Кавказский отчим. Девочка монстра

Глава 24

Есть боль, которая рвет тело пополам. А есть боль, которая рвет душу. Когда они приходят одновременно — это называется родами в одиночестве.

Девять месяцев прошло с того дня, как я узнала о беременности. Девять месяцев я писала письма мужчине, который их не читает. Девять месяцев жила с тайной, которая росла во мне вместе с его сыном.

Сейчас четыре утра. Я просыпаюсь от того, что живот сводит судорогой. Такая боль, что на секунду перехватывает дыхание. Схватки. Началось.

Встаю с кровати, держась за стену. Ноги ватные, во рту пересохло. Иду в ванную, включаю свет. В зеркале на меня смотрит бледная женщина с огромным животом и испуганными глазами. Я буду рожать. Сегодня. Сейчас. Одна.

Следующая схватка накрывает через десять минут. Я хватаюсь за раковину, сжимаю зубы, чтобы не закричать. Боль идет волной — от поясницы к животу, сжимая внутренности в кулак. Дышать. Надо дышать.

Беру телефон, вызываю скорую. Диспетчер говорит спокойным голосом:

— Ваш адрес?

Называю. Голос дрожит.

— Первые роды?

— Да.

— Схватки с какой периодичностью?

— Десять минут.

— Хорошо. Бригада будет через двадцать минут. Соберите вещи, документы. Постарайтесь не паниковать.

Не паниковать. Легко сказать. Собираю сумку — пеленки, детская одежда, мои документы. Все это я приготовила месяц назад, когда поняла, что день близко. Но тогда это казалось далеким. А теперь — реальным до ужаса.

Очередная схватка. Сильнее предыдущих. Я сползаю по стене на пол, обхватываю живот руками. Больно. Господи, как больно. Но это ничто по сравнению с болью от того, что я рожаю одна. Рядом нет человека, который должен был держать меня за руку. Нет отца моего ребенка. Есть только я и страх.

Скорая приезжает через пятнадцать минут. Два фельдшера — мужчина и женщина. Спокойные, профессиональные.

— Как часто схватки? — спрашивает женщина.

— Семь минут.

— Быстро прогрессируют. Поехали в роддом.

Везут на каталке. Я лежу и смотрю в потолок машины, где мигает лампочка. Сирена воет за окном. Схватки идут одна за другой — пять минут, четыре, три. Роды стремительные, говорит женщина-фельдшер. Успеем довезти.

В роддоме меня сразу забирают в родильное отделение. Акушерка — женщина лет пятидесяти с усталыми глазами и твердыми руками — осматривает меня.

— Раскрытие пять сантиметров. Рожать будем скоро. Кто с вами?

— Никто.

— Муж не приехал?

— Нет.

— Мама? Сестра?

— Нет.

Она смотрит на меня с жалостью, которая режет больнее схваток:

— Одна значит.

— Одна.

Самые сильные женщины рождаются в момент, когда становятся матерями. Особенно те, кто рожает в одиночестве.

Схватки нарастают. Каждая новая — сильнее, больнее, длиннее. Тело словно разрывают изнутри. Я кричу, сжимаю простыни, кусаю губы до крови.

— Дышите! — командует акушерка. — Вдох-выдох, вдох-выдох!

Дышу. Или пытаюсь дышать. Но воздух не идет в легкие. Грудь сжата тисками. Я умру. Прямо здесь, прямо сейчас.

— Не умрете, — говорит акушерка, словно прочитав мои мысли. — Все рожают. Вы не первая и не последняя.

— Больно…

— Конечно больно. Роды — это больно. Но потом забудется.

Врёт. Эту боль невозможно забыть. Особенно когда рядом никого. Вспоминаю Камрана. Его руки, его голос, его глаза. Представляю, как он держит меня за руку, шепчет что-то успокаивающее. Но это фантазия. Реальность — я одна на этом столе.

— Раскрытие полное! — объявляет врач, который вошел в палату. — Готовьтесь тужиться.

Тужиться. Я не знаю, как это делать. Никто мне не рассказывал. Я читала в книгах, смотрела видео, но теория — это одно, а практика — другое.

— Слушайте меня, — говорит врач. — Сейчас будет схватка. Когда почувствуете, тужьтесь вниз, как будто в туалет. Понятно?

Киваю. Хотя ничего не понятно. Мозг отключился от боли. Схватка накрывает как цунами. Я тужусь изо всех сил. Кровь стучит в висках, перед глазами темнеет. Кажется, что лопнут все сосуды.

— Еще раз! — командует врач.

Тужусь снова. И снова. И снова. Сколько это длится? Час? Два? Вечность? Время потеряло смысл. Есть только боль и команды врача.

— Вижу головку! Еще чуть-чуть!

Последнее усилие. Я кричу так громко, что голос срывается. И вдруг чувствую — что-то выходит. Тело освобождается от груза. А потом — тишина. Не полная. Просто в моей голове перестает шуметь. Боль отступает. И тут я слышу плач. Детский плач. Тонкий, требовательный, живой. Мой ребенок.

Слезы хлещут из глаз сами собой. Я плачу и смеюсь одновременно. Истерика и счастье смешались в одно.

— Мальчик, — говорит врач, показывая мне крошечное тельце. — Здоровый. Три килограмма четыреста граммов.

Мальчик. У меня родился сын. Его кладут мне на грудь. Маленький, мокрый, кричащий. Я обхватываю его руками и прижимаю к себе. Это он. Наш сын.

Смотрю на его лицо и замираю. Господи, он похож на Камрана. Те же черты, тот же разрез глаз. Даже носик такой же упрямый.

— Как назовете? — спрашивает акушерка.

— Камран, — отвечаю без колебаний. — В честь отца.

