Индульгенция. Без права на ненависть. Часть 5

Глава 21

Глава 21

Часом ранее

Пока мы шли, я отправил отцу сообщение о конфликте. К нам уже неслась охрана академии и несколько преподавателей. Впрочем, предъявить мне они ничего не могли — драка произошла за ее пределами, и их никак не касалась. Они, кстати, поэтому раньше и не вмешивались: все, что случается снаружи — это дела родов, а не студентов и их наставников.

— Я тебя боюсь…

Танька шла рядом и с тревогой смотрела на меня.

— Сбежал, потом пропал черт знает на сколько… И тут внезапно появляешься и за минуту разбираешь на части всю стаю, в которой самый слабый был воином, а Димка так вообще темником!

— Верно. Слабаком он был. Вот если бы среди них боярин оказался или воевода, пришлось бы напрячься. Но не сильно, — кивнул я.

— Ты это сейчас так пошутил же? Да? Воевода? Ты хоть представляешь его силы⁈ Да он тебя за миг…

— Ничего он мне не сделает, — зевнул я.

Холод Нави, что окутывал мое тело, точно ледяной панцирь, рассыпался на мелкие осколки, и я опять стал прежним — веселым и похотливым самцом. Есть время отрывать головы, а есть — задирать юбки.

— Серьезно⁈

Танька аж остановилась, но я подхватил ее под руку и потащил дальше.

Гиви шагал рядом, внимательно слушал, но не вмешивался в наш разговор. Кажется, он еще был в шоке и поэтому туго соображал.

Снежана тоже не произносила ни слова. Шла с отстраненным видом, и было непонятно, то ли она мысленно уже примеривала на палец обручальное колечко, радуясь, что ее избранник — самый сильный, то ли прочитывала возможные последствия устроенной мной резни.

— Отец сказал, что у меня теперь ранг воевода, — равнодушно пожал я плечами. — Но надо проверить, чтобы знать уж наверняка.

— Воевод в восемнадцать лет не бывает, — кажется, Таньку отпустило, и она стала опять привычной язвительной красоткой. — Нет, так-то ты, конечно, у нас очень особенный и одаренный, но все же не до такой степени!..

— А что, если это всё-таки так?

— Ну, тогда мне точно хана — заставят выйти за тебя замуж. Тут без вариантов. Впрочем, их и без этого очень мало было, а если подтвердится…

— А ты?

— А я выйду. Все равно или тебя, или Трупика как потенциальных мужей рассматривала. Ну, и по правде говоря, дурой буду, если такое упущу.

— Брат, — теперь, похоже, и Гиви пришел в себя. — Не хочу спрашивать тебя, через что ты прошел, чтобы стать таким сильным, но ответь мне на один вопрос… Только на один. Ты все еще наш Видар? Тот, кого я люблю и которому без сомнений доверю спину в бою?

— Гиви, даже не сомневайся. Веришь — нет, но вы оба были моим якорем, когда я уже совсем срывался. Особенно ты, Тань. Я за вас всю Навь на уши поставлю и Ирий разнесу. Я там был, и поверьте, смогу это сделать.

— Рад это слышать, — с чувством крепко пожал он мне руку.

— Эх, Танька, так я тебя и не трахнул, -посмотрев на нее, горестно опустил он голову. — Но рад за вас. Кстати, а ты возьмешь ее замуж?

— Возьму, если даст клятву верности. Чтоб больше никаких членов, кроме моего, она даже не представляла. Прощу измену роду, но не прощу измены себе.

— Я подумаю, — стрельнула она глазами.

— Думай. Время-то есть. Мне сначала надо с Кристиной и Светой разобраться. Все остальные дамы потом. И кстати, вы же будете на Осеннем бале Императора? Ждет вас там большой сюрприз. Впрочем, если будете держать язык за зубами, то и раньше.

— Ты о чем?

— Я был в Пустоши, — шепнул я ей на ухо, но так, чтобы Гиви тоже услышал. — Прошел ее полностью и вернулся оттуда… не один.

— Что⁈ — Танька аж остановилась, отчего идущие следом студенты из Мранных в нее едва не врезались.

Снежана, махнув нам рукой, с явной неохотой свернула в другую сторону. Она ж на втором курсе, так что дальше нам было не по пути.

— Ага. А теперь повтори свои сомнения про мою крутость.

— После занятий мы соберемся у тебя, и ты нам все, вот прямо все-все расскажешь! И я с места не сдвинусь, пока не получу ответы. Иначе лопну от возмущения.

— Забились. А теперь извините, меня к себе Упырева вызывает, — показал я им сообщение от ректора.

