Хорошие девочки попадают в Ад

Глава 19

Ники

Вечером Лукас пришел ко мне в спальню впервые за долгое время. Несмотря на то, что сегодня на яхте он мне больше ничего не говорил про Амиру и про то, что она со мной ненадолго, видеть его совершенно не хотелось. Ни одна нормальная женщина не захочет видеть рядом с собой того, кто постоянно швыряет тебя то в ледяную пропасть, то в жерло вулкана. Иносказательно, но что-то мне подсказывало, что Лукас способен на такое и буквально.

— Мне раздеться? — поинтересовалась я, когда он вошел. — Какую позу принять?

— Я думал, мы с тобой перешагнули эту ступень.

— Я тоже так думала, но я больше не собираюсь разбираться в твоих причинах и мотивах, Лукас. Ты взрослый мужчина, знаешь, что существуют психологи и вполне способен понять, что проецировать свои травмы на хрупкую женщину — это кринж.

— Я никогда не проецировал на тебя свои травмы, — он закрыл за собой дверь и подошел ко мне.

— Ты просто меня трахал, ага.

Я сложила руки на груди, чтобы отгородиться от него. Между нами не было чувств, между нами было какое-то странное, безумное болезненное притяжение, у него — потому что я напоминала ему Марию, и это был совершеннейший изврат. У меня — потому что я привыкла к тому, что меня наказывают, к тому, что я должна постоянно доказывать всем, что я достойна любви, и постоянно за это получать. Но ничего здорового в этом не было, ни с его стороны, ни с моей.

— Я хочу, чтобы в оставшиеся несколько дней все было по-другому.

— И поэтому ты сегодня утром сказал, что Амире незачем ко мне привыкать.

— Одно другого не отменяет.

— Для меня отменяет. Для меня ненормально… — Вообще-то я не собиралась всего этого говорить, но раз уж такой разговор зашел, почему бы и нет. — Делать больно намеренно. Знаю, ты можешь сказать, что я жила в таких отношениях, но это мое прошлое. В настоящем я такого не хочу, и повторять этот опыт не хочу тоже. Ни в моральном плане, ни в физическом. Может быть, я и поломанная игрушка, но я хочу себя починить, и быть игрушкой я больше не готова.

Он кивнул.

— Поэтому если тебе не составит труда, просто не мешай мне быть рядом с твоей дочерью. Я тебе не соперница, и, как ты сам недавно сказал, нам осталось совсем немного времени вместе. Я действительно привязалась к ней, я…

Я хотела сказать, что полюбила ее, но поняла, что это всего лишь громкие слова. Ни одни слова не передадут моих чувств к этой девочке.

— Я хочу, чтобы она запомнила меня счастливой, я хочу подарить ей радость на этом отдыхе. И совершенно точно я не хочу, чтобы она видела, как я бью ее отца кокосом по голове. И как меня потом топят в океане.

Улыбка на его губах мелькнула и тут же пропала.

— Я не воспринимал тебя всерьез, Ники.

— Да, это мы уже проходили…

— Не из-за тебя, — перебил он. — Из-за себя. Мне сложно говорить о своих чувствах, и с ними тоже все сложно. Но наш разговор на берегу… это оказалось для меня слишком. Поэтому я сорвался на Амире и на тебе утром. Мне жаль.

Это сейчас воспринимать как извинение?

— Мне жаль, что я привез тебя во Франкфурт так, как привез. Мне жаль, что я говорил тебе все, что я тебе говорил.

— Иногда ты говорил что-то приятное.

Он хмыкнул.

— Но крайне редко, — я фыркнула. — Так что…

— Я пришел не трахать тебя. — Лукас посмотрел мне в глаза. — Я пришел пригласить тебя прогуляться по берегу. И да, по поводу твоей матери мне тоже очень жаль. Я не должен был ее сюда привозить, не поговорив с тобой.

