Измена. Без права на дочь (СИ)

Глава 46

— Аглая, говори быстрее, мне некогда, у Кати схватки начались…

Слова острыми клинками врывались в сердце, и я, не зная, что сказать, молчала в трубку. Решиться всего лишь на одну фразу, сказать, что дальше так не может продолжаться.

— Влад… — тихо прошептала я, борясь со страхом и тут совершить неправильный выбор. Лишить не только себя Ильи, но и Иды отца.

— Что ты мямлишь, говори, что хотела, — резко оборвал меня Влад, и я поняла, что свой выбор он сделал. Возможно, мать, может быть, память или сожаления не давали ему просто взять и забить на тот факт, что у него есть дочь. Не знаю. Но Владислав сделал выбор и сейчас демонстрировал мне его во всей красе. Из желания убедиться, что поняла его правильно, я выдала внезапную ложь.

— У Иды температура… — голос мой был безжизненный и лишённый эмоций. Аделаида, услышав собственное имя, выглянула из спальни и скорчила недовольную моську.

— И ты что не знаешь, что делать? — недовольно уточнил Влад.

— Мне страшно…

— Аглая, прекрати, сама же понимаешь, что я не могу приехать, — начал ещё сильнее раздражаться Влад.

— У твоей дочери температура, — жёстче и чётче произнесла я, чтобы добиться от Влада честного ответа.

— Ты мать. Сделай что-нибудь, — голос в трубке стал нервозным, с нотами первых признаков бесконтрольной ситуации для Влада.

— Что?

— Откуда я знаю? Купи лекарства, вызови скорую, делай!

— Иди нахер, Влад, — рявкнула я и бросила трубку. Телефон проскользил по гладкой поверхности стола, а я зажала рот руками.

У меня никогда не было выбора: счастье Иды с родным отцом и мои отношения с Ильей. Просто потому что первого не существовало. Влад играет сейчас, то есть играл, пока у него было время и не было других дел, а я принимала за чистую монету его привязанность, его чувства к дочери.

Чертов придурок.

Предатель.

Люди не меняются. Влад все тот же человек, который по щелчку пальцев ставит свои интересы выше чьих-либо, а я все та же дура, которая со своим страхом поверить — верила. И снова получила по носу.

Клокочущая злость поселилась в груди, и я в неконтролируемом психе подхватила телефон, зашла в приложение с арендой квартир и выбрала первый попавшийся вариант, который был близко к своему. Не брали трубку. Второй — завтра нельзя заехать. Третий, четвёртый, пятый.

Через час у меня были устные договорённости, что завтра в девять утра я приеду посмотреть небольшую студию в новостройке недалеко от Валерии Ивановны. Меня всю трясло от злости, отчаяния и совершенных ошибок. Я ходила по квартире и собирала вещи, запихивая в сумки и кофты со штанами, и следом обувь. Ида ходила за мной хвостиком и подсовывала свои игрушки. А потом села в центре зала и заплакала.

У меня опустились руки…

Я честно пыталась успокоить Аделаиду, но с каждым моим словом или жестом дочь плакала все сильнее. Я говорила, что мы просто отсюда уезжаем и она сможет дальше видеть отца, но Аделаида так расстроилась, что впервые за долгое время я была растеряна до невозможности. Мы просидели на полу до полуночи, а потом Ида, забывшись, уснула нехорошим сном, постоянно вздрагивала и говорила. Я отнесла ее в спальню и обложила подушками, сама вернулась к сборам, все чаще вспоминая фразу Ильи про нежелание быть с ним, и понимала, что надо было ответить, что не в нем дело, а во мне.

Но вместо этого, когда на город спустилась ночь и притихли гудки машин, я продолжила собирать вещи, которые пораньше с утра отправлю Валерии Ивановне, чтобы не тащиться к ней и с ребёнком, и с вещами, а вечером уже в съёмную квартиру. А потом наступила апатия. Полное безразличие к происходящему. Внутри не осталось ничего, кроме жалящего чувства пустоты.

Илья прав. Любовь самая жестокая вещь в мире. Она не то что спешит принести покой. Нет. Любовь заставляет нас острее чувствовать мир, и те, кто горит от любви, у кого выворачивает мышцы и ломает кости, те кричат о любви в книгах, картинах и драматургии. Потому что одному внутри себя такую любовь нести сложно и надо рассечь душу надвое, чтобы одуряющее чувство выпорхнуло наружу.

Такая любовь жестока.

А моя была тиха.

Слишком хрупка оказалась, чтобы ее можно было вообще кому-нибудь показать. О такой любви даже не принято говорить. Но чаще всего она спасает, согревает ровным теплом душу, чтобы от битых стёкол мира она могла зарасти быстрее.

Моя тихая любовь принадлежала Илье.

И осталась с ним под проливным дождем и выбором, которого у меня никогда по сути и не было.

Я не болела Ильей так, как болела Владом, но в Илью я влюбилась честно, понимая его плюсы и минусы, не плавая в сахарном сиропе влюблённости.

В тринадцать лет любовь трепетная и нежная.

В восемнадцать — горячая и рискованная. Самая пылкая, безрассудная. Именно тогда звучат песни под балконом, и астры, ворованные с клумбы соседки, красуются в букетах.

В двадцать пять любовь это желание обрести.

А сейчас у меня зрелая любовь, которая рождена не из потребности с кем-то скоротать вечер или разделить домашние обязанности. Она просто есть, потому что без любимого человека жить можно, просто не хочется.

И в этой эйфории понимания я раз за разом набирала Илью, чтобы ответить ему на вопрос. Но телефон его молчал так долго, что во мне родился страх. А потом…

— Алло, — в трубке чужой голос. Женский.