Как по книге

Глава 2

АДАМ МАРТИНЕС, ТОТ САМЫЙ…

Он был моим парнем в колледже. Мой первый парень, моя первая (и единственная настоящая) любовь. Я не разговаривала с ним больше десяти лет, с тех самых пор, как мы эффектно расстались в ночь перед нашим выпуском из колледжа.

Я ошеломленно оглядела двор. Десятки молодых пар лежали под тёплыми лучами солнца, не обращая внимания на окружающий мир и меня, застывшую рядом с ними. Был сентябрь, им по восемнадцать, и все остальное не имело значения, кроме теплого тела рядом. В классе я предполагала, что они с должным вниманием слушают мои лекции и делают заметки, но потом замечала блуждающие взгляды и мечтательные глаза и понимала, что настоящая драма была прямо передо мной. Влюбленность, ревность, непонимание, разбитое сердце — всё это было похоже на бесконечную мыльную оперу, в которой каждый семестр появлялись новые актеры. Бóльшую часть времени я находила это занимательным. Романтические страдания студентов были так же предсказуемы, как и академический календарь. День начала занятий в школе — это день начала конца. И это был день, когда ты оказалась в медчасти, потому что твой парень изменил тебе с твоей лучшей подругой, и ты утопила свои печали в рюмке текилы. Время от времени, однако, мне напоминали, что то, что я находила забавным, для студентов было вопросом жизни и смерти.

Однажды, девушка, одетая в форму военной подготовки, со слезами на глазах подошла ко мне перед уроком и спросила, не может ли она пойти домой. Обычно, она была безукоризненно накрашена, накрахмалена, волосы собраны в аккуратный пучок на затылке, но в тот момент на её лице не было ни капли макияжа, глаза покраснели и опухли, а щёки были мокрыми от слёз.

— Конечно, — ответила я, предполагая, что кто-то умер. — Мне так жаль. Ты в порядке?

Девушка в отчаянии оглянулась через плечо на красивого однокурсника с короткой стрижкой. Плача так сильно, что я едва могла понять ее, она прорыдала:

— Мой жених только что порвал со мной.

Я почувствовала внезапный укол осознания и сочувствия. Когда-то я была такой же, как она, убежденной, что жизнь закончилась после того, как мы с Адамом расстались. «Ты так молода», — хотелось мне сказать ей. «Вы собираетесь отправиться в Афганистан. Ты должна беспокоиться о том, чтобы вернуться домой в целости и сохранности, а не о каком-то глупом мальчишке. Ты найдешь кого-нибудь получше и, однажды, вспомнишь, какой глупой была, проливая слезы из-за этого парня».

Но я ничего не сказала. Вместо этого обняла её и разрешила идти домой. Это было много лет назад, но когда я вспомнила о ней, о лице, полном боли, то почувствовала, как мое собственное лицо напряглось. С яростью, я приказала себе собраться, вскоре у меня начнется следующий урок.

На пути к другому классу, я взяла себя в руки и напустила невозмутимый вид. В кабинете меня с нетерпением ожидали пятнадцать студентов, сидящих в три ряда.

— Внеплановая контрольная! — объявила я. Комната разразилась стонами.

— Уже?

— Но это же ознакомительная неделя!

— Я даже еще книги не успел купить!

— Старайся изо всех сил, — сказала я, вытаскивая стопку бумаг из сумки. — В конце семестра я выброшу твою самую плохую контрольную.

Один из моих учеников, медик с песочными волосами и в очках, который посещал мой класс прошлой весной, театрально застонал и притворно уронил голову на стол. Его подруга, серьезная старшеклассница, погладила его по голове и сказала:

— Я говорила ему, что он не должен играть в Лигу Легенд всю ночь.

— Есть ли дополнительные вопросы? — спросила другая студентка, нервно подрагивая за своим столом.

— Да, собственно говоря, есть. — Я подошла к доске и записала вопрос: «Что такое ЭКФРАСИС?»

Студент-медик тихо заскулил в своем углу.

— Можно мне писать карандашом? — спросил кто-то еще.

— Карандаш, ручка, твоя собственная кровь, мне всё равно, — съязвила я. — Главное, чтобы было разборчиво.

Я раздавала тесты, осторожно переступая через ноги студентов, рюкзаки и случайно оказавшийся здесь скейтборд. На последнем ряду я добралась до Чеда Виккерса, старого доброго Чеда, который всегда хорошо начинал семестр, но затем срывался на полпути, появлялся нерегулярно, а затем и вовсе пропадал. Это был третий раз, когда он записался на мой курс и поклялся, что действительно закончит его. В прошлом году он исчез на две недели. Оказалось, он напился, ударил полицейского («Я не понял, что он полицейский, пока не стало слишком поздно!»), и провел те две недели в тюрьме. Но сейчас был новый учебный год, и Чед был полон оптимизма для новых занятий. Он вытащил наушники и улыбнулся мне, подняв вверх большой палец.

