Кавказский отчим. Девочка монстра

Глава 28

Есть ложь, которая убивает сразу. А есть ложь, которая убивает медленно, по капле. Моя ложь из второго сорта.

Возвращаюсь с тюремного свидания в половине четвёртого. Дорога заняла два часа — электричка, метро, автобус. Два часа, чтобы собрать себя по кускам после встречи с Камраном. Два часа, чтобы перестать дрожать.

Ключи в замке поворачиваются с металлическим скрежетом. Открываю дверь. В прихожей пахнет детским кремом и яблочным пюре. Звуки мультиков из гостиной.

— Мама! — кричит маленький голос, и через секунду на меня налетает вихрь из пяти лет чистой энергии.

Камран-младший обхватывает мои ноги, прижимается. Пять лет, но уже такой большой. Доходит мне до бедра. Тёмные волосы взъерошены, на щеке след от подушки — видимо, спал после обеда.

— Привет, малыш, — говорю, беря его на руки. Тяжёлый. Девятнадцать килограммов упрямого характера и безусловной любви.

— Мама, где была? — спрашивает он, утыкаясь носом в мою шею.

— По делам.

— Какие дела?

— Взрослые.

— Я тоже взрослый!

Улыбаюсь, хотя на душе — камень. Целую его в макушку. Он пахнет детским шампунем и печеньем.

Из кухни выходит соседка тётя Галя, которая сидела с ним. Пожилая женщина с добрыми глазами и вечным вязанием в руках.

— Как съездила, Аринушка?

— Нормально. Спасибо, что посидели.

— Да что ты, мне только в радость. Такой хороший мальчик. — Она гладит Камрана по голове. — Правда, папу всё время спрашивает.

Сердце сжимается. Киваю молча.

— Когда папа придёт? — тут же спрашивает сын, поднимая на меня огромные глаза. Такие же, как у Камрана-старшего. Тёмные, глубокие, с длинными ресницами.

— Скоро, — вру я в который раз.

— Сегодня?

— Нет, не сегодня.

— Завтра?

— Нет.

— А когда?

— Потом. Когда вырастешь.

Он надувает губы. Обиженный, непонимающий. Ему пять лет. Он не понимает, что такое "потом". Для него есть только "сейчас".

Тётя Галя уходит. Я остаюсь наедине с сыном. Ставлю его на пол, иду на кухню. Надо готовить ужин, но руки дрожат так, что с трудом держу нож.

Вижу перед глазами лицо Камрана. Через стекло. Такое близкое и такое далёкое. Слышу его голос: "Я люблю тебя". Чувствую, как наши руки соприкасаются через барьер.

И вспоминаю момент, когда чуть не сказала ему о сыне. Слова застряли в горле комом. Я открыла рот. Закрыла. Струсила.

Потому что увидела в его глазах что-то, что меня испугало. Надежду. Он только-только начал мне верить. Только-только открылся после пяти лет недоверия. И если бы я сказала: "У тебя есть сын, которого ты не знаешь пять лет" — что бы он подумал?

Что я снова его обманула. Что скрывала пять лет самое важное. Что не заслуживаю доверия.

Материнская боль в том, чтобы любить за двоих. Любить ребёнка и мужчину одновременно. И разрываться между ними, зная, что не можешь дать обоим то, что нужно.

— Мама, а ты плачешь? — голос сына рядом.

Вздрагиваю. Не заметила, как слёзы потекли по щекам. Вытираю их тыльной стороной ладони.

— Нет, малыш. Просто лук резала.

— Но ты же не режешь, — он смотрит на пустую разделочную доску.

Чёртов умный ребёнок. В кого такой?

— Мама устала просто.

— Тогда ложись спать.

— Надо тебя покормить сначала.

— Я не хочу кушать. Хочу папу.

Слова ударяют в солнечное сплетение. Воздух выбивает из лёгких. Ноги подкашиваются, хватаюсь за столешницу.

— Камран, не надо…

— Почему у всех есть папы, а у меня нет? — его голос срывается. Глаза наполняются слезами. — Саша из садика говорит, что я ненастоящий, потому что без папы.

Сердце разрывается на куски. Опускаюсь на колени перед ним, обхватываю лицо ладонями.

— Ты настоящий. Самый настоящий. И папа у тебя есть.

— Где он?

— Далеко. Работает.

— Почему не приходит?

— Не может. Работа такая.

— Плохая работа, — он вытирает слёзы кулаком. — Хочу, чтобы он был дома.

— Я тоже хочу, малыш. Я тоже.

Обнимаю его, прижимаю к себе. Он плачет в моё плечо. Маленький, беззащитный. А я не могу ему помочь. Не могу вернуть отца. Не могу даже объяснить правду.

Вина съедает изнутри. Разъедает душу кислотой. Я виновата перед обоими. Перед Камраном — потому что скрываю сына. Перед сыном — потому что лишила его отца.

Дети не выбирают родителей. Но родители выбирают, какую правду говорить детям. И моя правда — ложь.

Укладываю сына спать в девять. Читаю сказку про трёх поросят. Он засыпает на середине, уткнувшись носом в подушку. Сижу рядом, глажу по голове. Такой спокойный во сне. Ни страхов, ни вопросов. Просто ребёнок, которому снятся хорошие сны.

Выхожу из детской, закрываю дверь. Опускаюсь на пол в коридоре и позволяю себе разрыдаться. Тихо, чтобы не разбудить сына. Беззвучно, судорожно, до боли в рёбрах.

