Индульгенция. Без права на ненависть. Часть 5

Глава 11

Глава 11

Тишина. Гул арены затих. Даже ветер улегся. Я стоял прямо, дыхание было ровным, магия внутри бушевала, но была под полным контролем. На моих ладонях еще клубился легкий серый пар. Я смотрел на ледяную статую своего отца.

Никакого торжества. Никакой радости. Внутри только холод. Холод победы. Холод понимания, что отныне все изменилось. Навсегда.

Я подошел ближе. Задумчиво коснулся ледяной поверхности. Лед был твердым, как адамантий, холодным, как вечность. Внутри, сквозь матовую серую толщу, было видно лицо отца. Застывшее. Суровое. Но в этих замерзших глазах, казалось, все еще горел последний вопрос — как?

— Я прошел через испытания Богини смерти, отец, — тихо сказал я, зная, что он меня слышит. — Я вернулся. И я уже не тот мальчик, которого можно было с легкостью отшлепать по заднице. Прими это, чтобы больше мы к подобному не возвращались.

Я отступил на шаг. Сжал кулак. Ледяная оболочка с треском рассыпалась, не оставив и царапины на теле отца, нисколько не повредив даже его одежду.

Он рухнул на колени, задыхаясь, сотрясаясь от невыносимого холода, который все еще грыз его кости изнутри. Он поднял голову. Его желтые глаза, теперь полные не ярости, а шока и… уважения? страха?.. встретились с моими.

Я не стал ждать его ответных слов. Не стал смотреть на его унижение. Я развернулся и пошел прочь с арены, оставляя его одного на холодных камнях. Отголосок магического гула арены теперь звучал иначе. Он звучал похоронным маршем по старой власти. И гимном новой силе. Моей силе.

Мои духи все это время оставались в невидимости и боялись вмешиваться в происходящее. А вот теперь летели рядом, тоже не говоря ни слова.

За спиной раздались тяжелые, гулкие шаги. Мне не нужно было оборачиваться, чтобы понять, что это отец догоняет меня. Я был готов к новой драке, но не к тому, что он порывисто обнимет меня, крепко прижав к груди.

— Через что же ты прошел, сын, что тебя так искорежило? — чуть срывающимся голосом спросил он.

— Через все, отец. Через самые страшные и потаенные места Нави, через Сердце Пустоши, через боль разбитой на осколки души и истерзанного тела. Но так было надо.

— Пойдем в мой кабинет, я желаю знать все о том, что с тобой произошло. Ну, и о том, кто такие твои гости.

— Расскажу, много времени это не займет, — кивнул я.

Кабинет отца всегда пахнул властью. Дубовые панели, пропитанные вековой магией и дымом дорогого трубочного табака. Тяжелые фолианты в кожаных переплетах, хранящие не столько знания, сколько секреты. И сам он — Григорий Васильевич Раздоров — восседал за массивным столом, как гора, покрытая снегом после схода лавины. Уязвленная, но не сокрушенная. Оказавшись в стенах своего места силы, он вновь сменил роль встревоженного отца на отстраненность главы рода.

Его желтые глаза, наши фамильные «солнечные клейма», изучали меня не с привычной снисходительностью или яростью, а с холодным, настороженным интересом. Впрочем, его цвет глаз постоянно менялся — магия и на них наложила свой отпечаток. На столе между нами дымились две фарфоровые чашки с крепким, черным как деготь, чаем. Ритуал мира. Или перемирия.

— Итак, — его голос был глухим, лишенным прежней неоспоримой властности. Он все еще ощущал ледяной ожог моего Серого Льда в костях. — Ты вернулся. Не с пустыми руками и не с пустой душой. Расскажи. С самого начала. Что произошло в этой Пустоши, что затянула в себя моего сына, а выплюнула… столь сильного воина?

Я взял свою чашку. Горячий фарфор не мог согреть пальцы, привыкшие к холоду Нави. И начал. Голос мой звучал ровно, без пафоса, почти монотонно — как я читал бы доклад о количестве мебели в нашем поместье. Но каждое слово моей речи было выстрадано.

Я рассказал, как шел по Пустоши, отбиваясь от бесчисленных монстров, о том, как находил истерзанные тела в незнакомой форме. Как потом обнаружил практически полностью уничтоженный отряд Вивиан. И бесстрастно описал, как их пожирали стражи Сердца.