После раздачи тестов я сидела в передней части аудитории и наблюдала за студентами, старательно корпевшими над бумагами, и периодически сообщала, сколько времени у них осталось. В течение следующих двадцати минут они будут сосредоточены на Викторианской поэзии, и я готова ответить им на любой вопрос. Я позволила своим глазам скользнуть по классу к большим окнам, выходящим во двор. Они были закрыты, но звуки смеха и далекой музыки все еще доносились снаружи. Отвлекшись, я начала перелистывать свою поэтическую антологию, остановившись, когда добралась до Альфреда лорда Теннисона и его «Волшебница Шалот». Против воли я начала читать.

МЫ С АДАМОМ познакомились на уроке английского. Я была первокурсницей, застенчивой, книжной девушкой из Флориды, которая никогда раньше не уезжала из дома и считала северо-восток практически чужой страной. В старших классах я была редактором литературного журнала, членом команды по плаванию и концертмейстером местного оркестра. В Принстоне я стала никем. Я попробовала себя в студенческом литературном обществе и была отвергнута. Для команды по плаванию я плыла слишком медленно. И, пока я успешно прослушивалась в оркестр колледжа, дирижер спросил, могу ли я переключиться со скрипки на альт, так как им не хватало людей в этой секции.

Единственное, чего я с нетерпением ждала, — занятия по английскому языку. Я уже прочитала половину книг по программе и поклонялась профессору, по имени доктор Эллен Рассел, чья первая книга — обширное исследование женщин-писательниц девятнадцатого века — считалась знаковым произведением феминистской литературной критики. «Это доктор Рассел», — шептали люди, увидев ее идущей через кампус.

Это была грузная женщина лет шестидесяти, склонная изо дня в день носить один и тот же наряд (она любила один костюм цвета баклажана), ее седые волосы были собраны в невзрачный пучок. Люди говорили, что она когда-то была замужем и даже имела взрослого сына, живущего где-то в Техасе, но никто больше ничего не знал о ее личной жизни. «Генерал Рассел», — называли ее аспиранты.

В тот день мы изучали «Волшебницу Шалот».

Доктор Рассел подошла к темноволосому парню, сидевшему в углу.

— Адам, ты не мог бы прочитать нам стихотворение? — спросила она.

Я никогда раньше не обращала особого внимания на Адама, потому что он редко говорил в классе и держался особняком, приходя как раз в начале занятия и сразу же уходя после его завершения. Но в тот день я отчетливо слышала глубокий голос Адама, доносящийся через всю комнату, когда Адам читал эти строки:

«Порой, в зеркальной глубине

Проскачет рыцарь на коне

Ее не видит он во сне,

Волшебницу Шалот».

Он, казалось, околдовал класс. Я посмотрела на него — действительно посмотрела — в первый раз. Его волосы были такими темными, что казались почти черными, и они завивались на висках. У него были темные глаза, крупный нос, который выглядел так, будто когда-то его ломали, и небольшая щетина на подбородке. Его тело было худым и жилистым, плечи сильными, руки загорелыми и мускулистыми. Я видела татуировку на правом плече, выглядывавшую из-под футболки. «Должно быть, он выпускник», — подумала я.

Я почувствовала комок, подступивший к горлу, когда Адам закончил чтение и поднял глаза. Я смотрела на него, разинув рот, он поймал мой взгляд и улыбнулся. Я покраснела до кончиков ушей и быстро отвела глаза.

— Спасибо тебе за это, Адам, — сказала доктор Рассел и начала читать лекцию о поэме, рассказывая об артурианской легенде и форме баллады, о том, что поэму можно рассматривать как аллегорию женского желания и бла-бла-бла. По крайней мере, так я записала в своем блокноте. Я едва слышала, что она говорила, потому что была слишком занята, стараясь не смотреть в сторону Адама.

Как раз, когда урок подходил к концу, доктор Рассел объявила, что возвращает наши последние работы.

В классе раздался общий ропот предвкушения и трепета — доктор Рассел была печально известна своей крутизной в оценках. «Твоя проза ковыляет, как хромой цирковой пони», — написала она однажды на чьей-то работе. Когда доктор Рассел подошла ко мне, я почувствовала, как похолодели руки.

— Приходи поговорить со мной в рабочее время, — сказала она, протягивая мне работу.

Я побледнела, перелистывая страницы и готовясь к уничтожению. Она написала всего одно предложение карандашом.

Очень приятно читать. Высший балл.

Я почувствовала, как меня захлестнула волна радости и благодарности. Прижав работу к груди, я развернулась, чтобы уйти, и столкнулась с Адамом, который стоял позади меня.