Пять лет я держусь. Пять лет балансирую на грани между двумя жизнями. В одной я — мать, которая растит сына. В другой — женщина, которая любит мужчину за решёткой. И эти жизни не пересекаются. Не должны пересекаться, потому что если пересекутся — всё рухнет.

Телефон звонит. Неизвестный номер. Беру трубку.

— Алло?

— Арина? — голос Камрана. Хриплый, усталый. — Это я. Дозвонился наконец.

Сердце замирает. Потом начинает колотиться бешено.

— Камран…

— Хотел услышать твой голос. После свидания не могу уснуть.

— И я не могу.

— Думаю о тебе.

— Я тоже.

Молчание. Слышу его дыхание. Тяжёлое, неровное. Представляю, как он стоит в тюремном коридоре с телефоном в руке. Один среди чужих людей.

— Арина, ты сегодня хотела мне что-то сказать. Что?

Горло сжимается. Слова не идут. Хочу крикнуть: "У тебя есть сын! Ему пять лет! Он только что плакал, спрашивая, где его папа!"

Но вместо этого говорю:

— Ничего. Показалось тебе.

— Не показалось. Я видел твоё лицо. Ты что-то скрываешь.

— Нет.

— Арина, не ври мне. Пять лет ты не врала. Не начинай сейчас.

Слёзы хлещут из глаз. Зажимаю рот рукой, чтобы он не услышал, как я рыдаю.

— Я не вру, — выдавливаю сквозь слёзы. — Просто… просто хотела сказать, что люблю тебя. Очень люблю.

— И я тебя люблю.

— Камран, обещай мне…

— Что?

— Что будешь мне доверять. Что бы ни случилось.

— Обещаю. Но почему ты так говоришь?

— Просто обещай.

— Обещаю.

Разговор длится десять минут. Десять минут, когда я балансирую на грани между правдой и ложью. Хочу рассказать. Не могу рассказать. Разрываюсь внутри.

Когда он вешает трубку, я сижу с телефоном в руке и плачу. От бессилия, от вины, от того, что не могу поступить правильно, потому что не знаю, что правильно.

Иду в детскую. Сын спит, раскинув руки. На тумбочке пусто — у меня нет ни одной фотографии Камрана. Ничего, что я могла бы показать сыну и сказать: "Вот твой папа".

Когда сын спрашивает, как выглядит папа, я описываю словами. Тёмные глаза, густые брови, сильные руки. Рассказываю, как он смеётся, как хмурится, как смотрит. Создаю образ из слов, потому что больше нечего дать.

Сын засыпает с мыслью о человеке, которого никогда не видел. Даже на фотографии.

А я смотрю на спящего ребёнка и понимаю — два Камрана. Один в тюрьме, другой в кровати передо мной. Оба любимые. Оба недоступные друг другу из-за меня.

Ложь — это не просто слова. Это стена, которую ты строишь между людьми. Кирпич за кирпичом, год за годом. И когда-нибудь эта стена станет такой высокой, что её уже не разрушить.

Я построила стену между Камраном и его сыном. Пять лет строила. И с каждым днём она становится выше.

Утром просыпаюсь от крика сына. Бегу в детскую. Он сидит в кровати, плачет.

— Что случилось?

— Мне приснился папа, — всхлипывает он. — Он пришёл домой. А потом исчез. И я не смог его найти.

Беру его на руки, качаю. Он прижимается ко мне, дрожит.

— Это всего лишь сон.

— Но он был такой настоящий…

— Папа придёт. Обещаю. Просто не сейчас.

— Когда?

— Когда ты станешь большим.

— А если я никогда не вырасту?

Вопрос детской логики. Если не вырасти, то папа останется навсегда. Если вырасти, то папа придёт. Парадокс, который ребёнок не может разрешить.

— Вырастешь. Все дети вырастают.

— А ты не уйдёшь?

— Никогда. Мама всегда будет рядом.

Это единственная правда, которую я могу ему дать. Я не уйду. Буду рядом, что бы ни случилось. Даже если весь мир рухнет, я останусь.

День проходит в обычной рутине. Садик, работа, покупки, ужин, укладывание. Жизнь одинокой матери. Но внутри всё кричит от боли.

Вечером сажусь писать письмо Камрану. Чёрт знает какое за пять лет. Пишу о погоде, о работе, о том, как прошёл день. Обычное письмо, за которым скрывается самая большая тайна моей жизни.

"Камран, сегодня думала о нашей встрече. О том, как твоя рука касалась стекла. Как близко ты был и как далеко. Расстояние в сантиметр стекла кажется огромнее океана. Хочу обнять тебя по-настоящему. Прижаться, почувствовать твоё тепло. Но это невозможно ещё пятнадцать лет. Подожду. Сколько угодно. Потому что ты того стоишь. Твоя Арина."

Запечатываю конверт. Снова ложь. Снова умолчание. Снова вина.

Когда-нибудь я скажу ему правду. Когда-нибудь приеду на свидание с сыном и скажу: "Познакомься со своим ребёнком". Но не сейчас. Ещё не сейчас.

Потому что боюсь. Боюсь его реакции. Боюсь, что он не простит. Боюсь, что скажет: "Ты украла у меня пять лет жизни сына". И будет прав.

Засыпаю с мыслью о том, что некоторые секреты становятся тяжелее с каждым днём. Как камень на шее утопающего. Тянут на дно, не давая вынырнуть.

Мой секрет — пятилетний мальчик, который носит имя отца и не знает, что папа сидит в тюрьме.

Рано или поздно правда всплывёт. Но я буду тянуть до последнего. Буду врать себе, Камрану и сыну. Потому что правда разрушит всё.

А я не готова к разрушению. Ещё не готова.