О том, как наши магии — её темная и моя серая — странным образом дополняли друг друга в бою, создавая хрупкий щит. О том, как мы увидели само Сердце — не место, а Сущность. Дыру в ткани мира. И о том, как едва вырвались, когда оно нас атаковало, уничтожая саму реальность. И о том, что, даже ударив совместно, объединив наши силы, мы не смогли хотя бы поцарапать его.

— Мы вышли… не там, где я вошел. Отсюда и моя задержка, — продолжал я, видя, как в глазах отца мелькает понимание. — Пустошь выплюнула нас на юге. В Нормандской Империи. На землях, где Вивиан… была герцогиней. И где её ждал не любящий дядя и сестра, а петля.

Подробно, но без прикрас, я описал подлые интриги герцога Норфолка, отравленного императора, ненависть принца Альберта, чьё уязвленное самолюбие искало кровавой мести. Как они сфабриковали обвинение в отравлении. Как Вивиан объявили вне закона. Как её верный дворецкий Рудольф с горсткой людей вырвал нас из лап предателей. Бегство. Преследование. Отчаянный путь к её сестре Изабелле…

— … и нашли мы её уже в плену, рядом с уничтоженным поместьем, — голос мой стал жестче. Я видел перед глазами горящее поместье, ледяных Стражей Мораны, ужас на лице Изабеллы. — Они взяли Редмонд штурмом. Изабеллу схватили. Мы опоздали… но не совсем.

Рассказ о явлении Стражей, о ледяной бойне, о спасении Изабеллы под взглядами безликих посланников смерти заставил отца побледнеть. Его чай остывал, забытый.

— Безумие, — прошептал он. — Бросаться в Навь с живыми…

— Выбора у меня не было. Альберт стягивал войска. Вся империя была против нас. Навь… была единственной дорогой домой. Быстрой и… скрытной, — я сделал паузу, собираясь с мыслями для самого главного. Для того, что изменило всё. — Я открыл Врата у древнего кургана. Провёл их — Вивиан, Изабеллу, Рудольфа — по Тропе Мертвых. К Калинову Мосту.

Кабинет наполнился гнетущей тишиной. Отец понимал вес этих слов. Понимал немыслимый риск.

— И Она явилась, — продолжил я тихо. — Морана. Царица Нави. Владычица Вечного Покоя. Она стояла на Мосту… и спросила о Плате.

Я рассказал не о внешности Богини — её невозможно было описать словами. Я рассказал о присутствии. О всепоглощающем холоде Вечности. О бездонном взгляде, в котором мерцали погасшие звезды. О том, как моя магия, подпитанная самой Навью, бушевала, но казалась ничтожной перед Её Величием.

— Она даровала нам проход, — продолжил я, глядя прямо в жёлтые глаза отца, такие же, как мои, но не знавшие вечного холода Нави. — Но взамен… потребовала не жизнь. Не душу. Она потребовала… свободу. Свободу в обмен на свободу. Другую.

Отцовский взгляд стал пристальным, вопрошающим.

— Свободу? От чего?

— От них, — я поднял руку, указывая куда-то вверх, за пределы кабинета, за пределы физического мира. — От Их Знаков. От Их Влияния. От меток богов, что тяготели надо мной с рождения. Метки Кривды — ее слова лживы, Недоли — богини неприятностей, даже тень Перуновой воли… — я коснулся груди, где когда-то чудилось тепло или холод божественного внимания. Теперь там была лишь ровная, вечная стужа моей собственной силы. — Морана… Она сняла их. Все. Как снимают старые, ветхие одежды. Это и была Плата. Добровольный отказ от божественных покровительств. От пути, предначертанного богами. От их долгов и их милостей.

Тишина стала гробовой. Отец замер. Его лицо, обычно непроницаемое, отражало бурю — неверие, ужас, и… странное, почти священное почтение. Снять метки богов? Это было немыслимо. Самоубийственно. Или… невероятно могущественно?

— Ты… отрёкся? — выдохнул он, и в его голосе не было осуждения. Был шок.

