Хрупкая связь

44

В салоне автомобиля резко пахнет кровью — металлической и сладковатой, и этот запах вызывает у меня тошноту. Возможно, ещё и потому, что я нахожусь слишком близко к Аслану на переднем сиденье, злясь и нервничая.

Я предлагала сесть за руль, но он отказался, уверяя, что в состоянии довезти меня и дочь домой. Я не стала спорить, чтобы не привлекать внимания Ами. Двое самых важных мужчин в её жизни зашли слишком далеко в своих эмоциях…

Переступили черту.

Глупо было надеяться, что взрослые лбы, давно оставившие позади пубертатный период, смогут решить конфликт мирно. Тем более, я видела, в каком состоянии был Аслан. Влад, к слову, выглядел не лучше.

Когда я нашла их за углом детской больницы, предварительно попросив медсестру посидеть с Амелией в палате, разговор уже шёл на повышенных тонах. Очень и очень повышенных тонах вперемешку с грубым матом!

Стоило мне приблизиться, как муж бросился на Аслана с кулаками. Остальные мужчины расступились. Я пыталась остановить драку и просила Гончарова-старшего оттащить сына, но он только отмахнулся: мол, им нужно выпустить пар. Даже Серёжа, наш общий друг, с которым мы отмечали столько праздников за одним столом, не реагировал на мои слова. Зато реагировал на кое-что другое.

Как только Аслан начинал бить сильнее, он включался и… не давал ему добивать Влада. Орал:

— Э-э, блядь, харэ, мужик! Хватит!

Раз за разом останавливал, хватал за руки и предотвращал попадание удара по цели…

Я стираю со щёк непрошеные слёзы, в деталях вспоминая всё, что произошло всего десять минут назад. Эта поездка напоминает последствия бури — всё самое страшное уже случилось, но осознание приходит с явным опозданием.

Руль в руках Аслана кажется неподвижным, но я вижу, как напряжены его пальцы и кровоточат костяшки. Думаю, сдерживаться в скорости ему мешает только присутствие ребёнка в салоне. Он молчит, глядя на дорогу, но я чувствую, как внутри него ещё пульсирует глухая, необузданная ярость. Её не дали ему выплеснуть полностью.

Когда я не успеваю сдержать всхлип, Аслан раздражённо выдыхает, вдавливает затылок в подголовник и правой рукой находит мою, сплетая наши пальцы.

Это неожиданное, почти машинальное движение заземляет меня, не давая утонуть в тревоге. Оно не требует ответа, но отозваться на него хочется слишком сильно.

Я отстёгиваю ремень безопасности сразу, как только машина тормозит у знакомого дома. В некоторых комнатах горит свет, чтобы Луне не было страшно одной без хозяина. Полдня она провела в томительном ожидании.

— Проходите, я сейчас.

Аслан первым снимает обувь и куртку в прихожей, быстрым жестом поглаживает собаку и устремляется в ванную. Его одежда испачкана кровью и пылью с асфальта, а ткань местами разорвана. Особенно на груди и спине.

— Мой руки — будем ужинать, — тихо говорю Ами.

Дочь, как ни странно, слушается с первого раза, несмотря на то, что дико рада видеть ретривера. Сейчас бы устроить с ним гонки по комнатам, поиграть с мячом или игрушкой, но вместо этого она съедает всё, что я насыпаю в тарелку. Без капризов и без попыток увильнуть.

Аслан заранее позаботился о том, чтобы к нашему приезду холодильник был полным. Но мне даже кусок не лезет в горло — я не могу отвести взгляд от Тахаева, когда он заходит на кухню в чистой одежде и невозмутимо садится за стол, рассказывая Амелии смешную историю о том, как они с ретривером ехали по городу на машине.

Я слушаю вполуха, ковыряя пасту вилкой. Над левой бровью кожа начинает опухать — синяк, наверное, проявится к утру, но уже сейчас этот участок выглядит красным и припухшим.

Поэтому я резко двигаю стул с противным скрипом, ищу лёд в морозилке и, обнаружив пакет с замороженными овощами, протягиваю его Аслану.

Мне нужно многое объяснить дочери — о том, что в нашей жизни грядут большие перемены, — но сегодня я даю себе передышку и ограничиваюсь лишь тем, что некоторое время мы погостим у Льва. К счастью, дети адаптируются куда быстрее и легче, чем взрослые.

— Почитаешь мне сказку? — просит Амелия, зевая и забираясь в кровать со свежим постельным бельём с динозаврами.