Мило всем улыбнувшись, отчего некоторые даже вздрогнули, я направился в главный корпус академии, тогда как они пошли в корпус техномагии.

Коридоры Нейтральной Академии Магии имени Создателя казались мне сегодня особенно мрачными. Камни стен впитали не только столетия заклинаний, но и отголоски утренней бойни. Запах крови и Пустоты еще висел на моей одежде, въевшись в кожу, как клеймо. Каждый встречный студент шарахался в сторону, прижимаясь к стенам, в каждом взгляде — смесь ужаса, любопытства и откровенной ненависти. Весть разнеслась мгновенно. Раздоров здесь. Убийца. Сильный маг. Темный мясник.

Дверь в ректорат была массивной, из черного дуба, инкрустированного серебряными рунами сдерживания. Я толкнул ее без стука.

Тишина внутри была гулкой, тяжелой, как перед грозой.

Кабинет ректора Фриды Иннокентьевны Упыревой напоминал не столько рабочее место, сколько зал суда инквизиции. Огромное помещение с высокими витражными окнами, отбрасывающими на паркет разноцветные, но почему-то мрачные блики. За массивным ониксовым столом восседала сама Упырева. Ее лицо, всегда бледное, с острыми скулами и темными, слишком глубокими глазами, было непроницаемой маской. Она не выглядела ни злой, ни возмущенной. Скорее… наблюдающей. Как ученый за редким, опасным экземпляром.

А вокруг — они. Преподаватели. Цвет академической магии Москвы. Лица, которые я видел в сети, когда смотрел, кто там нам будет вбивать науку в академии.

Декан Ликанский, его волчьи желтые глаза полны холодной ненависти. Магистр Перевертышева, ее теневая аура колыхалась, как зловещий плащ. Мастер боевых чар, светлый Громов, сжимавший кулаки так, что даже костяшки побелели. И другие. Десяток пар глаз, впившихся в меня, как кинжалы. Возмущение висело в воздухе плотным, удушающим туманом.

— Раздоров, — голос Громова прозвучал как удар молота по наковальне. Он шагнул вперед, его массивная фигура заслонила часть окна. — Вы понимаете, что вы натворили? Вы осознаете масштаб⁈

— Я защищал своих, — мой голос прозвучал ровно, спокойно, контрастируя с его гневом. Пустошь внутри дремала, но была настороже. — Они напали первыми. Десять на двоих. Без предупреждения. Без чести.

— Защищал⁈ — взвизгнула Гамаюновна. Ее светлая аура засияла так ярко, что стало больно глазам. — Вы устроили кровавую бойню! Вызвали войну между родами прямо у наших ворот! Вы… вы монстр!

— Их дети лежат кусками на площади! — прогремел старший Ликанский. — Их кровь вопиет о мести! Вы подписали смертный приговор не только себе, но и своему роду! Город станет полем боя!

— Исключение! — выкрикнул кто-то сбоку. — Немедленное и позорное! Пусть его судит Императорский Совет Благородных!

— Исключение? — усмехнулся я. Холодная ярость начала шевелиться где-то глубоко. — За то, что не дал растерзать своих друзей? За то, что ответил на силу силой? По-вашему, я должен был стоять и смотреть? Или вежливо попросить их перестать?

— Вы должны были применить адекватную силу! — рявкнул Громов. — Обезвредить! Остановить! А не… не стирать их с лица земли! Ваши методы — это методы мясника! Твари из Пустоши!

Слова били, как плети. «Монстр». «Мясник». «Тварь». Они не ранили. Они лишь раздражали. Разжигали тот холодный огонь внутри. Я видел их страх. Их беспомощную ярость перед тем, что я принес из Того Места. Они не понимали. Они боялись понять.

— Адекватная сила? — повторил я, и в голосе впервые прозвучал металлический отзвук Пустоты. — Против десятка берсерков-оборотней в ярости? Вы, уважаемые светила, хоть раз сами дрались не на учебных ристалищах? Или только теории раздаете? И вообще, вас это не касается. То, что происходит за воротами академии, к ней не имеет никакого отношения. Не вам меня осуждать или судить.

Это было слишком. Особенно для него.

Профессор Игнатий Мозгоправский. Преподаватель Защиты от Ментальных Техник. Светлый маг, прихвостень Гамаюновой. Человек с лицом вечного недовольства и манерами надменного индюка. Он не был физически силен. Его оружие — разум, воля, тонкое плетение ментальных нитей. И, видимо, непоколебимая уверенность в своей неприкосновенности.