— Не отрёкся. Освободился, — поправил я спокойно. — Морана разорвала нити. Теперь моя сила — только моя. Ничьей волей, кроме моей собственной, она не направляется. Ничьей милостью не подпитывается. Она — как Серый Лед Нави. Чистая. Холодная. Не принадлежащая ни небесам, ни преисподней. Только мне.

Я поднял руку. Над ладонью, без единого жеста, без шепота заклинаний сформировался шар Серого Льда. Не сверкающий, не мерцающий. Матовый, тяжелый, поглощающий свет. Внутри него клубился туман вечной мерзлоты. Он висел в воздухе, излучая тихий, безжизненный холод, не подвластный никакой стихии мира живых.

Отец смотрел на этот шар. Смотрел долго. Потом его взгляд медленно поднялся на меня. В его жёлтых глазах не осталось ни гнева, ни уязвленного самолюбия. Было лишь глубокое, перемалывающее осознание.

— Так вот откуда… эта сила, — прошептал он. — Сила без источника… кроме тебя самого.

Он откинулся в кресле, внезапно став выглядеть не патриархом, а усталым человеком, столкнувшимся с чем-то непостижимо большим.

— Ты прошел через Сердце Пустоши. Ты бросил вызов богам. Ты провел живых через Царство Смерти. И ты… вышел из-под воли богов, — он покачал головой, и в этом жесте было странное смирение. — Ты все еще мой сын? Ты все еще наследник рода? Ты все еще человек?

Я поймал парящий шар Серого Льда, сжал ладонь. Лед рассыпался беззвучно, как пыль. Холод остался только в моих пальцах. И в душе.

— Я — Видар Раздоров, — сказал я просто, вставая. — И я вернулся домой, пройдя новое перерождение, смыв с себя всю гадость, что налипла на мою душу. Теперь ты знаешь, кто стоит перед тобой. И да, — я протянул ему свой блокнот, в который скрупулезно записывал все, что видел в Пустоши. — Надеюсь, это окажется полезным.

Я не стал ждать ответа. Повернулся и вышел из кабинета, оставив отца наедине с остывшим чаем и холодом новой реальности. Реальности, где его сын больше не был пешкой ни в его играх, ни в играх богов. Я прошел через Пустошь и Смерть, чтобы обрести себя. И теперь этот путь только начинался. Свободный. Холодный. Мой.

Тяжелые дубовые двери кабинета отца остались позади, а передо мной расстилалась парадная столовая Раздоровых. Не та интимная, где мы пили чай с отцом, а большая трапезная. Высокие сводчатые потолки, расписанные фресками с ликами древних богов и героев рода. Стены из темного, почти черного дерева, инкрустированные серебром и перламутром, мерцали в свете сотен восковых свечей в массивных канделябрах. Длинный стол, способный вместить сотню человек, сейчас был накрыт с царственной щедростью, но лишь для четверых — меня, отца, Вивиан, Изабеллы. Рудольф стоял чуть поодаль, за стулом Вивиан, как тень — непроницаемый, но каждым мускулом готовый к действию.

Вивиан досталось место напротив отца. Она сменила походную одежду на простое, но изысканное платье глубокого синего цвета. Темные волосы были убраны в строгую, элегантную прическу, открывая лицо, на котором все еще лежала печать усталости и пережитого кошмара, но теперь оно дышало спокойной, ледяной решимостью. Ее глаза, такие же темные, как бездна Нави, смотрели на отца прямо, без страха, без заискивания. Только достоинство, выкованное в горниле предательства и спасенное в Царстве Мертвых.

Рядом с ней Изабелла казалась хрупким призраком. Она была бледна, пальцы нервно перебирали край скатерти, а взгляд то опускался на золотую тарелку, то скользил по мрачным фрескам, будто ища знакомые черты в чуждых ликах. Но когда ее взгляд находил меня или Вивиан, в нем вспыхивала искра доверия, маленький огонек надежды.

Рудольф, в безупречном, хоть и чужом, камзоле нашего слуги, был воплощением бдительности. Его глаза, острые как кинжалы, метались между отцом, дверью и окнами, оценивая угрозы, невидимые другим. Напряжение еще не отпустило старого слугу, и на его лице нет-нет, да появлялась тревога.

