Индульгенция. Без права на ненависть. Часть 5

Глава 20

Глава 20

В моей руке сам собой появился ледяной клинок. Полшага вперед, и рычащая псина сама насадилась на него. Фиолетово-черный сгусток невесомости, что был холоднее космоса, метнулся из ладони. Он не летел — он исчез у моей руки и появился перед грудью вожака. Часть его торса, от левого плеча до правого бедра, просто… перестала существовать. Исчезла в клубящейся мгле Нави. Остальное — ноги, голова с застывшим оскалом, кровавый фонтан из обрубка позвоночника и клубок кишок, вываливающихся из тела, как перезрелые плоды — рухнуло на промерзшую землю с глухим, влажным шлепком.

— Видар, очнись!!! — на самом краю сознания я услышал чей-то крик, но не воспринял его.

Злость и ярость полностью затопили мое сознание, вытеснив из него все человеческое — они посмели покуситься на МОЕ!!! На моих друзей. Пусть теперь молятся, чтобы смерть была милосердной к ним и забрала их сразу. Потому что я милосердным точно не буду.

— Гиви! Таня! ВНИЗ! — рев мой был нечеловеческим, вибрирующим той самой чернотой, что клокотала внутри. Рука, что секунду назад лишь угрожала Пустотой, рванулась не в жесте, а в ударе. Не заклинание. Инстинкт. Выброс.

Тишина. На миг — абсолютная, леденящая, страшнее любого крика. Даже мои друзья, шарахнувшиеся в стороны по моему воплю, замерли с открытыми ртами и глазами, полными не веры, а ужаса. Ужаса передо мной.

Потом — взрыв. Не магии. Ярости. Стаи.

Гибель вожака не сломила их — она их взбесила. Звериный вой, полный боли и безумия, разорвал тишину. Десять пар золотых глаз вспыхнули кровавым светом. Шерсть пробилась сквозь кожу, кости хрустнули, удлиняясь, морды вытягивались в звериные рыла. Превращение было мучительным, быстрым и уродливым — не гордые волки, а гиены, взбешенные потерей альфы. Они кинулись. Все сразу. Не на Таньку и Гиви. На меня. Когти, клыки, тупая сила полутонного тела — лавина плоти и ярости, сметающая все на пути.

Хорошо!

Пустошь внутри меня завыла от восторга. Не сдерживай. Не рассчитывай. Уничтожай!

Я оскалился и шагнул навстречу. В самый центр стаи. Мои движения были нечеловечески быстры, резки, предсказуемы только для Пустоты — сути моей магии, моего серого эфира, что вела меня. Да, я уже догадался откуда она –не привычные всем тьма и свет, а именно пустота — серая мгла, в которой нет ничего. Но в которой все же что-то таится — лютый голод тьмы и всепожирающая ярость света.

Первого оборотня — огромного, бурого, с пеной у пасти — моя рука встретила не кулаком, а лезвием. Тончайшая пластина искаженного пространства, что была острее любой бритвы, протянулась от кончиков пальцев. Она прошла через его шею, как горячий нож сквозь масло. Голова отлетела, глаза еще горели ненавистью. Тело рухнуло, фонтанируя кровью.

Кровь. Горячая, соленая, брызнула мне в лицо. Ее запах — медный, густой — смешался с запахом псины и леденящим дыханием Нави.

Справа — удар когтистой лапищей. Я не стал уходить от него. Пустошь сжалась вокруг меня на миг. Когти скользнули по искаженному пространству, как по броне, с противным визгом и снопом искр.

Моя левая рука вонзилась в грудь нападавшего. Не физически. Внутрь. Холод Нави пронзил его плоть, заморозил сердце, разорвал его изнутри черным инеем. Зверь захрипел, из пасти хлынула алая пена, смешанная с осколками ледяной крови.

Рев, стоны, хлюпающие звуки рвущейся плоти. Площадь перед академией превратилась в бойню. Я был вихрем смерти. Каждое мое движение — рассекало, разрывало, замораживало изнутри. Клинки пространства с легкостью отсекали конечности. Волны холода вымораживали внутренности, оставляя трупы, покрытые инеем.

Один оборотень, уже почти полностью превратившись в волка, прыгнул мне на спину — его клыки жадно впились в плечо. Боль — острая, жгучая. Пустошь ответила волной отрицания. Существо вокруг укуса просто… распалось. Растворилось в черную пыль, унесенную ветром. От огромного злобного волка осталась только голова, что бессмысленно таращила пустые глаза рядом со мной.