— Молчи, выродок! — зашипел он, выходя из-за стола. Его тщедушная фигура в безупречном сюртуке казалась комичной рядом с Громовым, но в маленьких глазках горела праведная злоба. — Ты осквернил священные стены Академии! Твоя грязная сила…

Он подошел слишком близко. Его палец, длинный и костлявый, ткнул мне в грудь. Больно.

— … это болезнь! Позор! И ты смеешь тут…

Толчок был резким, оскорбительным. Не словесным. Физическим. Он толкнул меня. Силой слабого по сравнению со мной теперешним мага, но с полной уверенностью в безнаказанности.

Воздух в кабинете замер. Даже Громов на мгновение онемел. Упырева чуть приподняла бровь.

Внутри меня что-то щелкнуло.

Терпение. Выдержка. Попытки объяснить. Вся эта игра в цивилизованность. Все испарилось. Было сожжено ледяным пламенем Пустоты. Осталась только первобытная, неоспоримая истина: поднявший на меня руку — умрет.

Мозгоправский не успел отдернуть палец. Не успел даже понять, что его самоуверенность была смертельной ошибкой.

Моя рука метнулась не для удара. Ладонь раскрылась перед его лицом. Не касаясь.

— Заткнись.

Мое тихое рычание было последним, что услышало его сознание. Потом его накрыла Тишина. Абсолютная. Физическая. Тишина Пустоты, выжженной Навью.

Профессор Мозгоправский замер. Его глаза, полные мгновение назад праведного гнева, вдруг расширились до невозможного. В них не было страха. Был крах. Полный, вселенский, непостижимый ужас перед Ничем. Я не тронул его тело. Я коснулся его разума. Того самого инструмента, которым он так гордился.

Черные, как сама Пустошь, трещины — не на коже, а на самом воздухе вокруг его головы — расщепили реальность. Они тянулись к его вискам, ко лбу, к глазам.

Он не закричал. Он даже не дернулся. Его рот просто беззвучно открылся в немой гримасе агонии. Из глаз, ушей, носа хлынули густые, черные, как жидкий обсидиан, струйки. Это был не физический субстрат. Это была суть его разума, его сознания, его «светлой» магии — вытянутая, вымороженная и обращенная в ничто леденящим вакуумом Нави.

Тело профессора Мозгоправского осталось стоять. Неподвижное. Пустое. Глаза — два черных, бездонных колодца, из которых все еще сочилась та же чернота. Оно не упало. Оно просто… остановилось. Как сломанная кукла. Исчезновение сознания было настолько полным, что даже вегетативные функции оборвались в одно мгновение.

Тишина в кабинете стала абсолютной. Даже дыхание замерло. Воздух звенел от немыслимого напряжения и ужаса. Запахло озоном и… пустотой. Холодной, безжизненной.

Я медленно опустил руку. Черные трещины в реальности исчезли, как будто их и не было. Пустошь внутри успокоилась, насытившись актом абсолютного отрицания. Я посмотрел на застывшие в ужасе лица преподавателей. На бледное, но все так же непроницаемое лицо Упыревой. На черные струйки, стекающие по лицу пустой оболочки, что еще секунду назад было профессором Мозгоправским.

— Адекватная сила, профессор Громов? — спросил я тихо, но мой голос, казалось, разбивал хрупкое стекло тишины. — Он поднял на меня руку. Он оскорбил мою силу. Он нарушил мой закон. Закон Сильного. Ответ был… равноценен поступку.

Я повернулся к выходу. Никто не двинулся с места. Никто не произнес ни слова. Даже старший Ликанский отступил на шаг, его волчья ярость сменилась первобытным страхом перед тем, что только что произошло.

— Ректор, — кивнул я в сторону Упыревой. — Если у вас больше нет дельных вопросов… я пойду. У меня еще лекция по техномагии.

Я вышел. Дверь за моей спиной закрылась с тихим щелчком. Никто не пытался меня остановить. Никто не выкрикнул угроз.

Позади осталась не просто смерть профессора. Остался урок. Жестокий. Кровавый. Окончательный.

Видар Раздоров не подчиняется академическим правилам. Его закон — закон Пустоши. И цена его нарушения — не исключение, не выговор, не дуэль.

Цена — ничто. Полное и безвозвратное.

И теперь они это знали. Все.

Тень от высоких витражей ректорского кабинета еще лежала на мне, как саван, когда я шагнул в прохладный полумрак коридора. Запах оникса, старых книг и… черной пустоты, что все еще висела вокруг моих пальцев, будто невидимые перчатки. Мозгоправский. Пустая оболочка в дорогом сюртуке. Его «свет» погас так быстро, что даже искры не осталось. Нормально выступил. Правда, зрители попались тухлые — я аплодисментов так и не дождался.