Отец восседал во главе стола. Он уже не был тем ошарашенным новостями и моими изменениями человеком из кабинета. Григорий Васильевич Раздоров вновь надел маску главы могущественного рода. Темно-бордовый кафтан с серебряным шитьем, тяжелая цепь с фамильным гербом… Его желтые глаза изучали герцогинь де Лоррен с отстраненным, почти научным интересом, как редкие экспонаты. Но я знал — он видел не просто изгнанниц. Он видел тех, кто прошли с его сыном Пустошь и Навь. Кто выжили там, где должны были погибнуть.

Тишину нарушал лишь звон посуды, когда слуги разливали густой, душистый борщ в фарфоровые тарелки. Аромат тмина, свеклы и мяса заполнил зал, странно контрастируя с готической торжественностью обстановки.

Отец отпил глоток крепкой, темной настойки из маленькой рюмки. Поставил ее на стол с тихим стуком. Этот звук прозвучал как сигнал.

— Герцогиня Вивиан де Лоррен, — его голос, глубокий и властный, заполнил пространство зала, заставив Изабеллу вздрогнуть, а Рудольфа напрячься еще сильнее. Вивиан лишь слегка подняла подбородок, встречая его взгляд. — Мой сын… Видар… поведал мне о вашем пути. Пути, который немногие могли бы пройти. Пути, достойном саг.

Он сделал паузу, его взгляд скользнул ко мне. В нем читалось признание. Не только моей силы, но и моего выбора — защищать их.

— Нормандская империя потеряла не просто знатную даму, — продолжил он, обращаясь снова к Вивиан. — Она потеряла честь. Предав свою кровь по навету завистников и трусов, — его слова были остры, как клинок, и несли не сочувствие, а констатацию факта, оценку врага. — Российская Империя… Род Раздоровых… не таковы.

Он отодвинул тарелку с борщом, сложив руки перед собой на столе. Желтые глаза загорелись холодным, расчетливым светом.

— Здесь, под этой крышей, вы находитесь под защитой моего слова. И слова моего сына, чью волю и силу вы видели. Он кивнул в мою сторону. — Род Раздоровых предлагает вам свое покровительство. Полное и безусловное. Кров, защиту, статус. Вы не беглянки здесь. Вы — гости. Почетные гости. И со временем… возможно, нечто большее.

Вивиан не отвечала сразу. Она смотрела на отца, потом перевела взгляд на меня. В ее темных глазах не было сомнения. Только вопрос, обращенный ко мне — ему можно доверять? Я встретил ее взгляд и дал едва заметный кивок. Я прошел ради них через Навь. Я сражался за них. Мое доверие к отцу после поединка было хрупким, но основанным на взаимном уважении к силе. И я верил в его слово, данное открыто.

— Мы принимаем ваше предложение, Темнейший князь, — голос Вивиан прозвучал тихо, но с той самой стальной ноткой, что не сломалась ни в Пустоши, ни перед Альбертом. — С глубокой благодарностью. Ваше покровительство… и кров Видара… это больше, чем мы могли надеяться найти после… всего.

Ее рука под столом нашла руку Изабеллы, сжимая ее успокаивающе. Младшая сестра выдохнула, словно с нее сняли невидимую тяжесть, и робко кивнула.

Отец позволил себе легкую, почти незаметную улыбку. Не теплую. Удовлетворенную. Как стратег, получивший ценного союзника.

— Хорошо, — сказал он. — Тогда позвольте говорить о будущем. Ваше появление здесь… оно не останется незамеченным. Слухи о чужеземных аристократах, спасенных моим сыном из самого Царства Мертвых… — он бросил на меня быстрый, оценивающий взгляд, — … это не просто слухи. Это сенсация. Которая требует должного представления.

Он отхлебнул настойки.

— Император Борис Федорович Годунов, — произнес он имя с подобающим пиететом, но и с оттенком фамильярности человека, знающего государя лично. — Он человек умный. Любопытный. Ценит необычное. И ценит силу. Ваша история, леди де Лоррен, и история вашей сестры… она заинтересует его. Глубоко. Более того, ваш статус, хоть и омраченный клеветой на родине, здесь, при должном представлении… может стать козырем. Для вас. И для нас. Уверен, мы сможем все решить к обоюдной выгоде. И вот что я предлагаю…