Я не чувствовал усталости. Только холодную ярость и бескрайнюю мощь Пустоты. Она торжествующе пела в моих жилах, требовала больше крови, больше смерти. И я давал ей это. Снова и снова.

Один. Последний. Молодой еще, шерсть пегая. Он видел, как падали его сородичи. Видел кишки на мерзлой земле, обледеневшие трупы, разорванные тела. Зверь в нем сломался. Он заскулил, поджал хвост, попятился. В его глазах был только ужас.

Пустошь внутри взревела — убей!

Я поднял руку. Фиолетово-черная сфера смерти уже клубилась на ладони.

— Видар! НЕ НАДО! ОН СДАЁТСЯ!!! — снова голос Снежаны. Резкий, отчаянный. Откуда-то слева.

Я колебался. Мгновение. Зверь скулил, прижимаясь к земле.

И тут — удар в спину. Тупая, звериная хитрость. Еще один, притворившийся мертвым среди луж крови и внутренностей, рванул ко мне, клыки — к шее.

Рефлекс. Пустошь выплеснулась. Вспышка. Ледяное сияние, черное в своей сердцевине, окутало нападавшего и… сдавшегося. На миг — две фигуры, застывшие в прыжке и страхе. Потом — тихий хруст. Они рассыпались. Как стеклянные статуи, ударившиеся о камень. Тысячи мелких, кроваво-ледяных осколков.

Тишина. Настоящая теперь. Ни рева. Ни стона. Только хлюпанье крови под ногами да прерывистое дыхание Таньки где-то позади. Я стоял посреди круга смерти. Круг из обезображенных тел, луж темной, почти черной в инее крови, разбросанных внутренностей, замерзших в причудливых фигурах. Запах — железа, экскрементов и вечного холода Нави — стоял тяжелым туманом.

Пустошь внутри успокоилась. Насытилась. Она требовала признания. Триумфа. Она была частью меня. Частью моей магии. Мы стали едины и неделимы. Как и ледяным холодом Мораны и Серым эфиром Сварога.

Я вскинул голову. К небу. К стенам академии. К бледным, искаженным ужасом и отвращением лицам в толпе. Ликанские. Перевертышевы. Просто студенты. Они смотрели на меня не как на победителя. Как на катастрофу. Как на монстра.

И я закричал. Не слово. Не клич. Вой. Долгий, пронзительный, наполненный ледяной мощью Пустоши и первобытной яростью только что законченной бойни. Он разнесся над площадью, заставляя стекла в окнах академии дребезжать, а самых слабых в толпе — падать на колени, зажимая уши. Это был крик не человека. Это был рев самой Нави, заявившей о своем пришествии в этот мир.

«АААААААРРРРРГХХХХ!!!»

Эхо покатилось по камням, затихая где-то вдали. Я стоял, грудь вздымалась, пар от дыхания клубился ледяным облаком в морозном воздухе. Кровь врагов стекала по моей одежде, замерзая узорами. Я оглядел поле боя. Моя победа. Моя месть. Моя Власть.

Тогда я почувствовал их взгляды. Не из толпы. Другие. Острее. Старше. Полные не ужаса, а холодной, смертоносной ярости. Откуда-то с верхних этажей академии. Из теней за колоннами. Я встретился взглядом с одним — желтым, как у змеи, полным немыслимой ненависти и… обещания.

Уничтожив стаю глупых щенков, я объявил войну старым матерым волкам. Матерям, отцам, наставникам клана Оборотневых. Магам, чья сила и ярость были выкованы не в академических спорах, а в настоящих боях. Их месть будет не мгновенной. Она будет коварной. Неумолимой. Смертельной.

А может, и нет — тупые псины никогда не умели думать и планировать, предпочитая лишь рвать и жрать. Их спасало только то, что они плодились быстрей, чем умирали. Так что можно с уверенностью предсказать их следующий ход и его последствия — печальные для них, поскольку полумер мы не приемлем, и выгодные для нас — оборотни были хоть и тупыми, но богатыми.

Уголок губ сам собой дернулся в подобие улыбки. Ледяной оскал. Пустошь внутри тихо заурчала, как довольный зверь.

Пусть приходят.

Я повернулся к Таньке и Гиви. Они все еще смотрели на меня, как на призрака. Или на демона. В их глазах не было благодарности. Только шок. И страх. Глубокий, первобытный страх.

