Индульгенция. Без права на ненависть. Часть 5

Глава 24

Глава 24

Так, что у нас дальше по плану? Боевое слаживание? Пойти или нет, вот в чем вопрос. Воеводы — это, в принципе, вообще не про командную работу, потому как если они начинают бить, то всем лучше в этот момент оказаться подальше. Я, например, когда оборотней валил, сдерживался так, что думал, каналы порву. Теперь надо полностью менять рисунок боя и учиться тонким манипуляциям с эфиром. А то захочу зажечь костер, а спалю весь лес. Впрочем, можно и сходить — заняться-то все равно не…

— Видар!!! Угадай, кто⁈ — мои глаза накрыли мягкие ладошки. Знакомый запах и тепло, ну, и голос, конечно же. А еще наглое поведение, о чем говорит рука на моей заднице.

— Изабелла, веди себя прилично, -развернулся я к ней.

— Вот еще. Мы в академии. А тут студенты. Темные. Мы не подчиняемся правилам, мы их сами придумываем, — процитировала она одну из заповедей Темного Братства — по слухам, самого первого объединения темных студентов со времен открытия академии.

— Привет, Вивиан, — тепло улыбнулся я девушке, которая с недовольной улыбкой наблюдала за нами. — Все получилось?

— Да, — кивнула она. — Сестру приняли, а я прошла собеседование и вроде как на испытательном сроке. С завтрашнего дня приступаем…

— Говори за себя. Я уже сегодня заселюсь в общежитие. Мне даже ключ от комнаты выдали. Говорят, соседка у меня — чистый зверь. И фамилия такая… запоминающаяся. Темноозерная? Темнореченская?..

— Темноводная? — уточнил я.

— Вот. Точно. Она, ага.

— Хана академии, — сокрушенно покачал я головой. — Если эти двое споются, то они тут точно всех нагнут. К тому же, она вроде как собиралась жить одна.

— Знаешь ее?

— Конечно. Это ж Танька, моя лучшая подруга уже не знаю сколько лет. Ладно, попрошу ее, чтобы не жестила сильно. Сможешь стать для нее своей, и она за тебя любого порвет. Очень сильная и верная.

— Нет. Не надо просить. Пусть жестит. Пусть мне тут все покажет. Хочу увидеть своими глазами светлых, свободно гулящих по академии. Хочу посмотреть, как у вас тут друг другу глотки рвут, хочу сама подраться на дуэли…

— Экая ты кровожадная, — чуть отодвинулся я от нее. — Впрочем, так и надо. Рви сам или порвут тебя.

— Видар!!! Не учи Изабеллу плохому!!! — возмутилась Вивиан.

— Поздно, — обреченно вздохнул я. — У нее уже есть учительница. А еще…

Моя рука дернулась, ловя иглу, летящую мне в затылок, напитанную до такой степени тьмой, что она едва не разрушалась во время полета.

Отмашка, и, не глядя, отправляю обратно подарок. Слышу сдавленный хек и, обернувшись, только и вижу зловонную лужу, в которую превратился нападавший. Даже вещей от него не осталось.

— Это что сейчас было⁈ — изумленно хлопала ресницами Вивиан.

— Убить меня хотели, — равнодушно пожал я плечами. — Третий раз за день. Думаю, еще пару раз точно попытаются до вечера. Ну, и ночью наверняка тоже кто-нибудь заявится. Правда, если именно этой ночью, то… я им сочувствую.

— А что будет этой ночью?

— Будет решаться моя дальнейшая судьба. Звучит, конечно, пафосно… Ай, ладно, не бери в голову.

— Жесть. И как ты с таким равнодушным лицом на это реагируешь?

— Привык уже. Меня постоянно убить пытаются, так что просто не обращаю на это внимания. Ладно, девицы-красавицы. Пошел я на урок — посмотрю, чему наших учат. Скоро увидимся.

Обнимашки, чмоки в щеку Изабеллу, в краешек губ Вивиан, и я потопал в том направлении, которое показывал навигатор на браслете. О том, что меня опять хотели грохнуть, я даже не думал — пофиг. Слабая очень была попытка, даже не пришлось напрячься. Хотя, если честно, меня самого моя возросшая сила немного пугает. Такой резкий переход ни к чему хорошему не приведет. Впрочем, после Купели Мораны мое телои источник полностью изменились, так что никакого дискомфорта от пропускания большего количества эфира через него я не чувствовал. Все было как прежде, только с поправкой на возросшую силу.

