Хрупкая связь

43

— А папа ко мне приедет? — спрашивает Ами, усевшись на широком подоконнике и рисуя карандашом в альбоме. На секунду задумавшись, она исправляется: — Папа Влад.

Аслана она папой не называет. Пока не привыкла. Не может. Думаю, когда будет готова — скажет. Ему будет очень приятно.

Влад заехал к нам вчера утром, сразу после командировки. Прямиком с самолета. Привёз фрукты, раскраски и пазлы для Амелии. У него было запланировано совещание, поэтому поговорить удалось недолго — у двери больничной палаты. Быстро, сумбурно, нервно.

Единственный вопрос, который мой муж повторял, как заведенный: как давно я трахаюсь с Асланом. Просто. Блядь. Как давно? Как свершившийся факт, хотя этого не было.

Пока не было.

Но ни одно моё слово не звучало достаточно убедительно, чтобы мне поверили.

Я сказала, что он может видеть Ами, когда захочет. Потому что, как бы ни складывались наши отношения, Влад растил её с самого рождения, стараясь, вкладывая силы, финансы и любовь.

Наш разговор прервал врачебный обход. Мне пришлось уйти, прощаясь в пустоту, потому что муж не ответил.

Именно это мешало чувствовать себя по-настоящему счастливой. Странный, глухой дискомфорт в груди перебивал любые попытки убедить себя, что со временем всё наладится.

— Нет, не приедет, — отвечаю, складывая одежду в сумку.

— А Лера?

— Лера тоже. Нас выписывают через пару часов — забыла?

От сбора вещей меня отвлекает вошедшая в палату медсестра — она забыла добавить новые назначения по лечению. Судя по анализам, у Ами сильная вирусная инфекция, но поскольку температура постепенно стабилизируется, лечиться мы сможем уже дома, не занимая лишнее койко-место.

Я открываю камеру на телефоне, фотографирую назначения и сразу отправляю Аслану. Он где-то поблизости, разгребается с делами. Помимо организации нашего переезда, ему нужно разобраться с гостями, с рестораном, музыкой, фотографами и прочей свадебной подготовкой, которую пришлось отменить.

— Дед Коля! — удивлено восклицает Ами, заставляя меня вздрогнуть и оторваться от мобильного.

Из-за переписки с Асланом я не услышала, как кто-то вошёл. Сначала в дверном проёме появилась голова большой плюшевой собаки, а следом и сам Николай Иванович. Ужасно не вовремя. Застав меня одну — растерянную и дезориентированную от всей этой ситуации, которая закручивается с пугающей скоростью. И которую уже невозможно остановить. Только через мой труп.

— Кто это тут заболел? — добродушно хмурится свёкор. — Кто это тут переполошил всю семью?

Я сажусь на диван, оставляя наполовину заполненную сумку открытой. Это не ускользает от внимательного взгляда Гончарова-старшего. Сначала он укоризненно смотрит на меня, затем на сборы — очевидно, понимая, что в дом, где мы жили с Владом, я не возвращаюсь. И только потом подходит к внучке, выгружая на тумбочку гору фруктов, соков, йогуртов и сладостей, которые, к сожалению, дочери пока нельзя. Раньше я бы повздорила, но сейчас просто молчу, положив вспотевшие ладони на колени.

Диалог между Ами и Николаем Ивановичем идёт довольно оживлённо, что позволяет мне не включаться в разговор и не отчитываться, как проходит лечение, почему мы здесь и когда нас выпишут. Всё это, и не только, рассказывает Амелия. Включая тот факт, что у неё и у Льва уже есть собака. Только не игрушечная.

По такому случаю раненного Барри мне, наконец, удалось отправить на помойку без особого сожаления.

— Какой породы Луна? — интересуется свёкор. — Что-то мелкое? Типа чихуа-хуа?

— Нет, ретривер, — отвечаю впервые с того момента, как в палату вошёл посетитель.

Голос хриплый, приходится откашляться.

— Это хорошо. Не особо воспринимаю декоративных шавок, которые больше подходят для карманов и диванов, чем для нормальной жизни. Тявкают на всё подряд, лезут под ноги, а толку — ноль. Ни защитить, ни охранять, ни даже нормально гулять без свитера и тапок не могут. Собака должна быть собакой, а не аксессуаром.

Ами остаётся сидеть в недоумении, потому что для неё каждое животное — это друг, а не повод для споров о породах и размерах.

