Измена. Ты разбил мне сердце

Глава 19

Сижу в больничном коридоре на жёсткой металлической скамейке и смотрю на закрытую дверь палаты, за которой лежит мама. Врачи говорят, что нужно подождать, что сейчас её осматривают.

Стены вокруг белые, стерильные, пахнет хлоркой и лекарствами. Из динамика доносятся приглушённые объявления, где-то скрипят каталки.

Телефон вибрирует в руке.

Вика.

Смотрю на экран и чувствую, как внутри всё сжимается. Как она вообще смеет мне звонить? После всего, что произошло?

Но я беру трубку.

Надо окончательно расставить все точки над «и». Раз и навсегда.

— Да? — говорю я холодно.

— Лена! — голос Вики срывается на рыдания. — Как ты могла?! Мы же сёстры! Как ты могла такое сказать маме?!

Слёзы, истерика, обвинения.

Старая песня.

Раньше я бы почувствовала вину, стала бы оправдываться, успокаивать.

Но не сейчас. Сейчас я вижу насквозь эти манипуляции.

— Твои слёзы меня больше не проймут, Вика, — отвечаю я ровным тоном. — Раньше я была глупой и велась на них. Но теперь пусть это отложится у тебя в голове раз и навсегда: сестры у тебя больше нет.

— Как ты можешь так говорить?! — кричит она в трубку. — Я твоя родная сестра!

— Родная сестра, которая оказалась хуже врага, — отрезаю я.

— Ты и Кириллу сказала? — голос становится тише, испуганнее. — Про Макара?

— Конечно сказала, — киваю я, хотя она меня не видит. — Молись, чтобы он в суд на тебя не подал за мошенничество.

— Вы ничего не докажете! — в голосе появляется злость. — Тем более он часто отдавал деньги наличкой!

Вздыхаю тяжело.

Вика не меняется.

Даже сейчас, когда всё раскрылось, она думает только о том, как избежать последствий. Ни капли раскаяния, ни слова извинений.

— Как тебе не жалко Макара?! — переходит она в наступление. — Он всё-таки твой племянник, он любит тебя! Ты безжалостная! Я больше не позволю тебе видеть его! Это же ребёнок!

И вот она — главная манипуляция.

Макар.

Конечно, она использует его как щит.

— Безжалостная это ты, Вика, — говорю я, и голос дрожит от сдерживаемых эмоций. — Ты сделала ребёнка пешкой в своих играх! И нас тоже! А теперь запомни: со мной это больше не пройдёт! Я не хочу тебя знать, мне очень больно, что моя сестра оказалась подлой предательницей! И через маму тоже не пытайся со мной заговорить!

Делаю паузу, набираю воздуха.

— И если вдруг тебя это волнует — мама в больнице после того разговора! Её увезли с высоким давлением!

— Это ты виновата! — кричит Вика истерично. — Могла бы ничего не говорить! Это ты во всём виновата, если с ней что-нибудь случится!

Кидаю трубку.

Руки трясутся, глаза застилают слёзы. Всё, что я сдерживала последние часы, всё, что держала в себе — рвётся наружу. Комок в горле растёт, дыхание сбивается.

Вижу, как по коридору ко мне решительным шагом направляется Кирилл.

Я вижу его сквозь пелену слёз — высокий, в тёмной куртке, волосы растрёпаны. Идёт быстро, почти бежит.

И всё, что я держала в себе, прорывается.

Рыдания захлёстывают меня волной. Я закрываю лицо руками, плечи трясутся, из горла вырываются всхлипы. Не могу остановиться, не могу сдержаться.

Кирилл подходит, обнимает меня крепко, прижимает к себе. Я утыкаюсь лицом ему в плечо и рыдаю, цепляясь за его куртку. Он гладит меня по спине, по волосам, шепчет что-то успокаивающее.

— Ну-ну, тихо, родная, — его голос низкий, тёплый. — Всё будет хорошо. Я здесь. Всё хорошо.

Родная.

Он называет меня родной, и от этого слова внутри что-то тает, ломается окончательно.

Стою в его объятиях и плачу — за эти три года разлуки, за боль, за предательство Вики, за маму, лежащую в палате. За всё сразу.

Постепенно рыдания стихают, дыхание выравнивается.

Я отстраняюсь, вытираю лицо рукавом. Кирилл смотрит на меня с беспокойством.

— Расскажи, что случилось? — спрашивает он.

Мы садимся на скамейку. Я рассказываю — про звонок мамы, про то, как приехала и увидела Вику, про скандал, про то, как мама защищала сестру. Про звонок Вики только что.

— Она пыталась через маму со мной помириться, — говорю я устало. — И мама была на её стороне. Сказала, что мне надо простить сестру, что Вике было страшно одной с беременностью.

Кирилл хмурится.

— Вика всегда была у вас избалованной девчонкой, — говорит он задумчиво. — Младшая, любимица. Но твоя мама не права. И в том, что она сейчас в больнице, нет твоей вины, Лена. Ты не виновата.

Слова простые, но они согревают. Я так боялась, что он тоже скажет, что надо было промолчать, не устраивать скандал.

— Вика обвинила меня в том, что с мамой что-то случилось, — всхлипываю я. — Сказала, что это я виновата.

— Это манипуляция, — Кирилл берёт меня за руку, сжимает крепко. — Не верь ей. Твоя мама выздоровеет, и всё будет хорошо. Но мне кажется, если она и дальше будет придерживаться такого мнения, защищать Вику, то тебе лучше видеться с ней по минимуму. Ради твоего же здоровья.