Настроение, несмотря на все гадости этого дня, было приподнятым. И оставалось таковым ровно до того момента, как я шагнул на полигон № 3.

Боевое слаживание. Это звучало как шутка после утра, проведенного в настоящей мясорубке. Воздух здесь вибрировал от сконцентрированной магии, его наполнял треск щитов, свист боевых чар, крики команд. Песчаная арена, огороженная руническими барьерами, кипела.

Боевые тройки. Светлые, темные — все перемешано. Студенты отрабатывали комбинации: двое в нападении, один в защите, потом смена. Огонь и лед, тени и вспышки святого света сливались в хаотичном, но учебном танце с темными плетениями. Дисциплина. Координация. Доверие к тому, кого вчера мог считать врагом. Мило. Наивно. Местами глупо.

Мое появление нарушило отлаженный ритм. Шум стих, как подрезанный. Десятки пар глаз — настороженных, испуганных, ненавидящих — уставились на меня. Песок хрустнул под сапогами громче любого заклинания.

— А, птичка выспалась? Или наконец отрыгнула тех, кого сожрала утром?

Голос громыхнул, как залп осадного орудия. Боярин Громов. Мастер боевых чар. Гора мышц под практичной кожаной броней, надетой поверх академической мантии. Лицо словно высеченное топором из гранита, с парой мелких шрамов, которые он явно считал украшением.

Он стоял на возвышении, наблюдая за группами, и его взгляд… Черные, как у грозового неба, глаза пылали не просто ненавистью. Злобой. Чистой, неразбавленной. После кабинета Упыревой, после Мозгоправского, после техномагического инцидента я был для него олицетворением всего, что он презирал — хаоса, неуправляемой силы, отсутствия дисциплины. И угрозой его авторитету.

— Ты опоздал, Раздоров, — он спустился с возвышения, его шаги оставляли глубокие отпечатки на песке. Толпа студентов расступилась, образуя коридор страха. Не передо мной. Перед ним. — Думаешь, твои утренние… подвиги… дают тебе право игнорировать расписание? Что ты особенный?

Он остановился в двух шагах. Пахло потом, сталью и озонированной магией. Его аура — грубая, силовая — давила, пытаясь согнуть. Пустошь внутри лениво зевнула.

— Так получилось, профессор, — ответил я ровно, глядя на него чуть свысока. Рост позволял. — Был в студенческом совете. Решал насущные и важные для меня вопросы. Дела рода и все такое. Вы же не хотите, чтобы я игнорировал их?

Его скула дернулась. Мой спокойный тон, отсутствие страха — это было хуже открытого вызова.

— Не умничай, выродок! — он плюнул почти мне под ноги. — Тут учатся маги. Воины. А не ходячие катастрофы! Твоя «особая» сила — это грязь из Нави! Она не имеет ничего общего с настоящим искусством боя! С дисциплиной! С честью!

Он повернулся к студентам, развел руками, как проповедник:

— Видите? Он даже встать в строй не сможет! Не способен работать в команде! Потому что он — одиночка! Убийца! Его место не здесь! Его место — в клетке или на плахе!

Слова били по толпе. Кто-то зашелся в одобрительном шепоте. Кто-то потупил взгляд. Ну а кто-то — не будем показывать пальцем на Мранных, — откровенно скалился, предчувствуя скорую драку.

Громов ловил их страх, их неуверенность, раздувая их, как кузнец мехи. Он пытался меня изолировать. Унизить перед теми, кого должен был учить. И его бесило, что не все на это ведутся.

Пустошь внутри заурчала. Не ярость. Раздражение. Как от назойливой мухи.

— Профессор, — голос мой стал тише, но резал гул толпы, как лезвие. Все замерли. — Вы так красноречиво говорите о силе… о дисциплине… о чести.

Я медленно обвел взглядом студентов, потом вернул его на Громова. В его черных глазах заплясали чертики бешенства. Но слова — это только слова. Пустое сотрясения воздуха.

Я сделал паузу, давая напряжению достичь предела.

— Может, докажете? — улыбка тронула мои губы. Холодная, ироничная. — Прямо здесь. Прямо сейчас. Покажите этим «настоящим магам», на что способен боярин боевых чар. Без команд. Без тройки. Один на один. Докажите, что ваша… дисциплина… сильнее моей грязи.

Тишина стала абсолютной. Даже дыхание замерло. Вызов. Прямой. Публичный. Ученика — учителю. Серого мага — боярину света.