Теперь я вижу свёкра в другом свете.

То, что открыл мне Аслан, кардинально изменило отношение к нему. Если раньше я испытывала глубокое уважение и преданность, то теперь чувствую себя освободившейся от глупых иллюзий.

Я больше никому ничего не должна. Финансовые махинации, которые Гончаров провернул с несчастной компанией моего отца, — вполне неплохой бартер за всё, что было сделано для нас за эти годы.

Продолжая сборы, я фоном слушаю рассказ Николая Ивановича — он хвастается новой лошадью, привезённой из конного клуба, с отличной родословной и уравновешенным характером.

И с остановкой пульса реагирую на резко распахнувшуюся дверь.

— Я нигде не нашёл последний препарат, — говорит Аслан, глядя на экран телефона и переступая порог. — В аптеках посоветовали аналог, но нужно, наверное, уточнить у врача…

Его взгляд молниеносно устремляется к окну, где расположился свёкор, скрестив руки на груди. Своим грозным видом он даёт понять, что не рад этой встрече, но, похоже, именно ради неё и приехал.

— Здравствуйте, — коротко кивает Тахаев.

Руку при этом не протягивает. Её жмут тому, кому явно спешат выразить расположение, и это особенно показательно.

Я чувствую, как в груди нарастает давление, когда между мужчинами так и не возникает контакта. В сложившихся обстоятельствах его в принципе не может быть, но хотелось бы иначе. Хотя бы на нейтральной ноте.

В воздухе висит молчаливое противостояние, в котором никто не собирается уступать. Слова не спасут, жесты не смягчат. Мужчины просто стоят, удерживая тонкую грань между наигранным безразличием и открытой враждебностью.

— Кстати, Аля, что вы делаете на следующей неделе? — Николай Иванович меняет тему и ищет меня глазами. — Вы давно не приезжали в мой отель, а мне есть что показать.

Аслан делает несколько шагов по палате, бросает куртку на диван, шурша бахилами по полу. Помогая закидывать в дорожную сумку оставшиеся вещи — ту самую, куда позавчера ночью летело всё подряд. Сцепив зубы так крепко, что на скулах проступают жёсткие тени.

Оторваться от него не получается, как и угадать его настроение и мысли. Боюсь, они меня напугают.

— Амелия болеет, — выдержанно отвечаю.

— На свежем воздухе быстрее выздоровеет, — парирует Гончаров.

— Не думаю.

— Марина будет рада.

Хлестнув по мне взглядом, Аслан опускается на корточки, доставая из-под дивана зимние ботинки Амелии. Отголоски злости раскачивают атмосферу вокруг него, придавая его жестам грубую отточенность. Есть ощущение, что любой исход этого вечера не закончится… ничем хорошим.

— Она же сказала: нет, — произносит Аслан, выпрямляясь во весь свой двухметровый рост и упирая руки в бока. — У нас другие планы на будущую неделю.

— Планы у нас одни на всех. В конце концов, мы семья, — подмигивает Гончаров Амелии. — Хотя кто-то, кажется, так не считает.

Аслан шумно выдыхает и указывает на дверь:

— Выйдем?

— Да, давай. Тоже хотел предложить.

Хотя я хватаю Тахаева за локоть, он мягко освобождает руку, несмотря на то, что агрессия буквально сочится из него. Но направлена она вовсе не на меня.

Шаги. Хлопок двери.

Пространство палаты в считанные секунды становится более просторным. Чистым от эмоций. Звенящим тишиной в барабанных перепонках.

Я прошу Амелию слезть с подоконника и начать одеваться, а сама подхожу к окну, прищуриваясь и пытаясь разглядеть в густой темноте, освещённой единственным фонарём, знакомые силуэты.

Нарастающая угроза натягивает меня, как тугую струну, когда я замечаю на тропинке свёкра и Аслана, быстро шагающего за угол больницы. Не нужно видеть его лица, чтобы понять по позе, сжатым кулакам и напряженным плечам, что не стоит надеяться ни на предупреждение, ни на понимание, ни на компромисс.

Тем более что из автомобиля на стоянке выходит Влад вместе со своим другом Серёжей. Они пресекают проезжую часть и сворачивают за тот же угол, заставляя меня вцепиться пальцами в подоконник, чтобы удержать грёбаное равновесие.