произнес он и развернулся, чтобы уйти.

Но Ники неожиданно легко положила ладонь ему на плечо и коснулась губами виска.

— Спасибо.

Это было как выстрел в упор. Или из снайперской винтовки, в тот момент, когда пуля уже вгрызается в плоть и крошит кожу и кости. Он перехватил ее запястье, и она вздрогнула. Вздрогнула, но глаз не отвела, глядя на него так, как умела смотреть только она. Смело и дерзко. Правда, в этой дерзости сейчас не было привычного вызова, скорее, чувство, которое он никогда не мог объяснить.

Принятие.

Как будто она читала все его мысли, все, что он только что думал про Амиру, про Марию и про нее, и ей было… нет, не все равно. Она просто принимала все как есть. Все, и его тоже: с его нежеланием видеть ее рядом с дочерью, с его неприятием, Ники отлично осознавала, что ничего здесь не решает, ни на что не влияет, но ей было с этим окей. Как будто внутри этой странной женщины раскрывался океан спокойствия, затягивающий и его тоже. В это состояние для слабаков.

И под влиянием этих накатывающих волн ему впервые пришло в голову, что ему нужно смириться со смертью Марии. Отпустить ее.

Осознание ударило настолько неожиданно, что игла вины в сердце ожила снова, и на этот раз она была раскаленной.

— Не смей больше прикасаться ко мне, — холодно произнес он. — Пока я не разрешу.

В ее глазах сверкнуло раздражение, Ники отняла руку и сжала ее в кулак. Не сказав больше ни слова, она вернулась в спальню Амиры и осторожно, чтобы ее не потревожить, прикрыла за собой дверь.