Шаги мои по каменным плитам были мерными, эхо — единственным звуком. Толпа студентов расступалась, как море перед ледоколом, шепот страха плыл за мной волной. Я уже видел мысленным взором ближайшую аудиторию техномагии, холодные стеллажи с реагентами, знакомые руны на полу, детали от магических конструктов…

— Видар.

Голос остановил меня. Не громкий. Не повелительный. Но прорезающий шум толпы и пространство, как игла. Знакомый, низкий тембр с легкой хрипотцой вечности.

Я обернулся.

Фрида Иннокентьевна Упырева стояла в арке перехода. Ее темное, почти монашеское платье сливалось с тенями, лишь бледное лицо и руки, сложенные перед собой, выделялись в полумраке. Ни тени гнева или осуждения. Только… интерес. Глубокий, как колодец в заброшенном склепе.

— Прогуляемся? — не вопрос. Утверждение. Она уже двинулась в сторону Западного крыла, не дожидаясь ответа, будучи уверенной, что я последую за ней.

Я пошел рядом. Ее шаги были бесшумны, мои — отдавались глухим стуком по камню. Молчание между нами было плотным, но не враждебным. Как будто мы шли сквозь густой туман, где слова — лишние искры.

— Мозгоправский, — наконец произнесла она, глядя прямо перед собой. — Надоедливый светляк. Вечно жужжал о морали, о чистоте магии. Как будто магия бывает чистой. — В ее голосе не было ни капли сожаления. Лишь легкое… презрение? — Его факультет давно просил реорганизации. Теперь, благодаря тебе, вопрос решился сам собой. Эффективно.

Я промолчал. Комментарии излишни.

— Но, — она повернула голову, ее темные, почти черные глаза впились в меня. — Ты понимаешь, что создал себе проблем больше, чем уничтожил? Оборотневы — это ярость, шум, открытая война. Предсказуемо. А убийство профессора Академии, да еще и светлого мага, на глазах у половины преподавательского состава…

Она слегка покачала головой.

— Это искра в пороховой погреб интриг. Совет Светлых Магистратов уже шевелится. Его ученики… Его покровители. Они не станут лезть атакой в лоб, как волкодавы Оборотневы. Они поползут. Тенями. Ядами. Подлыми ударами в спину. И формально… их претензии будут обоснованы.

Мы свернули в узкий, слабо освещенный коридор, ведущий к Залу Испытаний. Воздух здесь пах озоном и пылью веков.

— Ты — фактор нестабильности, Видар, — продолжила Упырева, ее голос звучал почти отстраненно, как если бы она анализировала редкий артефакт. — Сила из Пустоши… она вне каталогов. Вне известных нам законов магии. Ректорат обязан понимать, с чем имеет дело. Оценить угрозу. Или… потенциал. Да, я знаю, где ты был — Его Величество просветил меня. И как любой ученый, я жажду знаний о том, что там произошло.

Она остановилась перед массивными бронзовыми дверьми, покрытыми сложными рунами сдерживания и поглощения. Замки щелкнули сами собой под ее легким взмахом пальцев. Двери бесшумно распахнулись, впуская волну холодного, стерильного воздуха.

— Поэтому, — Фрида Иннокентьевна шагнула внутрь огромного, куполообразного зала, — я настаиваю на тесте. Добровольном. Пока.

Зал Испытаний. Гладкий черный пол, сливающийся со стенами. Окон нет. Лишь тусклое, рассеянное свечение, исходившее от самого камня. В центре — сложная серебряная платформа, окруженная концентрическими кругами рун. В воздухе висело ощущение подавленной мощи, готовой проснуться.

Я вошел, окинув взглядом пустоту зала.

— Чтобы записать меня в очередной каталог угроз? Или понять, как лучше меня нейтрализовать?

Упырева усмехнулась. Коротко, беззвучно.

— Чтобы понять границы, Видар. Знать меру. И твою… и ту, что потребуется применить к тебе, если ты ее потеряешь.

Откровенно. Как и подобает Темному Магу ее уровня.

— Страх перед неизвестным порождает глупость. Как у Мозгоправского. Я предпочитаю знание. Даже знание о том, что может меня уничтожить.

Она подошла к краю платформы.

— Встань в центр. Система автономна. Регистрирует все — от импульса чистой воли до выброса запредельной энергии. Не сдерживайся. Но… контролируй. Я хочу увидеть не хаос Пустоты, а ее применение. Покажи, на что способен Серый Маг, когда он… сосредоточен. Удиви меня…