Пусть носит его имя. Пусть будет продолжением того, кого я люблю. Даже если отец никогда его не увидит.

Сына забирают, чтобы помыть, взвесить, осмотреть. Я лежу на столе и чувствую опустошение. Не физическое — душевное. Я родила. Стала матерью. Но рядом нет человека, с которым я должна была разделить эту радость.

Переводят в послеродовую палату. Обычная палата на четверых. Я одна — остальные три места пустые. За окном рассветает. Московское небо окрашивается в серо-розовые тона.

Приносят сына. Завернутого в белую пеленку, с крошечной шапочкой на голове. Он спит, сопит носиком. Беру его на руки и понимаю — все прошлые девять месяцев были подготовкой. А настоящее материнство начинается сейчас. Материнство — это не только любовь. Это ответственность за жизнь, которую ты создала.

Смотрю на сына и шепчу:

— Привет, малыш. Я твоя мама. А твой папа… он сейчас далеко. Но он хороший. Просто не знает о тебе.

Ребенок открывает глаза. Темные, как у всех новорожденных. Но я знаю — со временем они станут такими же, как у Камрана. Мой маленький Камран.

Первые сутки проходят в тумане. Кормление, пеленание, сон урывками. Тело болит — швы, грудь, голова. Но физическая боль ничто по сравнению с душевной. Я одна. С новорожденным ребенком. Без поддержки, без помощи.

Соседки по палате начинают приезжать к вечеру. У всех с мужьями, мамами, свекровями. Приносят цветы, фрукты, подарки. Смеются, радуются. А я сижу в углу палаты с сыном на руках и пытаюсь не плакать.

На второй день приходит педиатр. Осматривает малыша, говорит, что все в порядке.

— Отец придет? — спрашивает между делом.

— Нет.

— Жаль. Ребенку нужен отец.

Думаешь, я не знаю? Хочется закричать, что я не виновата. Что отец моего сына сидит в тюрьме и даже не знает о его существовании. Что я пыталась ему написать, но побоялась. Но молчу. Потому что объяснять бесполезно.

На третий день нас выписывают. Я собираю вещи, одеваю сына в крошечный комбинезон. Выхожу из роддома с ребенком на руках. У входа стоят счастливые семьи. Папы держат цветы, бабушки плачут от радости. Все радуются новой жизни. А я одна. С коляской в одной руке и сумкой в другой.

Ловлю такси. Водитель помогает загрузить вещи.

— Одна? — удивляется он.

— Одна.

— А муж?

— Работает, — вру я. — Далеко. Не смог приехать.

Он кивает, не задавая больше вопросов. Везет нас домой.

Дома все готово. Кроватка, пеленки, детская одежда. Я все купила заранее. Но когда захожу в квартиру с ребенком на руках, накрывает одиночество. Вот оно. Моя новая жизнь. Я и он. Больше никого.

Первая ночь дома — ад. Сын плачет каждые два часа. Я встаю, кормлю, меняю подгузник, укачиваю. Снова ложусь. Через два часа все повторяется. К утру я как выжатая тряпка. Глаза красные, голова раскалывается. Но ребенок требует внимания. Материнство — это не инстинкт. Это работа. Тяжелая, изматывающая, без выходных и отпусков.

Проходит неделя. Потом две. Я привыкаю к новому режиму. Научаюсь кормить, пеленать, купать. Сын растет, набирает вес. Каждый день я смотрю на него и вижу Камрана. Те же черты лица, тот же характер — упрямый, требовательный. Твой сын, Камран. Наш сын. Он растет без отца. И это моя вина. Я побоялась тебе написать. Побоялась, что ты не поверишь. И теперь мы платим за это — оба.

Через месяц после родов сажусь писать письмо. Обычное письмо без упоминания ребенка. Потому что все еще боюсь. Что если он не поверит? Что если скажет, что я вру, чтобы вызвать жалость? Что если потребует доказательств?

Пишу о погоде, о том, как прошел мой день, о том, что скучаю. Пустые слова, за которыми скрывается самое главное. У тебя есть сын. Ему месяц. Он похож на тебя. И я боюсь тебе об этом сказать.

Запечатываю письмо и отправляю. Зная, что он его не прочитает. Как и все предыдущие тридцать писем. Но продолжу писать. Потому что когда-нибудь ты их прочитаешь. И узнаешь правду. О том, что все это время я была верна тебе. Что родила твоего наследника. Что растила его одна, пока ты сомневался в моей верности.

Сын просыпается с плачем. Я беру его на руки, качаю, пою колыбельную.

— Тише, малыш. Мама здесь. Всегда будет здесь.

Он успокаивается, прижимается к моей груди. Такой маленький, беззащитный. Материнская любовь — это когда ты готова на все ради маленького человека, который даже не понимает, что ты для него делаешь.

Смотрю в окно. Москва живет своей жизнью. Где-то далеко, за сотни километров, в тюремной камере сидит мужчина, который не знает, что стал отцом. И это самая большая трагедия нашей истории. Не то, что мы разлучены. А то, что он пропускает первые дни жизни своего сына. Первую улыбку. Первый взгляд. Первое слово, которое будет «мама», а не «папа».

Слезы текут по щекам. Я плачу тихо, чтобы не разбудить ребенка. Когда-нибудь, Камран, ты узнаешь. И, может быть, простишь меня за то, что скрывала. Или не простишь. Но я сделала то, что считала правильным. Защитила нашего сына от твоего недоверия. Даже если это означало растить его одной.

Засыпаю под утро, прижав к себе маленького Камрана. Чувствую, как его сердце бьется в такт с моим. Мы справимся. Как-нибудь справимся. Даже если весь мир против нас.