Когда ты настроен защищаться или выставить кого-то за дверь, перекраивающаяся линия поведения рушит всю защиту и вообще все, что ты только что нарисовала у себя в голове. Я поклясться могла, что Лукас способен это сделать нарочно, даже Роб был манипулятором восьмидесятого уровня, а уж Лукас — с его прошлым и мировым уровнем наверняка уделал бы моего бывшего мужа в этом как пацана в песочнице. Но сейчас я кожей поняла, что дело не в этом, равно как и вчера, во время нашего разговора. Он действительно был искренен со мной.

Наверное, именно поэтому я кивнула.

— В принципе, я не очень хочу спать.

Он отступил в сторону.

— Тогда пойдем.

Мы оставили виллу за спиной и направились к кромке океана. Сейчас у меня каждый день был как год — по крайней мере, я так чувствовала. Ведь еще только вчера я бегала тут и кричала, что он притащил сюда мою мать, не спросив меня, и готова была кидаться в него песком, кроксами и прочими атрибутами отпуска, которые попадутся под руку. Мысль заставила меня усмехнуться, и Лукас неожиданно на это отреагировал.

— Вспомнила что-то смешное?

— Вчерашний день. Смешное не в нем, а в том, что я о нем думаю.

— И что же ты о нем думаешь?

— Что ты привез мою мать из гребаных Штатов, а я умудрилась сделать из этого драму. Хотя я сама просрала свою жизнь так, что могу взять первое место в номинации «Лохушка столетия».

В горле снова встал ком, и я сглотнула его, не позволив слезам выплеснуться вместе с обжигающей грудь болью.

— Нам всегда кажется, что мы могли поступить иначе. В прошлом. Что-то сделать лучше. Но мы не могли.

— Да, это классно утешает, когда жизнь оказывается в глубочайшей жопе.

— Твоя жизнь только начинается, Ники. Ты молода, ты красива, у тебя есть здоровье, руки-ноги и голова на месте. Ты можешь делать что хочешь, ехать куда хочешь, заниматься чем хочешь, — Лукас сунул руки в карманы летних пляжных брюк.

Даже здесь он умудрялся выглядеть как гребаная звезда, в этой пляжной одежде.

— И лучше тебе не знать, как выглядит жопа на самом деле.

— Глубина чьей-то жопы не пропорциональна испытываемым человеком страданиям. Если тебе кажется, что твоя жопа глубже, тебе это просто кажется.

Лукас посмотрел на меня как-то странно:

— Это не отменяет того, что я только что сказал.

— И того, что я только что сказала — тоже. Не отнимай у меня святое право пострадать, — фыркнула я. — Кстати, знаешь что говорят? Что если женщина показывает плохое настроение при мужчине, она идиотка.

— Идиоты те, кто такое говорит.

— Роб говорил, — сказала я, обхватывая себя руками.

Да, жаловаться на бывших — это полный отстой, об этом говорят все, но я даже не жаловалась. Я констатировала факт, что я вляпалась в дерьмо. Для себя.

— А я с ним жила, — хмыкнула я. — И я его любила. Наверное. Хотя, если верить умным людям, я не любила, а пыталась натянуть сову на глобус в надежде получить любовь от того, кто мне ее дать не мог в принципе.

Лукас остановился.

— Посмотри.

Я остановилась тоже. Ночной океан был прекрасен: прозрачная днем вода сейчас была темной, и в ней отражалось усыпанное звездами небо. Такое небо не увидишь в городе, да даже здесь не увидишь, если оставаться поближе к вилле. Электричество сжирает всю естественную красоту, если дать ему волю.

Пока я так стояла, в оцепенении, в моменте красоты, от которой захватывало дух, Лукас подошел ко мне и положил руки мне на плечи. Я чуть шагнула назад и оказалась прижатой к его сильной груди. К моменту красоты добавился еще один, более чем странный — впервые в его объятиях я не чувствовала себя куклой. Впервые в его объятиях я чувствовала его.