Громов аж посерел. Потом — багрово покраснел. Жилы на шее надулись, как канаты. Его аура рванула наружу — волной грубой силы, от которой песок взвихрился, а ближайшие студенты шарахнулись назад.

— ТЫ… МАЛЕНЬКИЙ… НАГЛЫЙ… ЧЕРВЬ! — рев его сотряс барьеры. Человеческое в нем исчезло. Остался только взбешенный зверь в броне. — Я СЛОМАЮ ТЕБЯ! НАУЧУ ПОКЛОНЯТЬСЯ СИЛЕ, КОТОРУЮ ОСКВЕРНЯЕШЬ!

Он не стал читать заклинание. Не стал строить сложных комбинаций. Он просто ринулся. Как таран. Кулак, сжатый в стальную громадину, засвистел в воздухе, окутанный сгустком сконцентрированной кинетической энергии. Удар, способный разбить в крошево каменную глыбу. Удар, рассчитанный не просто убить, а унизить — размазать по песку.

Пустошь внутри встрепенулась. Не со страхом. С предвкушением.

Слишком прямолинейно, профессор. Слишком предсказуемо.

Я не отпрыгнул. Не блокировал. Я сделал шаг навстречу. В последний миг — небольшое смещение корпуса. Кулак Громова просвистел в сантиметре от моего виска. Воздушная волна рванула кожу, но не задела. Его инерция, его бешеная ярость понесли его вперед.

Моя ладонь, плоская, как клинок, с разворота ударила ему в локоть бьющей руки. Точно. Жестко. С чистой механикой, знанием анатомии и момента.

Хруст. Тупой, влажный. Тихий, но всеми услышанный в мертвой тишине полигона.

Громов взревел от боли и ярости. Его рука неестественно выгнулась. Удар сорвался. Он пошатнулся.

Но он был боярином. Ветераном настоящих боев. Боль не сломила его, а взбесила еще больше. Левой рукой — молниеносный хлесткий удар в корпус, со вспышкой оглушающей энергии.

Я смягчил удар элементарным смещением центра тяжести и напряжением мышц. Энергия эфира рассеялась по мне, как волна о скалу, оставив лишь ожог и звон в ушах. Одновременно моя нога метнулась в низком ударе по опорной пятке.

Громов, и так терявший равновесие, грузно рухнул на колено, взбивая облако песка. Его рык смешался с хрипом.

Я не дал опомниться. Шаг вперед. Колено — коротко, жестко — в грудину. Без магии. Просто ускоренная масса тела.

УГХ!

Воздух вырвался из его легких со свистом. Он захлебнулся, глаза полезли на лоб, полные не столько боли, сколько абсолютного, немыслимого унижения. Он, боярин Громов, поверженный в пыль учеником за три движения! Без единой вспышки запретной для него силы! Только скорость, точность и презрение к его грубой мощи.

Я отступил на шаг, глядя сверху вниз на задыхающегося, багрового от ярости и боли гиганта.

— Ваша дисциплина, профессор, — произнес я громко, четко, чтобы слышали все замершие студенты, — похоже, не учит смотреть под ноги. Или контролировать гнев. Основа боя, как вы говорите.

Я повернулся, оставляя его корчиться в песке, и направился к краю полигона. Пустошь внутри тихо урчала от удовлетворения. Не надо было Пустоты. Не надо было крови. Только хладнокровие и удар в самое больное место мастера боевых чар — его гордыню.

За спиной раздался новый, сдавленный рев. Полный бессильной ярости и клятв мщения.

Война с Оборотневыми? Интриги светлых? Панический взгляд Светы?

Теперь в списке врагов красовался новый пункт. Профессор Громов. И его месть будет не тихой. Она будет громкой, прямой и очень, очень болезненной.

Что ж. Пусть попробует. Мне не привыкать.

Шаги по песку казались громче, чем треск молний за спиной. Я повернулся к выходу, спиной к униженному зверю в профессорской мантии. Пустошь внутри урчала удовлетворенно — победа была чистой. Без крови. Без Нави. Только анатомия и презрение к тупой силе. Доволен, старик? Теперь знаешь цену своей «дисциплине»?

Ошибка.

Воздух взорвался — болью. Удар в спину молниями. Сотнями раскаленных бичей святого света, сплетенных в один карающий кнут. Он ударил не в тело — в душу. В саму суть любого мага.