— Вставайте, — мой голос звучал хрипло, но уже почти по-человечески, хотя и с ледяным дьявольским отзвуком. — Опаздываем на лекции.

Я переступил через обледеневшую кишку и пошел к воротам. Толпа передо мной расступилась мгновенно, молча, образуя широкий коридор страха. За мной, пошатываясь, шли друзья. А с высоких башен академии в мою спину давили взгляды десятков враждебных глаз, полные ненависти и клятв мщения.

Бойня закончилась. Война только началась. И теперь все — и враги, и друзья — знали правила. Мои правила.

Кабинет графа Виктора Андреевича Оборотнева напоминал логово раненого зверя. Не помпезная зала с портретами предков, а именно рабочий кабинет — тесный, со стенами, обшитыми панелями из темного дуба, насквозь пропитанный запахом дорогого табака, кожи и… чего-то дикого, звериного, что не выветривалось даже через распахнутые окна, прикрытые плотными шторами. Здесь пахло кровью, пусть и незримой. И яростью.

Он сидел за массивным столом, не граф, а вожак. Виктор Андреевич. Человеческий облик держался с трудом. Широкие плечи напряжены под дорогим камзолом, будто вот-вот порвут швы. Глаза — не привычно-холодные, а горящие желтым огнем сквозь узкую щель век. Шрам, пересекавший левую скулу (память от когтей горного тролля из Пустоши на границе с Лифляндией), от прилива крови казался свежим, багровым. В пальцах, сжимавших наполненный бокал, жалобно трещал хрусталь.

Вокруг — его род. Стая. Отец Димы, дядья, тетки, двоюродные братья и сестры, чьи дети или внуки лежали сейчас кусками мяса и льда на площади Академии. Они не рычали. Не рвали одежду. Но воздух в кабинете вибрировал от едва сдерживаемого звериного бешенства. Каждый нерв был натянут струной. Каждое дыхание — короткий, хриплый выдох хищника перед прыжком. Тишина была страшнее крика.

— Моего сына… — голос отца Дмитрия, Анатолия, был хриплым шепотом, но он резал тишину, как коготь. — … Он… Он его… Стер. В Навь. Как грязь. Без чести. Без боя!

— Не его одного! — вскрикнула женщина в углу, заламывая руки. Ее пальцы уже наполовину превратились в когти, рвущие бархат платья. — Всех! Моих близнецов… Охотников! Он их… Он их разорвал! Как тряпки!

— Раздоров… — имя Видара прозвучало из уст Виктора Андреевича, как проклятие, смешанное с ядом. Бокал в его руке наконец не выдержал давления и лопнул. Кроваво-красное вино, смешавшись с кровью и осколками хрусталя, брызнуло на дубовую столешницу. Он даже не вздрогнул. — Щенок! Мерзкий выродок! Серый… Он посмел… Посмел поднять руку на нашу кровь!

Светящиеся золотом глаза впились в каждого присутствующего. В них не было вопроса. Был приказ. Древний, как сами горы, как первобытный закон стаи. Кровь за кровь. Полная месть. Без пощады. Уничтожить не только щенка-убийцу. Весь его род. Стереть с лица земли. Выжечь корни.

— Война, — прорычал Виктор Андреевич. Слово упало, как камень в бездонный колодец тишины, и породило волну.

— Война! — эхом пронеслось по кабинету.

— Разорвать их!!!

— Выгрызть сердце старому Раздорову!..

— Их дом… их земли… пусть зарастут чертополохом, выросшим из пепла!

Споры? Были. Недолгие, всего минут десять. Осторожные голоса — очень немногие — пытались вставить слово о силе Раздоровых, о их союзниках, о том, что Империя может не одобрить… Их заглушили яростным рыком. Остатки разума были сожраны горем и ненавистью. Оборотневы не были изощренными политиками. Они были стаей, которая потеряла детенышей.

— Отправляйте, — приказал Виктор Андреевич своему юристу, дрожащему человеку в очках, прижавшемуся к стене. — Официальный запрос в Имперскую Канцелярию. О признании состояния войны между Домом Оборотневых и Домом Раздоровых. Основание… — он оскалился, обнажив уже не совсем человеческие клыки. — … Убийство наследников и членов рода подлым колдовством. Требуем права Кровной Мести по Старому Кодексу.