— Ради таких мгновений стоит жить, Ники, — сказал он. — Ради того, чтобы иметь возможность видеть все это. Ради возможности однажды взять на руки своего ребенка и услышать ее первый смех.

— Давно ты это понял? — тихо спросила я.

— Не знаю. Возможно, когда встретил Марию. Возможно, когда родилась Амира.

Я попыталась отстраниться, но он не позволил.

— Но я вспомнил об этом только когда лучше узнал тебя.

— Не надо говорить мне это из жалости.

— Я думал, что ты достаточно меня изучила, чтобы понять, что я и жалость несовместимы. Я говорю это, потому что это действительно так.

— И что дальше? — Я развернулась в его руках.

— Дальше обязательно что-то должно быть?

— Конечно должно. Иначе какой в этом во всем смысл?

— Иногда смысл просто в отсутствии смысла, — он отвел прядку с моего лица. Отросшее каре стало уже достаточно длинным, чтобы челка постоянно наползала мне на глаза, при этом оставаясь слишком коротким, чтобы просто завязать волосы в хвост.

— Ты будешь по мне скучать? — со смешком спросила я. — Когда я уеду?

— Разумеется, нет.

Он поцеловал меня, и я замерла. В моей жизни давно не было поцелуев, от которых захватывает дух. Не основанных на животной страсти или привычке, не основанных на зависимости или подчинении. Были ли они вообще когда-то в моей жизни? Каким был мой поцелуй с Робом?

Ощущение такое, что у меня просто случилась чувственная амнезия: то ли все это путешествие, то ли этот последний поцелуй стер все воспоминания о том, что было до, заблокировал их, как вредоносный код.

Лукас положил ладонь мне на затылок, а я вцепилась ему в плечи, и мы целовались как ненормальные. Подул ветер, громыхнул гром — здесь, в тропиках, дожди набегали со скоростью урагана, а мы продолжали целоваться, и мир стянулся в ту самую точку, в которой существуем только мы.

Я положила ладони ему на лицо, чувствуя легкую щетину на его подбородке, и наше дыхание смешалось с порывами ветра, когда он от меня отстранился.

— Хочешь вернуться? — спросил он, когда первые крупные капли упали на пальмовые листья, на песок, вонзились стрелами в океан и в наши плечи.

— Не хочу, — я покачала головой. — Хочу, чтобы меня смыло нахрен.

И я не имела в виду дождь или океан. Я имела в виду нас, и Лукас прекрасно меня понял, потому что увлек за собой — туда, где мы оказались под хлипкой и весьма ненадежной защитой пальмовых листьев. Хлынувший тропический ливень промочил нас до нитки, расчертившая горизонт молния была такой яркой, что у меня на миг заболели глаза. Но я все равно не стала их закрывать, глядя на него. Впитывая его прикосновения, когда он стягивал с меня мокрую одежду, расстегивая его прилипшую к коже рубашку.

Мы сползли на мокрый песок, и, несмотря на отсутствие прелюдий, я приняла его в себя так легко, как будто секс у нас был буквально вчера. В этом не было ничего нежного… но это было потрясающе. Он смотрел мне в глаза, я смотрела в глаза ему, впиваясь ногтями в сильные плечи, чувствуя, как внутри меня от резких, сильных и мощных движений зарождается наслаждение, которого я хочу. Я не просто этого хотела, я впервые за долгое время хотела кончить так, чтобы звезды из глаз посыпались. Поэтому я обхватила его бедра ногами, позволяя входить в меня глубоко, на всю длину.

Поэтому я не сдерживала криков и стонов — глубоких, гортанных, а громыхающий прямо над нами гром поглощал их с той же легкостью, как и все остальные звуки вокруг, включая биение наших сердец. В какой-то момент я поняла, что мы остались одни в самом эпицентре шторма, нашего личного шторма, и осознание этого откликнулось в точке соединения наших тел нарастающей пульсацией.