— Ой, — воскликнула я, обнаружив, что прижимаюсь к груди Адама.

Он был высок, намного выше меня. По меньшей мере, шесть футов (прим. ред.: 182, 88 см).

— Прости, — пискнула я, снова покраснев и едва осмеливаясь поднять глаза и встретиться с ним взглядом.

— Ты ведь Энн, верно? — спросил он, улыбаясь мне.

— Да, — промямлила я, удивляясь, откуда он знает моё имя.

— Я Адам, — представился он. — Послушай, мне нужно бежать на работу, но я бы хотел узнать, не будешь ли ты свободна, чтобы попить кофе сегодня вечером, может быть, около четырех? Когда я закончу свою смену.

— Сегодня? В четыре? Конечно, я свободна. Здорово! — пробормотала я.

— Отлично, встретимся в студенческом центре. До скорого.

Ошеломленно я смотрела, как он выходит из класса, перекинув рюкзак через плечо. Зачем ему понадобилось пить со мной кофе? Неужели он действительно заинтересовался мной? Я была умной девочкой, с которой мальчики хотели тусоваться лишь потому, что я была отличным партнером по учебе. Я решила, что, должно быть, так оно и есть: Адам, вероятно, просто хотел одолжить мои записи.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ меня вырвали университетские часы, которые пробили начало нового часа. Громко откашлявшись, я объявила, что время истекло. Я собрала контрольные и, бегло проглядев их, убрала в папку.

Чед попытал удачу с дополнительным вопросом, указав, что ЭКФРАСИС — это популярный клубный наркотик. Подавив смех, я вышла из класса, попутно читая сообщение от Ларри:

Встретимся у стойки регистрации. Направляюсь туда.

Я ответила:

Не очень хорошо себя чувствую. Я, наверное, пойду домой.

Меня действительно слегка подташнивало.

Никаких оправданий. Там будет Стив. Я спасу тебя.

Ответил он, а я лишь застонала.

Стив был нашим заведующим кафедрой и специалистом по средним векам «на всю голову», с бородой Ван Дейка, пекущийся, чтобы сотрудники кафедры были «замечены» на мероприятиях кампуса. Я стремилась доказать свою преданность колледжу, особенно, если это улучшало мои перспективы для продолжения прибыльной работы. Если бы я только могла показать им, какой я отличный учитель и исследователь, какой общительный, трудолюбивый и ответственный сотрудник, тогда, возможно, они продержали бы меня еще немного.

Я просто ненадолго зайду, немного пообщаюсь, чтобы мои коллеги меня увидели, а затем ускользну, не встречаясь с Адамом. На приеме должно быть полно людей, так что никто не заметит моего быстрого ухода. Тем не менее, я провела несколько лишних минут перед зеркалом в ванной, поправляя макияж, приглаживая волосы, убеждаясь, что я не покрыта кошачьей шерстью.

Мне тридцать два, и, хотя я старалась заботиться о себе, ходила в университет пешком и обратно, пила много воды и всегда пользовалась солнцезащитным кремом, никто не принял бы меня за восемнадцатилетнюю. Я недавно подстриглась каскадом. Ничего кардинального, но мне казалось, что это делает меня более стильной. Мои волосы, когда-то темно-каштановые, посветлели на калифорнийском солнце, и теперь я регулярно пользовалась тушью для ресниц и немного румянами. Круглые щёки, которые я так ненавидела в подростковом возрасте, исчезли, и я, наконец, окончательно расцвела, по крайней мере, я надеялась на это. Я вспомнила, как впервые начала преподавать почти десять лет назад. Тогда у меня были проблемы с установлением авторитета среди моих студентов, потому что я была такой маленькой и выглядела очень молодо. Я стала зачесывать волосы назад, одеваться в деловые костюмы и никогда не улыбалась. Не позволяла себе смешков и других проявлений молодости. Когда я стала постарше, то немного расслабилась, отчасти потому, что была более уверенна в своей работе, а также потому, что я уже не была таким ребенком.

Теперь мои студенты видят во мне старшую не столько по возрасту, сколько по духу, незнакомку, внутренний мир которой они не могли бы даже представить или примерить на себя. Я все еще отгораживаюсь налётом неприступности, но иногда позволяю студентам увидеть другую себя, чтобы дать небольшой намёк, какая я внутри.

Критически оценивая себя, я могу признать, что выгляжу профессионально. Может быть, не так молодо и красиво, но зато я талантлива, изящна и даже привлекательна.

— Ты справишься. — Уговаривала я себя. — Ты умная, образованная женщина.

Я заправила выбившуюся прядь волос за ухо и храбро улыбнулась своему отражению в зеркале. Прежде чем успеть передумать, я быстро вышла из туалета и пересекла кампус по направлению к факультетскому клубу.