— Конечно. Только закрывай глазки.

Смысл текста ускользает от меня с первой же строчки — мысли упорно блуждают в другом направлении. Но достаточно монотонно прочитать две-три страницы, чтобы дочь размеренно засопела, сложив ладони под подушкой.

Я приглушаю свет ночника, откладываю книжку на тумбу и на носочках крадусь к выходу из комнаты. Дежурящая у двери Луна пытается прорваться внутрь, но я мягко преграждаю ей путь, почесав за ухом.

С каждым шагом сердце стучит чаще, когда я приближаюсь к кухне, где звонко гремит посуда. Я поднимаю глаза вслед за Асланом, когда он включает посудомойку и поднимается с места, упираясь бёдрами в столешницу и раскладывая ладони по её краю.

Взгляд у него тяжёлый, пронизывающий — с напором и сосредоточенной уверенностью, в которой считывается слишком многое. Он не просто смотрит — изучает, раздевает и тянет к себе невидимыми веревками.

Всё идёт по плану, но при этом как-то наперекосяк, несмотря на то, что мы уже проходили и драку, и близость, и море других испытаний в прошлом. Просто в осознанном возрасте и с осознанными чувствами это ощущается острее и глубже — как будто все эмоции пропущены через фильтр прожитого времени, боли и желания.

Я достаю антисептик и тянусь к его лицу, где уже проступили кровоподтёки. Аслан не двигается и не отстраняется, позволяя мне коснуться кожи.

— Я не ожидала такого от Влада, — говорю с надрывом. — В смысле, я думала, что он сделает какую-то глупость, но под глупостью подразумевала напиться с друзьями и устроить дебош в ночном клубе.

— Полагаю, он не единственный, кто хотел бы меня отпиздить, — криво усмехается Аслан.

— Кто ещё? Кто-то со стороны Сабины?

— Наверняка.

Мне обидно, что за нашу связь отбивается только он. Будто это исключительно его ответственность, а не совместная — расплачиваться за чужие страдания, разочарования и чью-то уязвлённую гордость.

— Нет уж, если у Сабины есть претензии, то она может пиздиться со мной, — рассерженно заявляю. — Я в долгу не останусь.

— Что-что ты собралась делать? — с улыбкой переспрашивает.

— Пиздиться с Саби. Думаешь, мне слабо?

Аслан берёт меня за локоть, глядя прямо в лицо. Его улыбка становится чуть шире, обнажая ровные белые зубы. Я ловлю себя на том, что хотела бы видеть его таким всегда — непринуждённым и спокойным. Рядом.

— Не думаю, что слабо, — слегка качает головой. — Но лучше не надо. Просто… не жалей о своём выборе. Это будет самое лучшее, что ты можешь сделать.

Руки безвольно опускаются вдоль туловища, когда его пальцы сжимают кожу крепче, чем нужно. Этого хватило бы, чтобы я замерла, но он не просто удерживает — перемещается выше, к плечу, оставляя после себя тягучий, горячий след. И мурашки, рассыпающиеся по каждому сантиметру моего тела.

Я не знаю, кто делает встречный шаг, но пространство между нами почти исчезает. Ладонь Аслана поднимается выше — к шее и к линии челюсти, пальцы налавливают, заставляя меня поднять взгляд.

Это новое, своеобразное признание для меня. Настолько интимное, что хочется запечатлеть его в памяти, словно клеймо, чтобы не стерлось. Чтобы даже спустя время стоило закрыть глаза — и ощутить всё до мельчайших деталей.

— Я никогда не буду жалеть, — уверенно произношу. — Надеюсь, ты тоже…

Пульс глухо стучит в висках. Сердце то ли хочет вырваться, то ли сойти с ума, но продолжает гнать кровь в бешеном ритме. В таком, что даже собственное дыхание кажется чужим — слишком быстрым и слишком прерывистым.

Аслан медлит всего секунду, а затем отрывается от столешницы, стирая последние сантиметры между нами. Он наступает ближе, тесня меня назад и не отводя взгляда.

Я ощущаю тепло его тела, его запах, чувствую, как напрягаются мышцы под тонкой тканью футболки. Грудная клетка вздымается высоко и резко, словно он сдерживает себя, борясь с чем-то внутри.

Я не сопротивляюсь, не спрашиваю и не пытаюсь остановить. Я просто дрожу от возбуждения и от того, что знаю, чего хочу, но шестилетняя пауза делает волнение гораздо болезненнее и насыщеннее, чем раньше.