Я смотрю на него удивлённо.

По минимуму видеться с мамой? Это звучит жестоко.

Но, с другой стороны... он прав. Каждая встреча будет превращаться в попытки мамы помирить нас с Викой. В упрёки, в давление, в стресс.

Дверь палаты открывается, выходит врач — пожилой мужчина в белом халате. Мы оба вскакиваем.

— С вашей мамой всё в порядке, — врач улыбается устало. — Гипертонический криз, но мы купировали. Давление нормализовалось, сердечный ритм восстановился. Но я рекомендую полежать в больнице пару недель под наблюдением. В её возрасте лучше перестраховаться.

Облегчение накрывает тёплой волной.

Всё хорошо. Мама в порядке.

— Спасибо, — выдыхаю я. — Большое спасибо.

Врач кивает и уходит. Я поворачиваюсь к Кириллу, и он обнимает меня снова.

— Вот видишь, — шепчет он. — Всё хорошо. Я же говорил.

Мы выходим из больницы на улицу.

Ночь, прохладно, где-то вдалеке шумит проспект. Идём пешком по направлению к моему дому — он недалеко, минут двадцать ходьбы.

— Мне очень обидно, — говорю я, глядя перед собой на освещённую фонарями улицу. — Что мама так несправедлива ко мне. Она прощает Вике всё, даже эта вопиющая история не заставила её принять мою сторону.

— Давай будем помогать ей материально, — предлагает Кирилл. — Наймём соцработника, чтобы навещала её, помогала по дому. А ты будешь с ней реже видеться. Иначе будут постоянные расстройства и скандалы. Она, наверное, всегда так будет относиться к Вике — как к младшему ребёнку, прощать ей всё. Поэтому Вика такой и выросла.

Замечаю, как он говорит: «давай», «будем», «наймём». Как будто уже всё решил, не спрашивая меня, — что мы будем вместе, одной семьёй, помогать моей маме.

Незаметно для себя улыбаюсь.

Какой деловой. Сразу всё организовал, распланировал.

— А Макар? — спрашиваю я. — Как с ним быть? Он привык ко мне, я его тётя.

— Можно видеться с ним как обычно, — пожимает плечами Кирилл. — Вика наверняка будет и дальше сплавлять его маме. Будем иногда забирать его, проводить время вместе. Больше всего в этой ситуации жалко, конечно, ребёнка. Он ни в чём не виноват.

Вместе.

Снова это слово.

И мне нравится, как оно звучит.

Телефон Кирилла звонит. Он достаёт его из кармана, смотрит на экран.

— Андрей, — говорит он мне и берёт трубку. — Слушаю.

Я вижу, как меняется выражение его лица — удивление, потом что-то похожее на мрачное удовлетворение.

— Понятно, — говорит он в трубку. — Ну что ж, делайте тест. Держи меня в курсе.

Кладёт трубку, смотрит на меня.

— Представляешь, Вика сейчас позвонила Андрею и сказала, что у неё растёт его ребёнок, — рассказывает он. — Договорились на днях ДНК сделать. Он говорит, она так уверенно согласилась, что, скорее всего, это правда.

Усмехаюсь горько.

— Я ей только что сказала, что ты в курсе, что ребёнок не твой, — объясняю. — Она сразу начала звонить Андрею. Боже, какой ужасный, страшный человек моя родная сестра.

Мы так незаметно подходим к моему дому. Останавливаемся у подъезда. Кирилл смотрит на меня.

— Я провожу тебя до квартиры, — говорит он.

Мнусь секунду.

Пустить его в квартиру — это уже другой уровень близости. Но после всего, что сегодня произошло, после его поддержки...

— Хорошо, — соглашаюсь я.

Поднимаемся на лифте молча. Стоим рядом, и я чувствую его тепло, запах его одеколона. Такой знакомый, родной запах.

У дверей квартиры останавливаемся, смотрим друг на друга.

Между нами повисает напряжённая пауза.

— Спасибо, что приехал и поддержал, — говорю я тихо. — Мне было очень плохо. Ну вроде разобралась и с мамой, и с Викой.

Достаю ключи из сумки, вставляю в замок. Поворачиваю, слышу щелчок.

— Осталось разобраться с нами, — говорит Кирилл и делает шаг ко мне.

Я смотрю на него испуганно.

Хочу быть с ним, всем сердцем хочу. Но сейчас мне так волнительно и страшно, как будто в первый раз.

Он притягивает меня к себе, смотрит прямо в глаза.

Сердце бешено колотится в груди.

— Я люблю тебя, — говорит он низким голосом. — Всегда любил и всегда хочу быть с тобой. Только с тобой.

И целует меня.

Его губы мягкие, настойчивые. Я отвечаю на поцелуй, обвиваю руками его шею. Всё правильно. Всё так, как должно быть.

Одной рукой он открывает дверь в квартиру. Мы вваливаемся внутрь, не отрываясь друг от друга. Дверь закрывается за нами с глухим щелчком.

Целуемся жадно, отчаянно, будто три года разлуки нужно компенсировать за одну ночь. Его руки скользят по моему телу. Моя куртка падает на пол, за ней его.

Двигаемся к спальне, спотыкаясь, натыкаясь на мебель.

Смеёмся сквозь поцелуи.

Падаем на кровать.

И я счастлива.

Впервые за столько лет — по-настоящему счастлива.