Юрист закивал, засуетился, его пальцы запорхали по виртуальной клавиатуре. Атмосфера накалялась. Казалось, вот-вот рухнет человеческий облик, и кабинет заполнится взбешенными волкодавами.

Запрос ушел по быстрому магическому каналу — светящаяся печать Оборотневых вспыхнула и исчезла в воздухе.

Ожидание ответа длилось мучительно долго. Минут тридцать. Виктор Андреевич нетерпеливо метался по кабинету, как тигр в клетке, каждый его шаг заставлял дребезжать хрусталь в витринах.

И вот — ответ.

Серебристый свет вспыхнул над столом, материализовав долгожданный свиток с Имперской Печатью — двуглавым орлом, сжимающим меч и молнии. Виктор Андреевич сорвал печать, развернул пергамент. Его глаза пробежали по лаконичным строкам.

Желтый огонь в его глазах вспыхнул ярче. Уголки губ поднялись в зверином, лишенном всякой радости оскале.

— Одобрили, — прошипел он. Тяжелое, горячее дыхание вырвалось из его груди. — Состояние войны признано. Право Кровной Мести подтверждено. По всем правилам.

В кабинете взорвалось рычание торжества и ненависти. Оно не нуждалось в словах.

Виктор Андреевич схватил магический коммуникатор — тяжелый, из черного камня, в виде волчьей головы. Он набрал номер. Знакомый. Очень знакомый.

Трубку подняли почти мгновенно.

— Григорий Васильевич, — голос Виктора был низким, насыщенным дикой ненавистью, каждое слово — как удар когтями по металлу. — Поздравляю. Твое отродье только что подписало смертный приговор всему твоему жалкому роду.

Пауза. В эфире слышалось лишь ровное, чуть насмешливое дыхание с той стороны.

— Мы только что получили санкцию Империи, — продолжал Оборотнев, не сдерживая рычания. — Война. Официальная. Кровная. До последнего Раздорова. До последнего камня в фундаменте вашей вонючей усадьбы! Мы сотрем вас! Я…

Голос с той стороны перебил его. Спокойный. Ледяной. Насмешливый до мозга костей. Голос Григория Васильевича Раздорова.

— Головка от буя. Успокойся, Витенька, — прозвучало в коммуникаторе, и желтые глаза графа Оборотнева сузились до щелочек от бешенства. — А то твоя собачья морда вот-вот лопнет от напряжения. Дыши глубже. Полезно. Особенно перед… концом.

— ТВОЙ ВЫРОДОК УБИЛ НАШИХ ДЕТЕЙ! — взревел Виктор Андреевич, человеческий облик поплыл, по лицу пошла рябь, показалась шерсть.

— Знаю, знаю, — раздалось в ответ, и в голосе Григория Васильевича явственно слышалось… веселье. — Видарушка написал. Детально. Очень… живописно. Горжусь парнем. Настоящий Раздоров. Чистокровный. Приголубил бешеных собак, но малость перестарался. Впрочем, так и надо. Стая напала на одного — и сдохла. Какой позор!!! Измельчал род Оборотневых, совсем измельчал.

— ТЫ… ТЫ СМЕЕШЬСЯ⁈ — рык оборотня потряс стены кабинета.

— Ну не плакать же мне? Конечно смеюсь, Витенька, — подтвердил Григорий Васильевич. — Над твоей жалкой стаей, которую мой щенок разобрал на запчасти. Над твоей истерикой. И особенно смешно будет… — голос внезапно стал холодным, как бездна Нави, — … когда твою седую, вонючую шкуру Видар приколотит к воротам твоего же поместья. В качестве трофея. Доброй ночи, «граф». Спокойной она не будет.

Щелчок. Связь прервалась.

Виктор Андреевич Оборотнев замер. Коммуникатор в его руке треснул, затем рассыпался в мелкую черную пыль. По кабинету прокатился волной низкий, нечеловеческий вой — вой вожака, потерявшего все и клянущегося реками крови.

Война была объявлена. И старые волки Оборотневы впервые услышали в ответ не страх, а ледяную насмешку. Что делало их ярость еще более слепой, еще более смертоносной.

И где-то в своем кабинете, Григорий Васильевич Раздоров, убирая коммуникатор, усмехнулся. Война? Отличная новость. Его Видар опять принес роду прибыль, пусть еще и не знает об этом. А пока надо Никифора позвать — все-таки им войну объявили. И, наверное, сосредоточиться, но никак не получалось. Потому что хотелось смеяться….