Гром громыхнул снова, и в этот момент я действительно кончила, так остро и ярко, как, кажется, никогда в жизни. И пульсация его члена внутри меня отозвалась новой волной удовольствия, накатившей сразу следом за второй. Сжимаясь на нем, я запрокинула голову так, что рисковала просто свернуть шею.

Мой шаткий мир рассыпался осколками, чтобы потом собраться в калейдоскопе в совершенно новую картину. Особенно когда Лукас поднялся, увлекая меня за собой наверх, а после подхватил на руки.

Вспотевшие, мокрые и все в песке мы ввалились на виллу. Точнее, Лукас втащил меня на виллу, и со стороны мы могли бы наверное показаться укурившимися от счастья молодоженами. Потому что дальше, по-хорошему, он должен был бы поставить меня на ноги, попрощаться и уйти, как он обычно это делал. Или проводить меня в мою комнату и попрощаться. Или сказать что-нибудь в своем стиле, но…

Мы оказались в его комнате, в душе, и в этом душе я оказалась прижатой голой грудью к стеклу.

— У меня песок во всех местах, — хрипло выдохнула я, когда Лукас потянул меня за волосы, заставляя запрокинуть голову.

— Это самое романтичное, что я когда-либо слышал.

— Никогда бы не подумала, что тебе нужна романтика.

— Хм.

Он открыл воду так неожиданно, что я дернулась.

— Ай! Лукас, ты точно биоробот! — Я попыталась высвободиться с визгом, но он не позволил.

— Ты же говорила, что у тебя песок во всех местах.

— Я не говорила, что я хочу в ледяной душ! У меня сейчас соски до лопаток втянутся!

— Я не позволю, — его ладони и впрямь легли на мою грудь, сдавив съежившиеся от холода горошины почти до боли.

Воду, он, правда, перед этим уже сделал теплее, и теперь мне не грозило превратиться в свежемороженую мумию. Тем более что от его ладоней, продолжающих играть с моей грудью, по телу растекался жар, а его каменный ствол, упирающийся мне в бедра, вызывал во всем теле дрожь предвкушения.

— Так что? — спросил он, почти касаясь губами моего уха. — Твои соски спасены?

Не сказала бы. Учитывая, что он с ними творил, сжимая, пощипывая и выкручивая, вызывая самые что ни на есть острые ощущения, наверное, им было бы безопаснее там, куда я их отправляла. Поэтому сейчас вместо ответа с моих губ сорвался стон, хриплый и низкий, совершенно порочный.

Для него это словно стало каким-то сигналом, потому что Лукас толкнул меня к стене душевой, а потом резко, одним движением, вошел. Не будь я уже растянутой во время предыдущего раунда, влажной и готовой к такому марафону, это наверняка было бы очень больно. А так оказалось просто острой сменой ощущений, от пустоты к наполненности.

К острым ощущениям от его мощных рывков, когда он входил в меня на всю длину, а после выскальзывал почти до самого предела головки, чтобы потом снова с силой толкнуться внутрь. Я задыхалась от этих ощущений, ладонями цепляясь за стену, подаваясь назад, раскрываясь для него. Позволяя ему трахать меня так, как ему удобно, так, как ему нравится, и мне это нравилось тоже. Не потому что я привыкла подстраиваться, как это было с Робом, потому что мне нравилось видеть его в отражении — его ставшие хищными, звериные черты, по которым читалось растущее внутри него наслаждение. Потому что мне нравилось чувствовать, как он меня трахает, и я получала от этого в точности такой же кайф, как и он. Сейчас мы с ним были на равных, поэтому я кончила настолько остро, насколько не кончала, кажется, никогда в жизни.

Он вышел из меня, и пульсация его члена, прижатого к моим ягодицам, заставила меня содрогнуться и податься назад. Горячая струя ударила мне прямо в пятую точку, и Лукас зарычал, притягивая меня к себе, зажимая свой член между нашими телами.

— Твою мать! — выдохнул он, вжимая пальцы в мой снова пульсирующий клитор.

И я не могла с ним не согласиться.