— А-А-АРГХ! — с моих губ сорвался крик боли. Спина вспыхнула адским огнем. Кожа, мышцы, кости — все горело очищающим пламенем Громова. Он не просто бил. Он карал. Как еретика. Как тварь. Используя мою спину, мое доверие к хоть каким-то правилам…

Пустошь внутри не взревела. Она вскипела.

Холод. Абсолютный. Бездонный. Затопил нервные пути, сжигая боль, как бумагу. Я не упал. Не согнулся. Развернулся. Медленно. Сквозь завесу белого плазменного гнева, что продолжал жечь мантию, испаряя ткань и кожу под ней.

Громов стоял в стойке. Локоть висел сине-багровой сосиской, лицо перекошено от боли и бешенства. Но правая рука была вытянута. Пальцы — когти, изрыгающие потоки священной энергии. Его глаза пылали торжеством подлеца.

Студенты замерли. Кто-то ахнул. Кто-то отвернулся. Большинство смотрело с восторгом ужаса. Учитель только что ударил ученика в спину. Такой позор ему не простят, и если он выживет, более тут работать не будет. Впрочем, теперь шансов выжить у него нет — Упырева подобное точно не простит.

— Честь… дисциплина… Профессор? — мой голос перекрыл треск молний. — Хороший урок. Позволь ответить.

Я не стал читать заклинаний. Не стал парить или жестикулировать. Просто взглянул на его искалеченную руку. Точнее, на пространство вокруг нее.

— НЕ-Е-ЕТ!!!

Слово — Приказ.

Кость, пытавшаяся срастись под напором воли Громова, рассыпалась в пыль. Как пересушенная глина. Мышцы размотались кровавыми лентами. Кровь испарилась черным дымком. Рука от локтя до кончиков пальцев перестала существовать за мгновение. Была — и вот ее нет.

Громов завыл. Не от боли — от ужаса. Он смотрел на культю, из которой сыпался пепел. Его священный свет вокруг меня дрогнул, померк.

— Теперь спина, — прошептал я.

Пустошь среагировала. Вакуум. Абсолютный. Мгновенный — исчезновение воздуха за его спиной. Физика рванула его вперед, как тряпичную куклу. Он полетел ко мне, беспомощный, с лицом, искаженным немым криком.

Я не стал уворачиваться. Встретил. Коленом. В солнечное сплетение.

«УГХ!»

Воздух вырвался со свистом. Он рухнул на песок, скрючившись, задыхаясь. Его аура «непобедимого боярина» развеялась, как дым.

Я наступил. Сапогом. На шею. Не давя. Просто прижал. К песку, впитывающему его позор.

— Смотрите, — мой голос накрыл полигон, так что услышали все. — Ваш учитель боевых искусств. Мастер дисциплины. Человек чести. Он научит вас только двум вещам: подлости… и как лежать в грязи, когда подлость не сработает.

Я наклонился. Низко. Чтобы он услышал шепот, предназначенный только ему:

— Ты — ничто, Громов. Твоя сила — пугало для толпы. Твоя честь — трусость. Твое место — здесь. В пыли. У моих ног. Раб должен знать свое место. Запомни ее вкус. Это — вкус твоего падения.

Я убрал ногу. Не плюнул. Не добил. Просто повернулся и пошел к выходу. Пустошь внутри бушевала, жаждая стереть его в прах, но я сжал ее волю. Унижение было страшнее смерти. Он это знал. Все видели.

Студенческие глаза — десятки пар — провожали меня. Уже не со страхом. С откровением. Они видели крушение идола. Видели, что громкое звание и грубая сила — ничто перед холодной яростью и абсолютным контролем. И видели цену подлости.

Громов застонал в песке. Хриплый, бессильный звук. Звук сломанной гордыни.

Я не оглянулся. Полигон больше не был местом, где можно чему-то научиться. Урок был усвоен. И преподал его не боярин.

За спиной оставался не враг. Осталось жалкое напоминание: даже гром гремит только до тех пор, пока не встретит Тишину. А моя Тишина была страшнее любой бури.

И Громов это понял. Слишком поздно. Но теперь мне все равно на этого смертника. Ему и жить-то осталось ровно до того момента, как до него доберется Упырева. То есть, где-то минут десять.

А я что? Я ничего. Ко мне уже наши бегут с довольными лицами. Так что, чую, мы сегодня будем отмечать все сразу и все вместе. Потому как заслужили. Ну по крайней мере я точно…

Нарооод. Кто забыл поавить лайк Видару? У вас еще есть время. Так же как и посмотреть мою соавторку. Как по мне получалась она просто отлично. Ссылка ниже!!!